Майкл Грубер - Ночь Ягуара

— А, тогда все понятно. Вервольф. Волк-оборотень. То есть в нашем случае тигр-оборотень.

— А разве бывают тигры-оборотни?

— Ну, черт возьми, а волки, значит, бывают? Тито, ты хоть понимаешь, что несешь, а?

Моралес нервно рассмеялся и выкатил глаза, делая вид, будто все он прекрасно понимает и просто пошутил.

— Ну да, конечно, но все-таки, может, до тебя доходили слухи о каком-нибудь культе, в котором используются хищники?..

Паз встал, почувствовав, как все это его утомило.

— Тито, я отроду не скармливал никого хищникам и в таких культах ни хрена не смыслю. Что я хочу сделать сейчас, так это отвезти моего ребенка на пляж. Прости. Передавай привет майору.

С этими словами он вернулся на кухню. Иоланда подала последний ланч, и на гриле не осталось ничего, кроме подгоревшего жира. Чертыхаясь под нос, Паз очистил жаровню с помощью растворителя жира и стального скребка, после чего переоделся в обрезанные джинсы, сандалии и чистую сетчатую футболку и прошел в крохотный кабинет. Девочка уже ждала его, сидя в бабушкином вращающемся кресле, рисуя карандашом на бумаге. Она тоже переоделась в шорты и розовые кроссовки.

— Где твоя бабушка?

— Да там, в буфетной. Снова кричит на Бренду. Она перепутала заказы на столике номер два, и гость разорался.

— Тогда давай выйдем через черный ход, — предложил Паз.

Мэтисон-Хэммок представлял собой участок мангрового леса с широкой глинистой береговой полосой, омываемой невысокими волнами, — один из немногих реликтов Золотого побережья Флориды, сохранивших первоначальный вид. Когда-то почти вся прибрежная линия Южной Флориды выглядела примерно так, но потом белые люди решили, что им виднее, каков должен быть настоящий пляж. Амелии это место нравилось потому, что она боялась высоких волн, а здесь к тому же было полно живых созданий — несколько видов крабов, морские птицы, медузы и разнообразные моллюски. Она знала, как они называются и их привычки, и увлеченно рассказывала об этом Пазу в манере, потешно напоминающей ее маму. Не так давно Джимми Паз был кем-то вроде Казановы и о детях особо не задумывался, но с рождением этой девочки оказалось, что он, как и многие перевоспитавшиеся бабники, способен быть хорошим мужем для женщины, с которой не так-то легко жить вместе. Что же до отцовства, то всякий раз, когда Паз смотрел на свою дочку, он просто слабел от любви.

Она бегала перед ним на пляже, садившееся солнце отбрасывало перед ней длинную тень, повергавшую в панику стайки манящих крабов, за которыми она гонялась. Кроме того, солнце создавало из ее кудряшек золотистый нимб вокруг ее головки. Она вся была золотистой, от макушки до пят, даже с золотыми глазами. С расовой точки зрения она, дитя мулата, каковым являлся Паз, и белой женщины, считалась квартеронкой, и случись ей родиться на Кубе сто лет тому назад, она отправилась бы прямиком в один из борделей Гаваны. Другое дело здесь и сейчас — у малышки со смешанной кровью не возникло никаких проблем. Однако впереди ее ждала школа. Пазу из-за того, что он был кубинцем, причем ни черным, ни белым, в школьные годы пришлось натерпеться и от тех, и от других, и при воспоминании о «золотых» школьных годках ему до сих пор становилось не по себе. Конечно, мама Амелии, дипломированный врач, настаивала на частной школе, где царит либеральный дух. Паз, правда, не склонен был этим обольщаться, но, в конце концов, разрешать проблемы следует по мере их поступления. Девочка здорова, весела, а там видно будет. Паз обладал ценной способностью отсекать все лишние, тревожные и гнетущие размышления, что не раз выручало его во время службы в полиции, когда ему довелось столкнуться с жуткими, сверхъестественными явлениями. Недаром же Тито притащился к нему за советом по поводу бедняги, скормленного коту-людоеду. Черт, это тоже нужно отсечь как совершенно лишнее.

Девочку неуклонно тянуло туда, где дюны и береговая трава сбегали к самому заливу. Ей без конца говорили, что туда нельзя бегать босиком, но она все равно бегала и, хотя Паз кричал ей вслед, не слушалась до тех пор, пока не занозила чем-то ногу. А уж тогда заголосила от души. Когда Паз поспешил ей на помощь, она долго не разрешала ему взглянуть на больное место, порываясь ускакать на одной ножке, потом пыталась не дать вытащить занозу, а по совершении этой насильственной операции устало захныкала и потребовала отнести ее обратно на их подстилку.

Это было сделано им с радостью: Паз понимал, что не сможет носить дочку на руках всю жизнь, и дорожил каждым таким предлогом. Добравшись до места, он предложил ей укрыться розовым застиранным детским одеяльцем, и она, возразив, правда, что уже большая, в конце концов свернулась калачиком у него на руке, натянув на себя потертое одеяльце, и в считанные минуты уснула. Паз попытался почитать новости в журнале, но после десяти минут попыток разобраться в последнем корпоративном скандале задремал и сам.

Проснулся он в панике: Амелии на месте не было. Паз вскочил на ноги, посмотрел на берег и, увидев красный купальник, почувствовал облегчение. Пляж понемногу наполнялся людьми: кто-то заехал сюда после работы, подтянулась пара семей, кучка подростков перебрасывала летающую тарелку, на отмели плескались детишки в компании черного лабрадора. Амелия была занята разговором с мальчиком, стоявшим в пластиковой лодке, покачивавшейся на волнах неподалеку от берега. Лабрадор остервенело лаял на них, но без всякого результата. Паз направился к воде и, подойдя поближе, увидел, что это вовсе не мальчик, а очень низкорослый взрослый индеец, коренастый, темнее, чем Паз, с прямыми иссиня-черными волосами и отметинами на лице. На его шее что-то болталось на веревочке. Когда Паз оказался в двадцати футах от них, человек оттолкнул лодчонку алюминиевым веслом, которое держал в руке, и, стоя на корме, быстрым, странным с виду движением лопасти направил ее прочь от берега.

— Кто это был, детка? — спросил Паз.

— Просто человек. Он смешно говорил.

— У него смешной английский?

— Нет, смешной испанский. Я почти не поняла, что он говорил. Сказал, будто у меня прекрасный… ачаурит, или что-то такое. Ты не знаешь, что значит ачаурит?

— Не знаю, детка. А ты разве не знаешь, что не должна разговаривать с незнакомыми людьми, когда рядом нет меня или мамы?

— Я знаю, но он был в маленькой лодке, — ответила девочка с несокрушимой логикой семилетнего ребенка. — И он был печальный.

— А что его печалило?

Она пожала плечами.

— Этого я так и не поняла. Давай сходим за мороженым?

Мойе гребками гонит свою лодку по сверкающей, спокойной воде. В то утро он проснулся в своем гамаке на дереве с набитым желудком и головой, наполненной мыслями об убийстве и вкусом горячей плоти во рту. Индеец сложил гамак и свой черный костюм в чемодан и, одетый лишь в набедренную повязку, спустился к заливу. Оказывается, уай'ичуранан, точно так же как и рунийя, оставляют лодки привязанными, покачивающимися на воде у берега, и воспользоваться ими может каждый.

Мойе берет одну лодку, сделанную из белого материала, больше всего похожего на какую-то белую древесину, вроде бальзы, с веслами, имеющими металлические лопасти, и ручку из чего-то вовсе уж неизвестного, твердого и красного. Весла слишком длинные, неудобные, так что ему приходится встать и работать только одним из них.

Он направляется на юг, держась берега, мимо Снарайз-Пойнт и Таити-Бич, мимо канала, на котором стоит дом, где Ягуар забрал того человека, Фуэнтеса. Почему именно туда, он не знает, но чувствует: это единственное подходящее направление. Сейчас он приближается к длинному, вдающемуся в залив песчаному мысу, на котором собралось множество уай'ичуранан, хотя они не ловят рыбу и не чинят лодки, а просто сидят, едят или бегают кругом, как собаки, и издают свои обезьяньи звуки. Некое чувство направляет его к самому берегу, и тут он видит маленькую девочку: она стоит и смотрит на воду, словно дожидаясь его. Она обернута в красную ткань, как те девочки рунийя, которых оставляют для Ягуара, и это привлекает его внимание. А еще, за левым плечом девочки, отчетливо видна ее смерть. Он уже заметил, что в детстве уай'ичуранан не отличаются от людей, но потом вбирают свои смерти внутрь и становятся мертвецами. Правда, к тому возрасту, в котором находится эта девочка, они, как правило, уже успевают вобрать в себя смерть, и то, что с ней этого не произошло, тоже необычно. Может быть, Ягуар приготовил эту девочку для себя, Мойе должен что-то с ней сделать? Но Ягуар молчит в его сердце.

Несмотря на это, он подгребает к ней близко и говорит по-испански:

— Маленькая девочка, ответь мне! Ты хнинкса?

— Нет, я Амелия, — отвечает девочка. — А как зовут тебя?

Конечно, он не собирается называть свое имя маленькой девочке.