Виктор Пронин - Ворошиловский стрелок
— Знают, — коротко ответил старик.
— Это плохо, — исподлобья глянул на него Сергей.
— Нет, это хорошо, — поправил его старик. — Я должен был подстраховаться. На базаре один человек ходил за мной… Мой человек. И он видел, как я сюда вошел. Сами знаете — пропадают люди, без следа пропадают…
— Профессионал, — уважительно протянул Сергей. — С тобой, батя, не забалуешь.
— Не надо со мной баловать.
— Пять тысяч баксов, — сказал Сергей как бы в продолжение разговора.
Старик вскинул брови и некоторое время молча смотрел на Сергея. Он готов был согласиться с ценой, но понимал, что неплохо бы и поторговаться, сбросить тысчонку. И в то же время откуда-то знал, что торговаться в таких случаях, в такой обстановке не следует.
— С патронами, — сказал старик, найдя, кажется, лучшее решение.
— Во дает батя! — воскликнул парень в цветастом костюме, Гена, как его назвал парень в камуфляже.
— Пусть так, — без улыбки согласился Сергей.
— И пострелять дадите?
— Дадим. Но не в лесу, как тебе хочется… Подыщем другое место. По виду, батя, не скажешь, что у тебя могут быть такие деньги… Скажи честно, где столько баксов взял?
— Продать кое-что пришлось.
— Ха, продать… Старое пальто, детский велосипед, да?
— Почти.
— Продать ты мог квартиру, дачу, машину… Хотя нет, за машину столько не возьмешь. Да и какая у тебя может быть машина… «Победа», «Запорожец»?
— Продал кое-что, — повторил старик, понимая, что называть, что именно он продал, значило бы оставлять следы.
Сергей улыбчиво окинул взглядом старика, увидев стоптанные, но начищенные туфли, бахрому на штанах, вытертые локти пиджака, задержался на его руках, заскорузлых, с утолщенными суставами, перетянутыми вздувшимися жилами…
— Сколько тебе лет, батя? Семьдесят есть?
— Нет. — А шестьдесят?
— Будет.
— Ну что, ребята, — Сергей посмотрел на каждого, — поможем человеку? Похоже, имеем дело с настоящим мужчиной… Что бывает нечасто… — и он дружески похлопал старика по спине. — Скажи хоть, что у тебя случилось?
Старик быстро взглянул на Сергея и опустил глаза, почувствовав, что опять может не сдержаться. Теперь, когда этот нервный разговор состоялся, когда каждое неосторожное слово могло обернуться чем угодно, а он все это выдержал, силы его подошли к концу. И шутливое, мимолетное сочувствие, которое высказал Сергей, снова вернуло в свой город, к тем болям и унижениям, которые он там оставил. Совсем немного участия от незнакомого парня, которого он и видел-то первый раз в жизни, а скорее всего в последний раз, и глаза старика опять наполнились слезами. Старик наклонил голову, прижал ладони к глазам.
— Изнасиловали, — проговорил он чуть слышно. — Трое…
— Дочку? — спросил хмуро Сергей.
— Внучку.
— А милиция?
— Отпустили… Говорят, по доброму согласию… Сама, дескать, захотела… Не могу… Не могу, ребята… Как заговорю об этом, как вспомню… Не могу…
Слезы просачивались сквозь пальцы старика и падали вниз на картонную подстилку. Слезинки тут же впитывались в картон и чернели перед глазами старика, как пулевые пробоины. И ребята с какой-то завороженностью смотрели на эти пробоины, не решаясь прервать молчание.
— Все, — наконец сказал старик. — Плохо, слезливым стал… Никогда не плакал, а тут нюни распустил… Все, — он протер глаза ладонями, улыбнулся, поморгал ресницами, будто снимал с глаз остатки слез. — Так что, получится у нас что-нибудь?
— У тебя, батя, не знаю, как получится, а у нас все состоится наилучшим образом. Значит, так, слушай внимательно… Сейчас идешь на платформу. Садишься на электричку в сторону Москвы. Через одну остановку — Трехгорка. Выходишь. Сразу увидишь — над Минским шоссе разводной мост. Будешь ждать под этим мостом. Там кучи песка насыпаны, посидишь, отдохнешь. Долго ждать не придется. Подъедет «жигуль». Зеленый. За рулем будет вот он, — Сергей показал на Гену. — На заднем сиденье увидишь Сашу. Он завяжет тебе глаза и поедете. Дорога будет недолгой, с полчаса. Привезут тебя, покажут товар. В подвале стрельнешь несколько раз. Если товар понравится, тут же и заберешь. И поедете за баксами. Где они у тебя спрятаны? На вокзале, наверно?
— Откуда знаешь? — спросил старик.
— В камере хранения?
Старик промолчал, не зная, что ответить на столь точное попадание.
— Сам же сказал, что приехал издалека, — усмехнулся Сергей. — А где ты сможешь спрятать свой чемодан или рюкзак? Конечно, в камере хранения. Ну, ладно… Мы договорились?
— Вроде…
— Вопросы есть?
— Один… Прицельная дальность?
— Во дает! — воскликнул Гена. — Молоток, батя… Ничего не скажешь. Значит, так, при небольшой сноровке и недрожащих руках в спичечный коробок можно спокойно попадать с пятисот метров. Годится?
— Вполне.
— Тогда все, — Сергей хлопнул себя ладонями по коленям. — Заметано. Сейчас выходишь из машины и сразу направо к станции. По эстакаде перейдешь на московскую платформу. Только уточни по расписанию, чтоб электричка на Трехгорке останавливалась. Некоторые проскакивают без остановок.
— Понял. — Старик поднял руку, махнул приветственно и, подхватив свой груз, осторожно спустился по проволочным ступенькам с машины. Он не оборачивался, чтобы не вызвать лишних подозрений, а сразу зашагал к станции. Протиснулся между инструментальными рядами, между фруктовыми, колбасными и наконец вышел на небольшую площадь станции Одинцово. Он снова был спокоен. От недавней слабости не осталось и следа. Но для себя решил — так распускаться нельзя. Впереди его ожидало нечто новое, неведомое, опасное, и ему нужно владеть собой. Каждый шаг и каждое слово должны быть выверены и обдуманы. И холодны — почти вслух проговорил старик.
* * *Сойдя на заросшей деревьями платформе, старик осмотрелся. Сразу за ограждением начинался лес, сквозь листву мелькали маленькие домики. И первая же девушка, к которой он обратился, показала железобетонный мост, взметнувшийся и над железной дорогой, и над Минским шоссе. Старик пошел напрямик, через кустарник, и уже через несколько минут был на месте. Как и предупреждали ребята, под мостом были ссыпаны кучи песка — то ли затевалось какое-то строительство, то ли песок остался от прежних работ. На одной из куч, с солнечной стороны, лицом к шоссе, старик и расположился.
Прошло не менее получаса, но никто не подъезжал, и у старика оказалось достаточно времени, чтобы спокойно, в одиночестве осмыслить все, что произошло этим утром. Поначалу он клял себя за то, что не сдержался, выболтал, что у него было за душой. Он сознавал, что даже по тем немногим словам найти его будет не очень сложно. Возьмут в каком-нибудь информационном центре списки изнасилований за последнее время, сопоставят, уточнят, позвонят…
И нате вам! Приглашаем вас, уважаемый Иван Федорович, на беседу… И позвольте задать вам несколько вопросов… Давно ли вы были в столице нашей родины Москве, какие такие срочные дела привели вас в Одинцово…
Ну, и так далее.
Старик крякал досадливо, несколько раз с силой бросал ладонь на колено, ударяя себя костяшками пальцев. Он чувствовал себя ослабевшим, словно не просто раскрыл по бестолковости рот, а еще и выпустил при этом из себя чуть ли не все свои силы, весь боевой дух.
Но, с другой стороны, откуда-то знал старик и то, что неожиданные его слезы там, в крытом душном грузовике, в той жаркой полутьме, крепко ему помогли, а может быть, и спасли. Ведь благодаря этому срыву торговцы оружием убедились в полнейшей его искренности и отбросили свои коварные планы, если у них таковые и были. Он предстал человеком слабым и беспомощным, отчаявшимся, и уж опасаться его у них не было никаких оснований.
— Как знать, как знать, — негромко бормотал старик, сидя на горячей куче песка и поглядывая на проносящиеся мимо машины. И было их много, были они разные, доселе им не виданные.
Да, в 1994 году по Минскому шоссе в сторону Москвы проносились в основном иностранные машины, яркие, мощные, с непривычными очертаниями. Именно по этой дороге шли сплошным потоком подержанные, в меру побитые, в меру пригодные машины. Европа охотно и снисходительно, чтобы не сказать презрительно, сбрасывала в Россию весь этот хлам, освобождая свои дороги для машин новых, совершенных и изысканных.
— Как знать, как знать, — продолжал бормотать старик, переживая досадную свою слабость. Но, с другой стороны, искренность никогда не бывает позорной. Она может быть только неуместной, и это самое худшее, что случается с искренностью. Искренность — великая сила, и она никогда не пропадает зря, никогда без пользы не уносится в космическое пространство… Иногда она оказывается преждевременной и потому неуместной. А сегодняшний его срыв… Как знать, может быть, он его и спас, может быть, благодаря ему и удастся кое-что сделать…
