Александр Егоров - Пентхаус
— Врешь.
— Я ничего не скажу.
— Уже теплее. Но я люблю, когда совсем горячо. Really hot. Понял?
— Почувствовал, — сказал я.
Мне вспомнился запах гари от бывшего «Мерседеса». Этот запах меня с детства преследует.
— Тогда слушай. Майор, когда тебя вызвал, допустил ошибку. Он ее… исправил. Теперь твоя очередь отвечать. Как в школе, знаешь?
— Ничего я не знаю.
— Двойка тебе. Придется ставить вопрос об исключении.
— Что это значит? — спросил я.
— Скоро поймешь. Мой тебе совет: понять побыстрее.
Трубка умолкла. Потом в ней раздались короткие гудки.
Отчего-то меня трясло мелкой, противной дрожью. Вроде не трус. Странно.
Я невесело усмехнулся. Отключил мобильник и вытащил батарейку. Они больше не увидят меня в своем навигаторе. Я вышел из их системы координат.
Вот только своей у меня по-прежнему нет.
007. Жуковка
Заставка на мониторе была набрана крупными буквами:
ИЩЕЗНИ ГНИДО
Я увидел эту надпись, как только (опасливо прислушиваясь) вошел в свою комнату. В полной темноте надпись выглядела феерично. И вдобавок светилась всеми цветами радуги.
А еще гости немного поломали мебель и повыбрасывали одежду из шкафа. И оставили на столе пустой раскрытый чемодан на колесиках.
Message я понял сразу. Этот парень не любит шутить и слов на ветер не бросает. К тому же он — полнейший отморозок, и, если я не пойму его правильно…
Я не успеваю достроить картинку. На стене звенит телефон. «Привет!» — говорю я.
То есть — нет, не так. Иначе.
— Здравствуй, Лида, — говорю я. — Извини. Я совсем забыл тебе позвонить.
Это точно: совсем забыл.
Взволнованный голос звенит в трубке. Оказывается, она и так много чего знает. Ей позвонили из страховой компании. Говорили вежливо, так вежливо, что стало понятно: нихрена нам не заплатят. Мне так погано, что я даже не удивляюсь.
— Я займусь всем этим позже, — говорю я. — Спасибо, Лида. Ты не обижайся, но, похоже, нам придется закрыть лавочку. Так что я тебе больше не работодатель, Лидка.
На том конце провода — слезы и непонимание.
— Просто не хочу тебя грузить, — объясняю я. — Но ты же все понимаешь. Ты такая классная.
Это вырывается у меня помимо желания. Но вот что странно: ее сознание цепляется за эти глупые слова, как рыбка за блесну, а самое занятное, что и я чувствую азарт рыболова. Мне двадцать семь, а ей и вовсе двадцать два.
— А хотите, я приеду? — шепчет она, прикрыв трубку ладонью, чтоб родители не слышали.
— Ты бы видела, что тут творится, — говорю я на автомате. — Ты испугаешься.
Ох уж эти игры словами. А всего-то и надо — поставить глагол в совершенное будущее. И оно как будто вот-вот совершится.
— Мне кажется, я могла бы… — начинает Лидка.
Она позиционирует себя правильно. Но я останусь ее хозяином, если сейчас скажу «нет».
— Нет, Лида, — говорю я, отчего-то зажмурившись. — Не сейчас.
Она моментально все понимает. Я брал ее на работу, чтобы она все понимала без слов. «Не сейчас» — это и так уже нарушение правил.
— Георгий Константинович звонил, — сообщает она. — Он спрашивает, как у нас дела? Я сказала, что никак.
— Георгий Константинович?
Спасибо, Лидка, за эту мысль.
Довольно скоро я отыскиваю телефон Жорика.
На том конце провода меня как будто ждали.
— Эх, доктор, доктор, — упрекает меня Георгий. — Что же ты так медленно все понимаешь.
Еще пару минут мы молчим.
— В общем, давай так, — говорит он наконец. — Сеанс мы не отменяем. Билеты действительны.
Он прав: я понимаю медленно.
— Что тебе неясно? Приедешь ко мне на дачу. Там у меня в подвале сауна, тренажерный зальчик… ну и по жизни, посидим, перетрем…
Я получил послание: мне предложено исчезнуть. Поэтому я уже согласен. И Жорик об этом догадывается.
— Говори адресок, куда машину прислать, — предлагает он. — И сотовый отключи пока. Батарейку вынь. Уже вынул? Вот и молодец.
* * *Ночная дорога не запомнилась. Вместо «бентли» за мною прислали простой пацанский джип с водителем. В нем я и заснул. И только всплывшая из темноты надпись «Жуковка» врезалась в сознание, как заставка на мониторе. Понятное дело, Георгий Константинович должен жить в Жуковке. Где же еще.
Его дачка была с виду даже пошикарнее той, которую мне так не хотелось вспоминать. Маскулинный готичный замок с башнями, шпилями и коваными решетками на окнах — и все это подсвечено прожекторами, словно напоказ. Я охренел бы от этой роскоши, если бы за последние дни не разучился охреневать от чего-либо. Впрочем, железный флагшток возле дома (без флага) напомнил мне пионерский лагерь.
Хозяин встретил меня на крыльце, под ярким луноподобным фонарем — все в тех же льняных брюках и в футболке с Америкой. Обнял, по-дружески похлопал по спине и по бокам. Я воздержался от ответного жеста. К тому же я сжимал под мышкой сумку с ноутбуком.
— Захватил свое хозяйство? — Жорик глянул на мой ноутик с одобрением. — Вот за что я люблю профессионалов. Никогда ничего не забывают.
Гостеприимный Георгий Константинович пригласил меня за стол. Страшно хотелось жрать: я понял, что не ел по-человечески уже целые сутки. Я вгрызался в баранину на ребрышках и пил красное вино.
Хозяин не задавал вопросов. Глядел на меня оценивающе. Стучал пальцами по скатерти, как по кнопкам калькулятора.
Когда молчание стало слишком многозначительным, я поднял на него взгляд.
— Твои проблемы мы решим, — сказал он твердо. — Будешь теперь на меня работать. Чисто на меня. Тариф, какой скажешь. Я в этих делах не рублю. И не долларю, хе-хе… но ты не пожалеешь.
— Спасибо за помощь, Георгий, — отвечал я. — Но только…
— Не стоит благодарности. Ты мне нравишься, я тебя покупаю. И вот что, — он пошевелил пальцами в воздухе. — Мне неделю назад кресло пригнали, такое, как у тебя. Я еще в первый раз название на табличке подсмотрел, ребята и заказали. Только я контейнер еще не распаковывал. Без тебя не хотел.
Кажется, потом был коньяк. Потом не помню.
* * *Потолок в Жориковом подвале обшит звукопоглощающими панелями. Японское кресло-гаррота стоит посредине. Он давно готовился, чего уж там.
Его файл открыт. Жирные чресла под белой простынкой. Он пристегнут по рукам и ногам. Это необходимо для того, чтобы катарсис был полным. Методика отлажена до совершенства.
Тонкая настройка — и вот я снова в его шкуре. В липкой шкуре подростка из неполной семьи, что родился и вырос в брежневской девятиэтажке, среди неизбывных запахов мусоропровода и жареной рыбы. Которому если кто и давал, то исключительно в морду. Потому что он нищий, прыщавый и подлый.
Утром, вместо школы, он приходит к ней. Ее мать снова на дежурстве. Этой матери вообще на все наплевать. Особенно на дочку, которую в школе дразнят нищей.
Только какая же она нищая. У нее же любовь. Черт подери, ведь это любовь.
«Жо-орик. Ну давай не сра-азу».
Она по-прежнему говорит, растягивая слова: скромница. Только Жорик хочет все сразу.
«Все нормально будет», — обещает он.
«Ну что ты. Может, не на-адо», — говорит она лживым голосом.
Он толкает ее из прихожей, где нафталиновый шкаф, в комнату. Ее уголок отгорожен занавеской. Там все и происходит. Через два дня на третий, одно и то же, и так уже два месяца.
«Молчи, бл…дь, — пыхтит он. — Не ори».
Свободной рукой он зажимает ей рот. Ей не хватает воздуха. Она начинает дергаться, и это довольно забавно.
«Н-на, — выдает он наконец. — Получи».
Полузадохшаяся, она бьется в судорогах. Говорят, что малолетки гиперсексуальны просто потому, что без тормозов. Так оно и есть. Эта дурочка сама не понимает, что с ней. Но, видите ли, ей хочется еще.
«Еще?» — ржет он.
Девчонка вцепляется в потный торс Жорика. Не отпускает. Тяжело дышит. Но любовничек вырывается.
В куртке у него есть сигареты. Закурив, он чувствует себя абсолютно взрослым. А что еще делают взрослые? Что делают гости с его мамашей, когда приходят по вечерам? Ну, конечно. Все как обычно, как я сразу не догадался.
«Бухло где у тебя? Тащи», — приказывает он.
В своем халатике она шлепает на кухню. Врезать бы ей с ноги, лениво думает он.
Портвейн тот же, что в прошлый раз. Он глотает из горла. Мало-помалу его свинячьи глазки затягивает приятным туманом.
Теперь можно продолжить. У Жорика абсолютно нет фантазии.
«А ну, бери», — он расставляет ноги пошире.
Закрывает глаза блаженно. Вот и хорошо. Я на время перестаю видеть картинку.
Слышно только, как девочка старается. Она хочет угодить своему потному принцу. Я кое-что знаю о женской сексуальности, и всегда мне хотелось это кое-что забыть.
Давясь, она жмурится и отшатывается. Получает оплеуху. На ее глазах — слезы.
