Жан-Марк Сувира - Фокусник
Авторитет сделал паузу и оглядел собравшихся на этот импровизированный мастер-класс — те были очень внимательны и прямо-таки смотрели ему в рот. Удовлетворенный такой реакцией, он продолжил:
— Эти уроды, флики, копы, — они кого хватают? Тех, кто много из себя воображает, — это раз. Второе — дебилов, бросающихся в бега сразу после того, как что-то натворили. Третье — тех, кто разряжен как новогодняя елка: золотые цепи, кольца из желтого металла с сапфирами, слепящие глаз за пятнадцать километров. Это все равно как если бы у этих парней над головой возвышался щит с надписью: «Смотрите, какой я крутой, во всем новом, я удачно толкнул наркоту, и теперь у меня полно бабла». Четвертое — у кого отпадная тачка с опущенными стеклами и музыкой на полную несется, все сметая на своем пути. Ну и флики останавливают их для проверки и обязательно находят за что вздрючить. И пятое: если ты провернул дело в одиночку — молчи.
Авторитет стоял, держа левую руку ладонью вверх, широко расставив пальцы, не спуская глаз со своей аудитории.
— Руководствуясь этими пятью принципами, братья, вы выберетесь из любой передряги и станете хозяевами положения. Ясно?
Один скептически настроенный тип не удержался от вопроса, видимо давно назревшего у слушателей этого краткого курса по повышению квалификации:
— Если ты все это знаешь — почему же ты тут сидишь, парень?
Авторитет улыбнулся.
— Из-за несоблюдения правила номер пять. Я попался, потому что меня заложили, но это совсем другая история.
Заключенные затушили бычки и поднялись: время прогулки истекло.
Лекюийе все усвоил, хорошенько запомнил услышанное и дал себе слово, выйдя из тюрьмы неукоснительно следовать этим пяти заповедям. С того времени он также взял себе за привычку слушать разговоры других заключенных. Учился он на чужих ошибках весьма успешно. Взломщики, налетчики, воры, мошенники, убийцы и наркоторговцы разговаривали между собой, пересыпая свои истории ругательствами и фразами типа: «Ты прав, пацан». Они считали Лекюийе чокнутым геронтофилом, а потому принимали как должное то, что его трахали в камере. Но если бы они знали настоящего Лекюийе и то, что он замышлял по выходе из тюрьмы, то прибили бы его без малейших колебаний, сожалея лишь о том, что не сделали этого раньше.
Годы, проведенные в тюрьме, Лекюийе старательно усваивал услышанное от заключенных и сопоставлял это с тем, к чему уже сам подошел интуитивно. Вывод его был таков: «Двенадцать лет назад я делал что хотел, не имея никакого опыта, и тем не менее мне все сходило с рук. Теперь я вполне подготовлен — следовательно, нет оснований опасаться, что меня снова повяжут. При условии, что я не сорвусь с нарезки». А последнее труднее всего соблюсти, и Лекюийе отлично это осознает.
Рассуждая таким образом, Лекюийе успокаивается, однако он совсем не может уснуть. Уставившись в темноту широко открытыми глазами, он не собирается принимать снотворное, хотя у него теперь есть большая пачка таблеток. Память не дает ему покоя, совершая виражи между совершенными им убийствами детей, годами, проведенными в тюрьме, и его нынешней жизнью. Образы, звуки, голоса сталкиваются друг с другом, три периода смешиваются между собой, порой в сознании его все мутится, и он не знает, где находится в данный момент.
Лекюийе мало-помалу успокаивается. Теперь он думает о предстоящей встрече с психиатром.
«Нужно и дальше водить его за нос», — решает он.
Пока Лекюийе строит свои планы, еще один человек на расстоянии примерно пятнадцати километров от его квартиры тоже не спит. Людовик Мистраль наливает себе еще чашку чаю, встает, делает несколько шагов по своему домашнему кабинету, потягивается, зевает, растирает затекшие руки и шею. Чтобы не расхаживать туда-сюда по дому и не шуметь, он еще с вечера заполнил термос — и вот только что его допил. Он еще раз потягивается, растирает лицо руками и машинально смотрит на часы. Четверть шестого. Глаза, покрасневшие от недосыпа и от многочасового чтения, слегка пощипывает. Он ознакомился с половиной дел, сделал заметки в своем блокноте. Снимки мальчиков, ставших жертвами Фокусника, сделанные фотографами-криминалистами, разложены на столе. У всех детей одна и та же поза: они лежат на животе, лицо повернуто вправо, руки расставлены в стороны, кисти на уровне плеч, пальцы растопырены. Он внимательно изучает все подробности. Несколько раз перечитывает заключения судмедэксперта. Везде одна и та же схема поведения: преступник оглушал их, затем душил и насиловал. Тела никуда не перемещал, действовал на месте.
Среди ночи Мистраль отходил поглядеть на своих спящих детей. Долго смотрел на них. Слушал их дыхание, гладил их волосы — одними кончиками пальцев, чтобы не разбудить, а потом подтянул повыше одеяло младшего: тот раскрылся во сне.
Он складывает бумаги, садится в кресло и размышляет: «Если этот тип допустил оплошность, я еще пока не понял какую. В противном случае нам будет нелегко его найти». Он в последний раз изучает свои записи и решает хотя бы на часок прилечь и вздремнуть. Около семи его будит Клара: не проронив ни звука, она ведет его завтракать. Мистраль следует за ней на кухню, садится за стол. Сражаясь со сном, он смотрит, как она занимается обычными утренними делами: достает мисочки с именами детей, ставит молоко на плиту, включает чайник, подает тосты и ставит перед ним маленькую чашечку кофе. Для Мистраля это своего рода ритуал: он всегда пьет кофе перед завтраком. Для аппетита.
— Ты все прочел?
— Только половину дел. И во всех — одна и та же история. Самый ужас описан в мельчайших подробностях, сухим официальным стилем, без эпитетов и прикрас. И от этого факты кажутся еще более жуткими. В уголовном деле все четко, точно и бесстрастно. Простые слова, такие как «задушен», «мертвый», «изнасилован», уже сами по себе несут достаточную смысловую нагрузку, но если еще и знать, что они относятся к детям девяти-десяти лет, — это еще страшнее. И выражения, например используемые для характеристики места обнаружения ребенка или для описания тела, тоже весьма сильны. Протоколы, акты и заключения экспертов, ничего, кроме сухой фактуры.
Мистраль говорит монотонно, тихо, без эмоций, блуждая взглядом где-то в пространстве. Клара слушает его молча.
На коленях у него лежит блокнот, он просматривает его, медленно переворачивая страницы; читает отмеченные фрагменты:
— «Подвал без электричества, двенадцать метров в длину, шесть метров в ширину; неиспользуемое техническое помещение, стены покрыты граффити; найдено тело ребенка примерно десяти лет: рост метр тридцать, худощавого телосложения, поза… и так далее, и так далее, и так далее. На шее — следы удушения, признаки трупного окоченения еще не появились и так далее». Какое счастье, что родителей не допускают к этой писанине. Иначе они бы узнали обо всех подробностях и обстоятельствах смерти своего ребенка. А это хуже, чем статья в газете, где будет масса красочных эпитетов, но, в сущности, это всегда криминальная хроника и эмоции, то есть то, что ты уже тысячу раз читал: ведь журналист, не прорвавшийся на место преступления, пишет, руководствуясь своим воображением. Видишь ли, Клара, я провел около сотни расследований, но каждый раз, когда жертвами являются дети, мне очень тяжело. Тяжело потому, что они ни в чем не виноваты, они просто случайно оказались на пути извращенца, заманившего их куда-то, чтобы убить.
Клара, заслушав его длинный монолог, произносит:
— Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь.
Она отправляется будить детей и, проходя мимо сидящего за столом и пьющего маленькими глотками кофе Мистраля, гладит его по голове. Появившись на кухне, малыши бросаются к отцу, как и каждое утро. Младший говорит:
— Ты колючий, — целуя его в небритую щеку.
А старший усаживается ему на колени и произносит:
— Папа, я хочу спать.
Все их утра похожи одно на другое. Они завтракают, как обычно, вчетвером. Дети поглощены чтением надписей на коробке с хлопьями. Мистраль долго на них смотрит, а потом, заинтригованный, задает им вопрос, уже давно занимающий его:
— Почему вы каждое утро так внимательно читаете одни и те же надписи на своих коробках с хлопьями?
Дети смотрят на него так, будто он спросил у них какую-то нелепицу, и отвечают совершенно естественно:
— Потому что это интересно.
Мистраль тыкает пальцем в календарь:
— Завтра суббота, и мы идем на представление в парк Монсури или в Люксембургский сад.
Дети вопят от радости.
— А велосипеды возьмем? А можно мне блинчики с шоколадом?
— А мне вафлю!
— Все, что пожелаете, даже воздушный шарик, — отвечает им Мистраль.
А через полчаса, приняв душ, побрившись, окончательно проснувшись, он уже едет на набережную Орфевр, думая о Фокуснике.
