Пьер Леметр - Жертвоприношения

Высокое искусство состоит в том, чтобы выйти, где вошел.

Это самое трудное, необходимы сила, концентрация, внимательность, прозорливость — такой набор достоинств редко встречается у одного человека. Почти то же самое с вооруженными нападениями: к концу всегда возникает опасность, что все летит к черту. Начинаешь с мирными намерениями, но тебе не подчиняются, и если ты теряешь спокойствие, то принимаешься поливать толпу из двенадцатого калибра, и за тобой остается настоящее побоище, и все из-за того, что не хватило хладнокровия.

Но путь был свободен до самого конца, за исключением одного лекаришки, который торчал на лестнице, — что ему там было нужно? Я от него ловко увернулся, а кроме него — никого.

На первом этаже нужно поторопиться. Люди здесь хоть и спешат, но больница такое место, где не бегают, и если вы суетитесь, то привлекаете к себе внимание, но я был уже на улице прежде, чем кто-то хоть что-нибудь сообразил. Впрочем, что можно было сообразить?

Стоянка сразу направо. Не жарко — приятно. «Mossberg» приходится держать под плащом, прижав его вертикально к телу, — не будем же мы пугать пациентов, тем более что в отделениях скорой помощи они и так уже достаточно напуганы. И потом, обстановка здесь довольно спокойная.

Зато там, наверху, должно наблюдаться волнение. Карапузик, наверное, прислушивается, принюхивается, как охотничьи собаки в поле, пытается понять, что происходит.

Малышка-медсестра вряд ли с точностью может сказать, было это ружье или что-то другое… Рассказывает коллегам… Смеешься, ружье? Ты уверена, что это была семидесятисантиметровая пушка? Ну и пошло-поехало: а что ты попиваешь на дежурстве? Что теперь покуриваешь?

Но кто-нибудь обязательно скажет: знаешь, наверное, об этом нужно сообщить…

На все это потребуется гораздо больше времени, чем нужно, чтобы пройти через стоянку, найти машину, спокойно отъехать и встать в конце череды выезжающих автомобилей. Три минуты, и я уже на улице, сворачиваю направо, зажегся красный.

Отсюда, наверное, удобно стрелять. Или сразу после… Когда знаешь, за что бьешься…

Камиль чувствует себя разбитым, но все же идет быстрее.

На этот раз, чтобы отдышаться, он выбирает лифт. Будь он в кабине один, бил бы кулаком в стенку. Но он удовлетворяется глубоким вдохом и выдохом.

Оказавшись в зале приемного покоя, он только получает подтверждение своей оценке ситуации. Народу полно: пациенты, медицинский персонал, врачи «скорой помощи», — все ходят туда-сюда… Справа от него коридор, ведущий к запасному выходу, другой, левый выходит на стоянку автомашин.

А еще существует шесть или семь возможностей покинуть здание незаметно. Кому тут будешь задавать вопросы? Или снимать показания свидетелей? Показания кого? Пока на место прибудет бригада, две трети пациентов уже поменяется.

Камиль бы надавал себе по щекам.

И все же он вновь поднимается на третий этаж, останавливается на пороге сестринской. Девушка с раздутыми губами — Флоранс — склонилась над списком пациентов. Где ее коллега? Нет, не знает, отвечает она, не поднимая головы. Но Камиль настойчив.

— У нас много работы, — говорит она.

— Тем более она не должна покидать рабочее место…

Флоранс еще готовится ответить, а Камиль уже закрыл за собой дверь. Он вышагивает по коридору, заглядывает в палаты, как только там открывается дверь; он бы и в женский туалет зашел: в том состоянии, в каком он сейчас пребывает, его ничто не может остановить, но это лишнее — появляется медсестра.

Вид у нее недовольный, она проводит рукой по своему бритому черепу, Камиль в мыслях рисует ее: очень правильные черты, такая стрижка придает ее лицу хрупкость, можно подумать, что медсестра находится под впечатлением происшедшего, но вид обманчив, на самом деле она полна стойкости.

Ее первые слова только подтверждают наблюдение Камиля. Она отвечает на ходу, не останавливаясь, и Камиль вынужден бежать с ней рядом.

— Месье ошибся палатой, он извинился…

— Вы можете описать его голос?

— Не очень, я слышала только, как он извинялся…

Но бежать вот так рядом с юной девицей по больничному коридору, стараясь добиться совершенно необходимой ему информации для спасения жизни женщины, которую он любит… Нет, Камиль не выдерживает. Он хватает медсестру за руку, заставляет ее остановиться и опустить глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. Ее поражает решимость, которую она читает в его взгляде, да и в спокойном голосе этого коротышки звучат мрачные, гневные ноты:

— Я прошу вас сосредоточиться, мадемуазель…

Камиль читает имя девушки на бейдже: «Синтия». Очевидно, родители выросли на телесериалах.

— Сосредоточьтесь, пожалуйста, Синтия. Потому что мне совершенно необходимо знать…

Она начинает рассказывать: мужчина перед открытой дверью… он обернулся, голова была опущена, от смущения наверное, на нем был плащ, он шел очень прямо, но, господи… Затем он вышел на лестницу… Человек, который убегает, он же не будет подниматься, а будет спускаться, это же совершенно очевидно, разве нет?

Камиль вздыхает и соглашается: конечно, совершенно очевидно.

— Разрешение сейчас будет…

Начальнику службы безопасности все это не нравится. Прежде всего потому, что уже поздно и пришлось переодеваться. К тому же по телику — футбольный матч. Он бывший полицейский, довольно хмурого вида сангвиник, который взращен на мясе крупного рогатого скота, — к этому времени у него вообще исчезла шея, а сам он превратился в сплошной живот. Чтобы просмотреть работу видеокамер, необходимо разрешение. За подписью судебного следователя. Все по надлежащей форме.

— По телефону вы мне сказали, что оно у вас есть…

— Нет, — уверенно возражает Камиль. — Я сказал, что оно у меня будет.

— Я этого не понял.

Чертов упрямец. Обычно Камиль в таких случаях вступает в переговоры, но на сей раз у него нет ни желания, ни времени.

— И что же вы поняли? — спрашивает он.

— Ну, что у вас…

— Нет, — жестко обрывает его Камиль. — Я не говорил о судебном поручении, я говорил о том, что к вам в больницу пробрался мужчина, вооруженный охотничьим карабином. Это вы поняли? Вы поняли, что он поднялся на третий этаж с целью прикончить одного из пациентов вашей больницы? И что, попадись ему кто-нибудь на дороге, он бы, вероятно, стрелял в этих людей? И что, возвратись он и начни стрелять, вы первый поплатитесь за это головой и очень скоро окажетесь на диете?

Как бы то ни было, это камеры, покрывающие вход в приемный покой для скорой помощи: не много шансов, что человек, если таковой существует, пошел через этот вход, не идиот же он… Если он существует.

Впрочем, если учесть временной отрезок, в течение которого он мог там находиться, ничего столь уж удивительного. Камиль проверяет. Начальник безопасности переминается с ноги на ногу и громко сопит, чтобы засвидетельствовать свое сильное разочарование. Камиль склоняется к монитору: множество «скорых», «неотложек» и частных машин, входящие и выходящие люди — раненые, нераненые, выходящие бегом или еле передвигающие ноги. Ничего выдающегося, за что Камиль мог бы зацепиться.

Он встает и направляется к выходу. Останавливается, возвращается, нажимает на кнопку, вынимает диск и выходит.

— Вы что, считаете меня идиотом? — возмущается толстяк. — А протокол изъятия?

Камиль отмахивается: позже.

Он возвращается на стоянку. Будь я на его месте, говорит он себе, осматриваясь, я бы поискал что-нибудь не такое пафосное. Запасный выход. Он склоняется к двери, чтобы разглядеть ее внимательнее. Без очков — никак. Никаких следов взлома.

— Когда вы выходите курить, вас кто-нибудь замещает?

Вопрос привлекает внимание. Камиль уже вернулся в регистратуру, прошел в конец зала и левой рукой нащупал как бы случайно коридор, ведущий к запасному выходу.

Офелия улыбается всеми своими желтыми зубами:

— У нас уже не найти заместителей: если уходишь в отпуск по беременности, о каких замещениях может идти речь, когда идешь убивать себя сигаретой?

Так он приходил или нет?

Возвращаясь к машине, Камиль прослушивает сообщения. Мишар (пронзительно): «Перезвоните мне. Все равно когда. Безразлично, в какое время. Сообщите, где вы. И ваш доклад завтра с утра никто не отменял, надеюсь, вы помните?»

Камиль чувствует себя одиноко. Совсем.

Ночь в больницах — это особая история. Даже в тишине, кажется, таится какая-то обреченность. Здесь, в отделении скорой помощи, по коридорам то и дело громыхают каталки, где-то слышатся крики, приглушенные голоса, торопливые шаги, звонки.

Анне удается заснуть, но сон беспокойный: ее во сне бьют, всюду кровь, она чувствует под рукой цементный пол в пассаже Монье, с гиперреалистической точностью на нее снова обрушивается дождь стеклянных осколков, она вновь сползает по витрине на пол, слышит выстрелы, гремящие ей в спину, задыхается… Маленькая медсестра с колечком в губе не знает, нужно ли ее будить. Впрочем, решение не понадобилось: в конце фильма Анна сама просыпается — как всегда, неожиданно, и с криком выпрямляется. Перед собой она видит мужчину, который опускает на лицо капюшон, потом — крупный план приклада винтовки, который сейчас обрушится на ее скулу.