К. Сэнсом - Камни вместо сердец

– Подтверждена опека дяди над юным мастером Эдвардом, – сообщил он. – Права его матери оспорены.

Из-за двери доносились звуки женского и детского плача. Клерк огладил свисавшие рукава своего облачения и добавил:

– Мать его сказала, что дядя настолько уродлив, что ребенок всякий раз спасается бегством, увидев его. Сэр Вильям отчитал ее за грубый выпад.

Миллинг подозвал к себе Алабастера, тут же подошедшего к нему, и попросил:

– Напиши распоряжение, будь умничкой.

– Да, сэр. – Алабастер ехидно улыбнулся судебному клерку. – Несть благодарности во опеке, не так ли, Тощий Пенс?

Клерк поскреб свой затылок:

– Похоже, что так.

Алабастер вновь усмехнулся, явив, на мой взгляд, достаточно скверную гримасу. Затем, заметив, что я смотрю на него, он опять повернулся к своему столу. Тощий Пенс вышел, и Гервасий тоже возвратился к своему столу. Я вновь занялся документами Кертисов. В папке их оставалось немного: перечень сумм, потраченных Хоббеем на образование детей, – очередная расходная статья, подумал я – и коротенькое свидетельство, удостоверяющее смерть Эммы Кертис, приключившуюся в августе 1539 года. Наконец, там находилось еще с полдюжины ордеров, выданных за последние несколько лет мастеру Николасу на предмет разрешения вырубки принадлежащих Хью ограниченных участков леса «поелику деревья созрели, а потребность в лесе велика есть». Доход Хью, подобно его наследству, должен был сохраниться в Суде по опеке, а количество вырубленных деревьев должно было согласовываться «мастером Хоббеем и феодарием Хэмпшира». В каждом из перечисленных случаев суду представлялись суммы в размере от 25 до 50 фунтов, в сопровождении удостоверения, подписанного феодарием, неким сэром Квинтином Приддисом. Ну вот, подумал я, и запашок возможной коррупции! Не существовало никаких доказательств того, что Хоббей и Приддис не разделили между собой куда более крупные суммы. Как, впрочем, и доказательств противного… Я неторопливо закрыл папку и распрямился, вздрогнув от внезапной боли в спине.

Миллинг подошел ко мне:

– Вы закончили, сэр?

Я кивнул:

– Интересно, мастер Хоббей явится на первое слушание?

– Достаточно и того, чтобы на слушании присутствовал его барристер. Хотя сам я непременно явился бы на суд в случае подобных обвинений.

– Согласен с вами, – ответил я служащему с дружелюбной улыбкой. Он был нужен мне еще для одного дела. – Есть еще один вопрос, информацию о котором я хотел бы получить. Не связанный с этим делом. Мне нужно заключение lunatico inquirendo, определения невменяемости молодой женщины. Это происходило девятнадцать лет назад. Хотелось бы знать, не можете ли вы найти его.

Помощник клерка посмотрел на меня с сомнением:

– Вы представляете ее опекуна?

– Нет. Я хочу установить его личность. – Я опять похлопал себя по кошельку.

Миллинг приободрился:

– Строго говоря, это не совсем моя область. Однако я знаю, где хранятся материалы.

Глубоко вздохнув, он повернулся к младшему клерку:

– Алабастер, нам придется спуститься в Вонючую комнату. Сходи-ка на кухню, возьми фонари и жди нас внизу.

Люди, ожидавшие приема на скамье, уже разошлись. Деловито ступая, Гервасий провел меня через череду крохотных комнатушек. В одной из них перед двумя горками золотых монет на столе сидел клерк, перекладывавший энджелы и соверены из одной груды в другую и делавший при этом отметки в пухлом гроссбухе.

Мы спустились по пролету каменных ступеней. От лестничной площадки вниз, во тьму, вела другая лестница, и мы вскоре оказались ниже уровня мостовой. Молодой клерк ожидал нас на следующей площадке с двумя роговыми фонарями со свечами пчелиного воска внутри, испускавшими сочный желтый свет. Я удивился, что он попал туда раньше нас.

– Спасибо, Алабастер, – проговорил Миллинг. – Долго мы не задержимся. – Потом он повернулся ко мне: – Вам не захочется долго оставаться в этом месте.

Младший клерк поклонился и удалился широкими, размашистыми шагами. Взяв один из фонарей, старый служащий вручил мне второй:

– С вашего позволения, сэр.

Я последовал за ним, осторожно ступая по древним ступеням, за многие века существенно истершимся посередине. В самом низу оказалась старинная норманнская, обитая железными нашлепками дверь.

– Некогда здесь хранили часть королевских сокровищ, – сообщил мне Миллинг. – Эта часть здания сохранилась еще от норманнских времен. – Поставив фонарь на пол, он повернул ключ в замке и навалился на створку. Дверь со скрипом отворилась. Она оказалась необычайно толстой и тяжелой, и чтобы открыть ее, ему потребовались обе руки. Возле двери находилась половинка каменной плиты – такой же, какими был выложен пол. Мой спутник пододвинул ее ногой в дверной проем.

– На всякий случай, сэр. Будьте внимательны, за дверью ступени.

Когда я направился следом за ним в угольную черноту, накативший запах сырой гнили заставил меня задохнуться… точнее сказать, меня едва не вырвало. Фонарь Миллинга тусклым светом освещал небольшое, вымощенное камнем помещение. Где-то сочилась по капле вода, и стены были покрыты густым пологом плесени. Стопки древних бумаг, иногда с красными печатями, болтавшимися на полосках крашеной ткани, были сложены на сырых с виду полках и на старинных деревянных сундуках, поставленных друг на друга.

– Старое хранилище, – пояснил помощник клерка. – Дела Опеки разрастаются все больше и больше, и все отведенное для хранения место уже использовано, поэтому нам пришлось перенести сюда бумаги о тех подопечных, кто либо умер, либо вырос и тем самым вышел из-под опеки. A также дела умалишенных.

Повернувшись, он строго посмотрел на меня, и свет фонаря сделал его лицо еще более морщинистым:

– Они не приносят никакого дохода, вы же понимаете…

Скверный воздух заставил меня закашляться:

– Теперь понятно, почему вы называете эту комнату Вонючей.

– Здесь никто не выдерживает долго… люди начинают кашлять и задыхаться. Я не люблю ходить сюда, потому что начинаю чихать даже в собственном доме в сырую зиму. Я говорю начальству, что через несколько лет плесень склеит все эти бумаги, но меня никто не слушает. Давайте-ка к делу! За каким годом должно значиться это определение, сэр?

– Примерно за тысяча пятьсот двадцать шестым. Имя – Эллен Феттиплейс. Она из Сассекса.

Мой собеседник внимательно посмотрел на меня:

– Этим делом также интересуется королева?

– Нет.

– Значит, так: двадцать шестой год. Король тогда еще был женат на Екатерине Испанке. Затем начались волнения, его развод, чтобы жениться на Анне Болейн… – Он усмехнулся. – Словом, последовали новые разводы и казни, так?

Клерк махнул рукой мимо сундуков в дальний угол.

– Вот где мы держим дела умалишенных, – проговорил он, остановившись возле ряда полок, заваленных явно мокрыми на вид бумагами. Приподняв фонарь, он выудил небольшую стопку. – Тысяча пятьсот двадцать шестой.

Положив документы на каменный пол, Миллинг пригнулся и начал перебирать их. Чуть погодя он повернулся к мне:

– Никаких Феттиплейс, сэр.

– Точно? А нет ли похожих имен?

– Нет, сэр. Вы уверены в том, что точно назвали год?

– Попробуйте посмотреть предшествующий и последующий годы.

Гервасий неторопливо разогнулся, открывая оставшиеся на рейтузах влажные следы, и возвратился к полкам. Как только он принес новую порцию документов, у меня запершило в носу и горле. Казалось, что мохнатый и сырой налет на стенах начинает прорастать внутрь меня. Однако клерк, наконец, закончил свою работу. Он вытащил еще две стопки бумаг и положил их на пол, торопливо пролистав опытными пальцами. Я заметил огромный блестящий гриб, вросший между плитами пола возле него. Наконец Миллинг покачал головой:

– Нет ничего похожего, сэр. Никаких Феттиплейсов. Я просмотрел и предшествующий, и последующий годы. И если бы подобное заключение существовало, то отыскал бы его.

Это было неожиданно. Как могла Эллен очутиться в Бедламе без соответствующего заключения о безумии? Миллинг поднялся, и колени его хрустнули. И тут мы оба вздрогнули, услышав громовой раскат, докатившийся до нас через полуприкрытую дверь. Даже здесь, под землей, он казался оглушающим.

– Внемлите ему, – проговорил служащий. – Какой грохот! Словно бы сам Господь обрушил на нас свой гнев.

– Не без причины, учитывая все, что творится в этом месте, – отозвался я с внезапно прихлынувшей горечью.

Подняв фонарь, Гервасий вновь посмотрел на меня:

– В этом месте, сэр, все совершается согласно воле короля, нашего господина, суверена и главы церкви. Его приказ служит достаточным основанием для очистки нашей совести.

Я подумал, что, быть может, он верит собственным словам, и, наверное, они позволяют ему делать все это.