Сергей Кулаков - Всемогущий
Он пошевелил руками и подался вперед, как бы собираясь встать.
Но тут ему на плечо опустилась чья-то совершенно непомерная по весу рука и вдавила его в кресло, как лягушонка.
– Он блефует, шеф, – послышался над головой Егора негромкий, но такой густой голос, что стены помещения наполнились тяжелым гулом.
Егор поднял глаза и увидел стоящего за своей спиной великана с выпуклой, как у першерона, грудью и бритой до синевы нижней челюстью, выступающей так далеко, что верхней части лица не было видно. Оставалось только удивляться, как это до сих пор Егор не ощутил присутствия такой махины. Видимо, тот умел делать так, что его громоздкое тело распадалось в пространстве на компоненты, которые без прямого зрительного контакта не определялись.
– Это что еще за горилла? – спросил Егор, тщетно пытаясь сбросить с плеча руку великана.
Тот слегка склонился над ним, и Егор увидел над устрашающим выступом челюсти точно такие же очки, как на Курбатове.
– Меня зовут Дикий, – послышался гулкий ответ.
– Оно и видно, – кивнул Егор.
Он заметил, что Курбатов уже пришел в себя и теперь сверлит своим зеркальным взглядом Дикого, – судя по сжатым губам, с большим неудовольствием.
– Не вмешивайся.
– Но, шеф… – зарычал было Дикий.
– Я сказал, не вмешивайся! – повысил голос Курбатов. – Я в состоянии сам разобраться, кто и когда блефует. А ты лезешь без команды и мешаешь мне работать.
Над Егором послышался отдаленный гул, напоминающий камнепад, но оформить этот гул в словесную форму Дикий не посмел.
– Отпусти его, – приказал Курбатов.
Рука Дикого снялась с плеча Егора, что тот воспринял не без внутренней радости. Ибо когда эта коряга придавила его к креслу, он, хотя и был не робкого десятка, на минуту крепенько струхнул, понимая, что этой дикой, иначе не скажешь, силе ему совершенно нечего противопоставить.
Курбатов отступил на шаг в сторону, затем снова встал перед Егором. Его лицо разгладилось и стало совершенно невозмутимым, и Егор понял, что предварительные выводы, сделанные им в отношении своего визави, были не совсем точны, а вернее, они были совсем не точны.
– Итак, вы все поняли? – спросил Курбатов.
– А что я, собственно, должен был понять? – пожал плечами Егор. – Что меня захватили в плен какие-то люди и эти люди требуют от меня услуг, ценность которых трудно переоценить. Вы со мной согласны?
Курбатов поморщился:
– Не понимаю, к чему вы гнете.
– А гну я к тому, что и у меня есть условия. Условия, вы понимаете? А ваши, как вы их назвали, свободы оставьте себе. Я на них чихать хотел, видите ли.
Тут Егор сделал небольшую паузу, ожидая, что его снова придавят к креслу. Но Курбатов слушал бесстрастно, а его одернутый громила-ассистент снова будто растворился в пространстве.
– И пока мои условия не будут приняты, – продолжил Егор, – я с вами никаких дел иметь не собираюсь. Поэтому либо принимайте решение сами, либо передайте мои слова своим хозяевам – на ваше усмотрение. Но только будет именно так, а не иначе.
Курбатов едва заметно кивнул.
– Хорошо, – сказал он. – Говорите ваши условия.
Егор усмехнулся.
– Вы хотели сказать, назовите. Впрочем, это неважно. Главное, что вы готовы их выслушать. Слушайте же. Первое: вы немедленно меня развязываете. Второе: я должен поговорить либо с профессором Никитиным, либо с Жанной. Третье: я должен знать, на кого работаю. Четвертое: если хотя бы одно из трех первых условий не выполняется, считайте, что вы напрасно трудились, доставляя меня сюда. – Горин повертел вокруг себя головой. – Эй, господа! – закричал он. – Вы меня слышите? Либо раскрываем карты, либо отпускайте меня!
– Напрасно кричите, – заметил Курбатов. – Вас никто не слышит.
– А я думаю иначе, – возразил Егор. – Где здесь установлены камеры? Там? Или там? Хотя вы правы. Это не имеет значения. Мои условия вы слышали, а теперь я жду ответа.
Курбатов медленно засунул руку в карман.
– Вы же понимаете, – сказал он, – что ваши условия приняты не будут.
– Тогда и работы не будет, – ответил Егор. – Он дернул привязанными руками. – Черт! Что за средневековые манеры. Вы что, собираетесь сверлить мне зубы, пока я не дам согласия? Имейте в виду: я очень хрупкий инструмент и при грубом обращении могу сломаться. Поэтому применять какого-либо рода пытки не советую. Вам же будет хуже.
– Разберемся, – улыбнулся Курбатов. – Он медленно прошелся перед Егором. – Как я понимаю, доброго согласия мы не достигли?
– А мои условия? – спросил Егор.
Курбатов отрицательно покачал головой.
– Значит, не достигли, – подытожил Егор. – Можете завозить свою бормашину. – Он с отсутствующим видом вытянулся в кресле. – Но если вы сломаете меня, я не смогу вам помочь. Не забывайте об этом. И подумайте о вашей жене.
Его слова как будто оставили Курбатова равнодушным. Но Егор успел заметить вздрогнувшую у виска кожицу.
«Еще немного, и он поплывет», – подумал он.
Но Горина ждало неожиданное разочарование.
– Вы напрасно этим спекулируете, – спокойно заметил Курбатов. – Моя жена давно умерла.
Он улыбнулся, вновь остановившись перед Егором.
– А как же кольцо? – спросил тот.
– Память.
Егору оставалось только промолчать.
– Последний раз спрашиваю: вы даете согласие на сотрудничество? – ровным тоном спросил Курбатов.
Егор отвернулся:
– Идите к черту.
– Как знаете. – Курбатов посмотрел поверх его головы. – Уходим.
В сопровождении Дикого он направился к дверям.
Только сейчас Егор разглядел, что за чудище стояло за его спиной. Одетая в безразмерный, мятый на спине и под коленями коричневый костюм, уменьшенная копия Кинг-Конга – вот было самое лучшее определение для Дикого. Плечи его были так велики, что голова на них казалось детским кулачком. Однако двигался он абсолютно бесшумно, лишь самую малость сотрясая пол и кресло, в котором бессильно распластался оставленный в одиночестве пленник.
«Что они со мной сделают? – подумал Егор, испытывая вполне объяснимое беспокойство после того, как дверь за Курбатовым и Диким закрылась. – Применять насилие поостерегутся. Слишком ценный я экспонат. Тогда что?»
Он огляделся, пытаясь оценить возможности применения камеры в качестве пыточного орудия. Будут травить газом? Вряд ли. Может, устроят пытку холодом или жарой? А возможно, к креслу подведен ток, и его сейчас начнут медленно поджаривать, благо воплей его никто не услышит?
Но нет, проводов не видно. Да и не станут они применять ток, опасаясь, что это повредит мозг.
Что же они затеяли?
Егор дернул руками, пытаясь вытащить их из петель. Пустые усилия, его привязали крепко. Все, что он мог делать, это слабо пошевеливать пальцами.
Горин уже совсем было решил, что его просто оставили на неопределенное время, надеясь, что он не выдержит этой неопределенности и, посидев часок-другой в гнетущей тишине, сам выразит желание к сотрудничеству. Что ж, способ известный, безболезненный и очень действенный. Только они не учли одного: по роду своей профессии ему не то что часами – днями приходилось просиживать в одиночестве, и для него подобная «пытка» была лишь привычным способом существования.
Он начал перебирать в уме стихи Ахматовой, готовясь с пользой провести время, когда вдруг послышался такой звук, что все в нем перевернулось и волосы поднялись дыбом.
Господи, что это? Какая тварь может издать такой чудовищный вой, похожий одновременно на крик раненого кита и скрежет оседающего здания?
Не успел Егор ничего понять, как послышался новый звук, низкий, вибрирующий, невыносимый. Егора буквально свернуло в кресле, и он, забывшись, потянулся руками к ушам, чтобы избавиться от этого звука. Но руки были привязаны, и только сейчас до него дошло, с какой целью это было сделано.
Его пытали одной из самый современных и самых эффективных пыток. Никто не стал сверлить ему зубы или пропускать через него ток. Был просто включен аппарат, распространяющий низкочастотные звуковые волны, спасения от которых не могли дать ни заткнутые, ни хоть отрезанные уши. Чудовищные звуки пронизывали все тело, сотрясая его до самых глубин, и выносить это не было никакой возможности, обладай ты хоть самой устойчивой на земле психикой и самыми замедленными рефлексами.
Подергавшись, Егор понял, что надо сдаваться. Он был слишком чувствительным и слишком умным человеком, чтобы не понимать невозможности долгого сопротивления этим отвратительным звукам. Ни привыкнуть, ни укрыться в глубинах сознания от них было нельзя. Они просто завладевали всем твоим существом и превращали тебя в один страдающий сгусток протоплазмы, которому хотелось лишь одного: любым путем остановить это ужасное давление.
– Хватит! – закричал Егор, корчась в кресле, точно оно раскалилось под ним. – Довольно!
Ему пришлось добрую минуту взывать о милости со своего стоматологического трона. Положение было крайне унизительным, а ведь меньше всего ему хотелось оказаться в униженном состоянии. Должно быть, они и это учли, позволяя ему осознать всю ничтожность своего противостояния.
