Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-2
К утру на улице пошел дождь, его женщина, обнаженная, подходила иногда к шторе и, сквозь уютный шум стихии, вглядывалась в рассвет, — в одинокую машину в этом рассвете, где не спали два серых человека.
Ее это необыкновенно возбуждало, — Гвидонов тогда искренне гордился, что догадался сделать ей такой подарок.
Этот «хвост» был иным… Он говорил о том, что в логике событий произошел серьезный прокол. Серьезный, — да такой, что даже времени, чтобы как следует подумать, — не оставалось.
«Хвост» возник час назад, когда Гвидонов ехал домой в метро. В образе двух молодых людей, прокатившихся вместе с ним, — аккуратно так прокатившихся, почти ненавязчиво.
Настолько профессионально, — что вставал вопрос: когда он начался. Сегодня, вчера, или еще раньше?
Если не сегодня, то совсем плохо…
А ведь так замечательно расстались. Достойно, — не потеряв уважения, друг к другу.
Логику заказчика он просчитал правильно, и когда ситуация созрела, вышел к Матвею Ивановичу для генерального разговора.
Особенно хорошо получилась финальная сцена…
— Пришло время встретиться с главным врачом. Все нити расследования сходятся к нему… Я считаю, момент самым подходящим. Он, наверняка, постоянно чувствует ваше внимание, весь издергался в догадках, извелся в предположениях. Его обуревают сомнения… Теперь с ним можно говорить, думаю, мы его без труда расколем… Понимаете, что я хочу сказать?
Матвей Иванович смотрел на Гвидонова с неким смущением. Как школьник, неудачно переделавший в дневнике двойку на четверку.
— Видите ли, — нерешительно сказал он.
— Я считаю, — продолжал напирать Гвидонов, — мы в двух шагах от успеха. В одном шаге… Возможно, уже сегодня вы сможете получить обратно свою племянницу… Обнять ее… Остался последний решительный натиск… Штурм.
Ответом ему было виноватое молчание.
— Что-нибудь случилось? — непонимающе вопросил Гвидонов. — Что-нибудь не так?
— Дело в том, — робко подал голос из-за спины хозяина его начальник охраны, — дело в том, что Николая Федоровича больше нет с нами…
— Даже так… — обреченно прошептал Гвидонов чуть изменившимся голосом.
— Так получилось… — развел руками начальник охраны.
— И что мне теперь прикажете делать? — спросил тихо, ошарашенный неожиданностью, Гвидонов.
Какие-то актерские задатки в нем были. И главное, они проявлялись всегда в нужный момент, — как в этот. Должно быть, его мимика правильно переходила из уверенного оптимизма, в озадаченность. Из озадаченности — в недоумение. Из недоумения — в трагическое состояние, от испорченной напрочь ситуации, — которая вот-вот должна была разрешиться счастливым концом.
— Мы понимаем… — промямлил Матвей Иванович.
— Извините, — тихо и обреченно сказал Гвидонов, — я больше не могу быть вам полезен. Пропало главное связующее звено, между нами и заказчиками преступления. Хочу напомнить, убирать исполнителей, обычно прерогатива преступников. Которые таким образом заметают следы. Вы совершили ошибку. Считаю, — это фатальная ошибка… Я больше ничего не смогу сделать для вас.
— Мы понимаем… — мертвым голосом, повторил Матвей Иванович.
— Я бы хотел получить компенсацию за свой труд. И попрощаться…
На такой возвышенной ноте закончился спектакль.
Как и должен был закончиться, по всем законам жанра.
Апофеозом.
Но «хвост»…
Гвидонов нагнулся к железному ящику, который был намертво приделан к дну бельевого шкафа, и на котором лежали ботинки и старые тапочки.
Ящик был с двумя амбарными замками, — так, видимостью закрытости.
Отомкнул оба и поднял крышку… Его арсенал.
Карабин «СКС». Обыкновенный армейский карабин, но только без штыка. Штык лежал рядом… Лет восемь назад в Управлении их продали сотрудникам, как охотничьи ружья, поскольку без штыков. А штыки — отдельно, как охотничьи ножи. Таким ножом и хлеба не разрежешь, только кого проткнуть… Бегущего в атаку на тебя зайца.
Выдали под это дело премию, как раз на карабин и штык к нему. Чтобы народ из Управления мог дома чувствовать себя поспокойнее. В наши неспокойные времена.
Штук пять обойм к карабину, — с тусклыми головками пуль.
Револьвер, «Вальтер», «ТТ».
Пали, — не хочу…
Карабин, конечно, хорош, — но в городе с ним особенно не разбежишься. «Вальтер»…
Позвонил он с сотового, от греха.
— Добрый день, — сказал Гвидонов. — С Павлом Фроловым я не смогу поговорить?.. Павел, добрый день.
— Кто это? — спросил подозрительно голос на том конце провода.
— Прохоров Виктор Петрович… Не рады мне?
— Да, не очень.
— Но нужно встретиться, срочно. В ваших же интересах.
— В моих? — сказали недовольно на том конце провода.
— Я зайду к вам через минут сорок. Постарайтесь никуда не отлучаться.
— Заходите, — сказали в трубке и повесили ее.
Шарф, зеленая куртка, зимняя кепка с «ушами». То, в чем хвостисты его не видели.
На четырнадцатом переход в любой из шести подъездов его дома, сделали, догадались на всякий пожарный случай… Из первого подъезда — в «Продукты». Там, через другой выход, — на улицу. Пять минут до метро.
Каждый четвертый — в зеленых куртках, каждый пятый — в похожих кепках с Черкизовского рынка, подпольные вьетнамцы нашили их еще летом на маланину свадьбу.
Скоро Новый Год — праздник праздников.
Никого — следом. Значит, не догадались, что он их вычислил. Самоуверенность ребят подвела.
Но скоро — догадаются. Будет — сложней.
Метро…
Скоро Новый Год. Потом — месяц май. Его сорок семь лет.
Сорок семь лет дороги от одной иллюзии к другой. От одного разочарования, к следующему.
Жаль расставаться с кабинетными напольными часами, их маятник так неторопливо, так верно двигался, отрезая ему по кусочку от пирога вечности.
Но часы можно найти и в Греции.
И вернувшись поздно вечером из деревенского кабачка, где было много пива и сиртаки, сесть в глубокое кресло у мерно потрескивающего дровами камина, закрыть глаза и слушать ход других напольных часов, побольше первых, которые тоже будут так же отсчитывать мерно текущее безвозвратно время.
От одной иллюзии до другой.
Что же остается, в конце концов, у человека?.. Вечного?
Ничего…
Все заканчивается, как тоннель заканчивается новой станцией, где стоят на платформе люди, желающие попасть в поезд. Станция — иллюзия, тоннель, где темно, — освобождение от нее.
Например, дружба, — цена которой триста долларов… Цена вопроса.
Есть у ординарного рыбака и мастера по ремонту холодильных установок Михаила Павловича Гордеева закадычный приятель, тоже мастер, — Павел Витальевич Фролов.
Когда Михаилу Павловичу вдруг срочно понадобились триста долларов, тот одолжил их у него. На неделю… И Михаил Павлович честно вернул долг. В — срок.
Но когда к Павлу Витальевичу пришел Гвидонов и предложил за номер телефона его приятеля тоже триста долларов, тот покочевряжился лишь для приличия, — даже угрожать мастеру не пришлось. Стоило тому увидеть три зеленых бумажки, как, так знакомо, заблестели предощущением выгодной сделки его глаза.
Так дешево.
Его, Гвидонова, тоже продавали в разные времена, и за разные суммы. За большие и маленькие. Что здесь удивительного.
Но что остается в результате, — детишки?.. Которые, судя по наблюдениям и собственному давнему опыту, вырастают — и стартуют с родителей, как со стартовой площадки, обжигая их нестерпимо жаром своих разгонных дюз.
Оставляя после себя лишь пепел очередной надежды на вечное…
Лишь бренный металл, и ход часов. Больше ничего.
Так что — только Греция, Греция, Греция… И высокий забор.
На подвальной лестнице Гвидонов разминулся с двумя парнями. Они поднимались, и посторонились, пропуская его.
Гвидонов мельком взглянул на них, — испарина выступила на спине… Опоздал.
Ребята были битые, не спешили, — вот, даже уступили дорогу постороннему человеку. Сделали дело, — теперь смело куда-то гуляют. Докладывать более высокому начальству.
Времени совсем в обрез, но оно еще есть, — время. Правда, счет теперь пошел даже не на часы, — на минуты.
Им спешить было некуда, это Гвидонову нужно было поторопиться.
Он спустился на три или четыре ступеньки вниз, оглянулся, — ребята уже почти на улице, четко выделялись на фоне новогоднего неба и монолитной стены сталинского дома. Они не оглядывались на него, полные сознания выполненного долга, — а зря. Потому что, четыре раза сухо проквакал «Вальтер», и оба парня, завалившись мешками, стали по ступенькам сползать к Гвидонову.
Они тоже, может быть, знали больше, чем это было нужно…
Или параллельное следствие, — еще один «сыскарь», на которого вся надежда, — или следили все-таки за ним, старались, по крайней мере, следить, — а он, профи поганый, ничего такого не замечал.
