Стивен Кинг - Кто нашел, берет себе /Что упало, то пропало/

— Выходим в коридор, мальчики, — сказал охранник с планшетом. — Выйти и вернуться справа. Держаться на расстоянии вытянутой руки от честного американца, стоит впереди. Не оборачиваться, не шутить. Не огорчает нас, и мы не будем огорчать вас. Они спустились на лифте, таким здоровенным, что в нем могло бы уместиться небольшое стадо коров, потом прошли другим коридором, а затем — черт его знает зачем, если они все были в сандалиях и комбинезонах без карманов, — сквозь металлоискатель. За ним располагалась комната для посетителей с восемью разделенными стенками кабинками, похожими на библиотечные. Охранник с планшетом велел Моррису идти к номеру 3. Моррис присел и посмотрел на назначенного ему судом адвоката сквозь плексигласовое стекло, которое часто загрязнялось и изредка мылось. На стороне свободы сидел ботан с плохой стрижкой и перхотью. Под одной ноздрей у него краснел герпес, потрепанный портфельчик стоял на коленях. На вид ему было лет девятнадцать.

«Вот такое я получил, — подумал Моррис. — Господи, вот что я получил». Адвокат указал на телефон, который висел на стене кабинки Морриса, и открыл портфель. Из него он вытащил единственный лист бумаги и, разумеется, желтый адвокатский блокнот, куда же без него. Когда эти предметы легли перед ним на столик, он поставил портфель на пол и снял трубку телефона. Говорил он отнюдь не неуверенным молодым тенорком, а наоборот, уверенным, хрипловатым баритоном, который казался слишком мощным для достаточно чахлого телосложения, что скрывалась за странной на вид фиолетовой галстуком.

— Вы по уши в дерьме, мистер… — Он посмотрел на лист бумаги, который лежал сверху на адвокатском блокноте. — Беллами. Готовьтесь провести очень-очень долгое время в тюрьме штата. Если, конечно, вы ничего не хотите дать взамен.

Моррис задумался. Он говорит о записные книжки.

Холод прошелся по его рукам ножками злых фей. Если его взяли за Ротстайна, следовательно, его взяли и за Кертиса с Фредди. А это означает жизнь без надежды на помилование. У него уже не будет возможности вернуть сундук и узнать о судьбе Джимми Голда.

— Продолжайте, — сказал адвокат, словно отдал команду.

— Тогда скажите, с кем я разговариваю.

— Элмер Кафферти, временно к вашим услугам. Обвинение вам будет предъявлено по… — Он посмотрел на часы, «Таймекс», даже дешевле, чем его костюм. — Тридцать минут. Судья Буковски очень пунктуальная.

Голову Морриса пронзило болью, и не из-за похмелья.

— Нет! Только не она! Не может быть! Опять эта стерва!

Кафферти улыбнулся.

— Вижу, вам уже приходилось иметь дело с Великой Буковски.

— Посмотрите в своих бумагах, — обессилено сказал Моррис. Впрочем, возможно, там этого не было. Дело о Сахарном пригорке не подлежала огласке, о чем он и говорил Энди.

Чертов Энди Халлидей. Здесь больше его вины, чем моей.

— Гомик.

Кафферти нахмурился.

— Что вы сказали?

— Ничего. Продолжайте.

— В моих бумагах есть только отчет о вчерашнем задержании. Хорошая новость: когда дойдет до суда, вашу судьбу будет решать другой судья. Еще лучше новость, по крайней мере, для меня: к тому времени ваши интересы буду представлять не я, а кто-то другой. Мы с женой переезжаем в Денвер, и вы, мистер Беллами, превратитесь в память.

Денвер НЕ Денвер — Моррису было плевать.

— Скажите, в чем меня обвиняют.

— А вы не помните?

— Я был в отключке.

— Правда?

— Действительно, — ответил Моррис.

Возможно, ему все же придется отдать записные книжки, хотя об этом ему было больно даже думать. Но даже если бы он сделал такое предложение — или если бы Кафферти это сделал, — поймет прокурор ценность того, что в них содержится? Это казалось маловероятным. Юристы — неученые. В уме прокурора большая литература — это какой-нибудь Эрл Стэнли Гарднер. Даже если записные книжки — замечательные записные книжки в роскошных молескиновых переплетах — иметь какое-то значение для суда, он, Моррис, получит, отдав их? Один пожизненный срок вместо трех? Блестяще!

«Я все равно не смогу. Я не стану».

Энди Халлидей, возможно, и был гомиком, ценителем «Инглиш Лезер», но о том, что именно двигало Моррисом, он не ошибся. Кертис и Фредди подписались за деньги; когда Моррис сказал, что старик мог хранить у себя тысяч сто, они поверили ему. Рукописи Ротстайна? В воображении двух Тупаков творчество Ротстайна с 1960 стояло каким маревом, что-то вроде заброшенной золотой шахты. Только для Морриса рукописи имели ценность. Если бы что-то пошло не так, он мог бы предложить Кертису и Фредди обменять свою денежную долю на написаные слова, и Моррис не сомневался, что те согласились. Если он отдаст записные книжки сейчас — тем более, что в них содержались саги о Джимми Голда, — значит, все было напрасно.

Кафферти постучал телефоном по плексигласу и снова приложил трубку к уху.

— Кафферти вызывает Беллами, Кафферти вызывает Беллами, прием.

— Простите. Задумался.

— Немного поздно задумываться, не так ли? Попробуйте, пожалуйста, не отвлекаться. Вы обвиняетесь по трем пунктами. Ваша задача, если вы согласны, — сделать заявление о своей невиновности по всем трем пунктам. И, бесспорно, когда будет суд, сможете признать себя виновным, если это будет в вашу пользу. О залоге даже не думайте, потому что Буковски не посмеивается, а хохочет, как и ведьма.

Моррис подумал: «Вот так наибольшие страхи становятся реальностью. Ротстайн, Доу и Роджерс. Три убийства первой степени».

— Мистер Беллами? Время идет, и у меня прерывается терпение.

Телефонная трубка опустилась, и Моррису пришлось сделать над собой усилие, чтобы снова приложить ее к уху. Теперь уже все было бесполезно, но адвокат с дружелюбным лицом Ричи Каннингема и неожиданным баритоном зрелого мужа продолжал лить слова в ухо, и какой-то момент он таки начал понимать, о чем идет речь.

— Они построят лестницу, мистер Беллами. Сначала к худшему. Ступенька первая: сопротивление аресту. На момент выдвижения обвинения важно, чтобы вы заявляли о невиновности. Ступенька друга: нападение с примением физического насилия — и не только в отношении женщины — вы успели изрядно поколотить полицейского, что первым прибыл на вызов, прежде чем он надел на вас наручники. Говорите, что невиновны. Ступенька третья: изнасилования при отягчающих обстоятельствах. Попытка убийства могут добавить позже, но пока это всего лишь изнасилования … Как что об изнасиловании вообще можно говорить «всего лишь». Говорите, что …

— Минуту, — сказал Моррис. Он коснулся царапин на щеке и почувствовал … надежду. — Я кого-то изнасиловал?

— О, да, — ответил Кафферти с довольным видом. Вероятно, потому что клиент наконец его услышал. — Мисс Кора Энн Хупер… — Он достал из портфеля лист бумаги и сверился. — Это произошло вскоре после того, как она вышла из закусочной, в которой работает официанткой. Она шла к автобусной остановке на Ловер-Марлборо. Говорит, что вы схватили ее и потащили в переулок рядом с баром «Шутерс», где вы до этого несколько часов пили «Джек Дэниелс» и ударили музыкальный автомат, после чего вас попросили уйти. У мисс Хупер в сумочке лежал электронное устройство для вызова полиции, и она сумела им воспользоваться. И она поцарапала вам лицо. Вы сломали ей нос, повалили на землю, подавили и начали вводить своего Джонса Хопкинса в ее Сару Лоуренс. Когда прибыл офицер Филипп Эллентон, вы были в процессе.

— Изнасилование. Зачем было мне …

Глупый вопрос. Зачем он три длинные часа разносил тот дом на Сахарной пригорке, сделав только один короткий перерыв, чтобы помочиться на абиссинский ковер?

— Понятия не имею, — сказал Кафферти. — Изнасилование чуждо для моего образа жизни.

«Для моего тоже, — подумал Моррис. — Обычно. Но я пил „Джек Дэниелс“, и у меня сорвало крышу».

— Сколько мне дадут?

— Обвинение будет просить пожизненное. Если на суде признаете вину и отдадите себя на милость судей, можете получить всего двадцать пять лет.

На суде Моррис признал себя виновным. Заявлял, что сожалеет о содеянном, винил во всем алкоголь и отдал себя на милость судей.

Дали ему пожизненное.

Став второкурсником средней школы, Пит Сауберс придумал, каким будет его следующий шаг: престижный колледж в Новой Англии, где опрятность, а литература считается чем-то вроде праведности. Он начал поиски в интернете и стал собирать рекламные брошюры. Эмерсон и Бостонский колледж казались наиболее подходящими, но можно было попробовать и Браун. Мать и отец не советовали надеяться на что-то серьезное, но Пит их не слушал. Он понимал: если у тебя нет надежд и амбиций, когда ты подросток, то и позже тебя ждет полная лажа.

В том, что он будет изучать английский, Пит сомневался. Часть этой уверенности связана с Джоном Ротстайном и его романом о Джимми Голде; ибо, насколько знал Пит, он был единственным человеком в мире, прочитавшем последние два романа из этой серии, и они изменили его жизнь.