Дин Кунц - Брат Томас
— Возможно, это одна из определяющих особенностей профессии, сэр. Поук Барнет дважды в год должен уезжать в лачугу среди пустыни, чтобы медитировать.
Романович помрачнел еще больше.
— Кто такой Поук Барнет?
— Другой повар блюд быстрого приготовления в ресторане, где я раньше работал. Он покупает две сотни коробок патронов для своего пистолета, едет в пустыню Мохаве, в радиусе пятидесяти миль от его лачуги нет ни живой души, и несколько дней расстреливает кактусы.
— Он расстреливает кактусы?
— У Поука много достоинств, но защитник окружающей среды из него неважнецкий.
— Вы сказали, что он ездит в пустыню медитировать.
— Поук говорит, что, расстреливая кактусы, он думает о смысле жизни.
Русский уставился на меня.
Глаза у него были непроницаемые. Ни у кого я не видел таких непроницаемых глаз. По этим глазам я мог узнать о нем не больше, чем жучок, сидящий на травинке, может узнать об ученом, который рассматривает его, прильнув к окуляру микроскопа.
После долгой паузы Родион Романович сменил тему:
— А какую книгу ищете вы, мистер Томас?
— Что-нибудь о фарфоровом кролике, который отправился в волшебное путешествие, или о мыше, спасающем принцессу.
— Боюсь, в этом разделе библиотеки вам таких книг не найти.
— Вероятно, вы правы. Кролики и мыши обычно не соседствуют с отравителями людей.
После этого моего заявления русский вновь надолго замолчал. Сомневаюсь, чтобы он обдумывал, а могут ли быть отравители среди фарфоровых кроликов и мышей. Скорее прикидывал, не следовало ли из моих слов, что я отношусь к нему с подозрением.
— Вы необычный молодой человек, мистер Томас.
— Не стараюсь им быть.
— И забавный.
— Но не нелепый? — с надеждой спросил я.
— Нет. Не нелепый. Но забавный.
Он развернулся и зашагал прочь, унося книгу о ядах и знаменитых отравителях. А может, совсем другую.
В дальнем конце прохода появился Элвис. Все в том же костюме танцовщика фламенко. Двинулся навстречу Романовичу, ссутулив плечи, имитируя походку русского. Нахмурился, когда мужчина прошел мимо.
Перед тем как свернуть в поперечный проход и скрыться из виду, Романович остановился, оглянулся.
— Я не сужу о вас по имени, Одд Томас. И вы не должны судить обо мне по имени.
Он ушел, оставив меня гадать, что означают его слова. Его, в конце концов, назвали не в честь маньяка-убийцы Иосифа Сталина.
Подходя ко мне, Элвис сдвинул брови к переносице, копируя русского.
Наблюдая за приближающимся Королем, я вдруг понял, что ни я, ни Романович не упомянули в разговоре ни пропавшего брата Тимоти, ни помощников шерифа, которые искали его по всему аббатству. В замкнутом мире монастыря такие отклонения от заведенного порядка случаются редко, а потому утренние события должны были стать основной темой нашего разговора.
Наше взаимное нежелание говорить о случившемся с братом Тимоти предполагало, что мы в какой-то степени одинаково воспринимаем это событие, то есть похожи в чем-то очень важном. Я понятия не имел, что это означает, но интуитивно чувствовал истинность моей догадки.
Когда копированием мрачного русского Элвису не удалось заставить меня улыбнуться, он засунул в левую ноздрю палец, глубоко, чуть ли не до третьей фаланги, делая вид, что отыскивает «коз».
Смерть не лишила его желания развлекать. Став безголосым призраком, он больше не мог петь или рассказывать анекдоты. Иногда танцевал, как в фильмах или в Лас-Вегасе, хотя до Фреда Астера ему было так же далеко, как и отцу Бернару. Грустно, конечно, но иногда, в отчаянии, он допускал такие вот недостойные его мальчишеские выходки.
Вытащил палец из ноздри, сделал вид, что ухватил и тянет длиннющую соплю, которая никак не хотела рваться, вот он и вытягивал ее ярд за ярдом, обеими руками.
Я отправился на поиски справочника и какое-то время знакомился с информацией по Индианаполису.
Элвис стоял передо мной, пытался заглянуть мне в глаза поверх раскрытой книги, продолжал тянуть соплю, но я его игнорировал.
Выяснилось, что в Индианаполисе восемь университетов и колледжей плюс разветвленная сеть публичных библиотек.
Когда Король мягко постучал мне по голове, я вздохнул и посмотрел на него, оторвавшись от книги.
Теперь он засунул указательный палец в правую ноздрю, снова до третьей фаланги, но на этот раз кончик пальца торчал из левого уха. И двигался из стороны в сторону.
Я не мог не улыбнуться. Он прилагал столько усилий, чтобы развлечь меня.
Довольный тем, что выжал-таки из меня улыбку, Элвис вытащил палец из ноздри, а потом вытер обе руки о мою куртку, делая вид, что они липкие от соплей.
— Трудно поверить, что ты — тот самый человек, который спел «Люби меня нежно», — упрекнул я его.
Остаток «соплей» он вытер о свои волосы.
— Ты не забавный, — сказал я ему. — Ты нелепый.
Такая оценка его порадовала. Улыбаясь, он несколько раз поклонился, словно перед зрителями, а губы его беззвучно выговаривали: «Спасибо, спасибо, большое спасибо».
Сидя за библиотечным столом, я читал об Индианаполисе, где в сравнении с любым другим мегаполисом США пересекалось больше всего автострад. Когда-то город славился процветающим шинным производством, но те времена канули в Лету.
Элвис сидел у окна, наблюдая за падающим снегом. Обеими руками выбивал какой-то ритм на подоконнике, но, разумеется, беззвучно.
Позже мы пошли в приемную гостевого крыла аббатства, чтобы посмотреть, как продвигаются поиски, которые вели сотрудники Управления шерифа.
В приемной, обставленной, как фойе небольшого второсортного отеля, не было ни души.
Когда я приблизился к входной двери, она открылась, и вошел засыпанный снегом брат Рафаэль. Вместе с ним в приемную ворвался и ветер, завывающий, как духовой орган в аду. Не без труда ему удалось захлопнуть дверь, снег, кружившийся в воздухе, осел на пол, но за дверью ветер продолжал злобно выть, требуя, чтобы его впустили внутрь.
— Какой ужас, — голос брата Рафаэля дрожал от горя.
Холод тысячью лапок пробежался по моим шее и спине.
— Полиция нашла брата Тимоти?
— Они его не нашли, но все равно уехали. — От удивления, что копы могли так поступить, большие карие глаза столь широко раскрылись, что его можно было назвать братом Филином. — Они уехали!
— Что они сказали?
— Из-за бурана у них не хватает людей. Автомобильные аварии, непредвиденные вызовы.
Элвис слушал, кивал, вероятно, сочувствовал властям.
В реальной жизни он просил и получал настоящие (не почетные) бляхи специального помощника шерифа в нескольких полицейских службах, в том числе в Управлении шерифа округа Шелби, штат Теннесси. Среди прочего бляхи эти позволяли скрытно носить оружие. Он всегда гордился сопричастностью к правоохранительным органам.
Однажды ночью, в марте 1976 года, заметив два столкнувшихся автомобиля на автостраде 240, он вытащил свою бляху и помогал жертвам, пока не прибыла полиция. К счастью, никогда никого случайно не пристрелил.
— Они обыскали здание? — спросил я.
— Да, — подтвердил брат Рафаэль. — И дворы. Но вдруг он пошел прогуляться в лес и что-то с ним случилось? Скажем, он упал, подвернул ногу и теперь лежит там, беспомощный?
— Некоторым братьям нравится гулять в лесу, — согласился я, — но не ночью и не брату Тимоти.
Монах подумал об этом, кивнул.
— Брат Тимоти не любил лишних телодвижений. Наверное, зря он это сказал. Потому что теперь смерть лишила брата Тимоти всех телодвижений.
— Если он не в лесу, то где? — вопросил брат Рафаэль. Поморщился. — Полиция нас совершенно не понимает. Они ничего не знают о нашей жизни. Говорят, что он, возможно, ушел в самоволку.
— Ушел без разрешения? Это абсурд.
— Хуже, чем абсурд. Это оскорбление! — негодующе воскликнул Рафаэль. — Один из них сказал, что Тим, возможно, отправился в Рено, за двумя «эр» — ромом и рулеткой.
Если бы кто-то из людей Уайатта Портера в Пико-Мундо сказал такое, чиф на время отстранил бы его от работы без сохранения содержания, а то и просто уволил.
Складывалось ощущение, что брат Костяшки дал мне дельный совет, предложив не высовываться и не связываться с местной полицией.
— Что же нам теперь делать? — тревожился брат Рафаэль.
Я покачал головой. Ответа у меня не было. Торопясь по каким-то делам, обращаясь скорее к себе, чем ко мне, брат Рафаэль на ходу повторил:
— Что же нам теперь делать?
Я посмотрел на часы, потом подошел к окну.
Элвис вышел через закрытую дверь и теперь стоял под снегом, в костюме танцовщика фламенко, перепоясанный красным кушаком.
Часы показывали 8. 40 утра.
Определить, где дорога, я мог только по колеям, оставленным недавно отъехавшими внедорожниками. В остальном буран стер разницу между монастырским двором, лугом и асфальтом.
