Питер Страуб - Глотка
– Что там? Там есть... – голос лейтенанта стал вдруг каким-то скрипучим. – Там есть трупы?
– Спускайся сюда, Тим, – позвал Майкл Пул.
Я сел на пол, свесил ноги в яму, затем спрыгнул вниз.
Под землей запах крови казался тошнотворно сильным.
– Что вы видите? – гаркнул лейтенант. Он отчаянно пытался все-таки выглядеть командиром.
Я увидел большую комнату, напоминавшую по форме могилу великана. Стены были покрыты какой-то толстой, плотной бумагой, которая держалась за счет планок, вдавливающих ее в землю. На толстой коричневой бумаге и на планках виднелись застаревшие пятна крови.
– Горячо, – сказал Пул и потушил зажигалку.
– Давайте, черт побери, – донесся до нас голос лейтенанта. – Вылезайте оттуда.
– Да, сэр, – сказал Пул. Он снова щелкнул зажигалкой. Слои коричневой бумаги напоминали губку, висевшую между землей и комнатой. На верхнем, самом тонком слое было что-то написано по-вьетнамски. Письмена эти напоминали написанные левой рукой переводы Кеннета Рехрота, переводившего Ту Фу и Ли По.
– Что ж, – сказал Пул, и, повернувшись, я увидел, как он указывает на что-то сначала показавшееся мне кусками веревки, привязанной к заляпанным кровью деревянным опорам. Пул подошел поближе и увидел, что перед ним не веревки, а обрывки цепей, прикрепленных к столбам на высоте примерно четырех футов. Бумага на стене между двумя рядами цепей была пропитана кровью. Земля между столбами казалась покрытой ржавчиной. Пул поднес зажигалку поближе к цепям, и мы увидели на металле пятна крови.
– Я хочу, чтобы вы вышли оттуда, парни, – вопил лейтенант. – Вы слышали, что я сказал?
Пул захлопнул зажигалку, и мы двинулись обратно к отверстию, через которое спустились. Я чувствовал себя так, словно увидел, как приносят жертву какому-то злобному божеству. Лейтенант склонился над ямой и протянул нам руку, но склонился, конечно же, не настолько низко, чтобы мы могли за эту руку схватиться. Мы сами подтянулись на руках. Лейтенант сделал шаг назад. У него было вытянутое лицо и огромный мясистый нос. Адамово яблоко буквально плясало под натянувшейся кожей.
– Ну, и сколько же их? – спросил он.
– Сколько чего? – переспросил я.
– Сколько их? – он хотел вернуться в Кэмп Крэнделл с докладом о солидных трофеях.
– Там не было тел, лейтенант, – сказал Пул, опуская его с небес на землю. Он описал то, что мы увидели на самом деле.
– И для чего же все это нужно?
Он явно хотел сказать: «И чем же это может мне помочь?»
– Наверное, для допросов, – предположил Пул. – Если допрашивать кого-нибудь там, внизу, снаружи, возле хижины, никто ничего не услышит. А ночью можно просто оттащить тело в лес.
– Полевой пост для допросов, – сказал лейтенант, словно пробуя каждое слово на вкус. – Использование пыток, так?
– Так, – кивнул Пул.
– Это дает вам представление о том, с каким противником мы имеем дело.
Я не мог больше находиться под одной крышей с лейтенантом, поэтому я медленно направился к выходу. Я не знал, что именно видели мы с Пулом, но был твердо уверен, что это не был полевой пост для допросов с использованием пыток. Разве что вьетнамцы начали допрашивать обезьян. До меня дошло вдруг, что надписи на стене были скорее не стихами, а списком имен, и я подумал, что мы столкнулись с тайной, не имеющей никакого отношения к этой войне, – с древней вьетнамской тайной.
В голове моей вдруг заиграла музыка из прошлой жизни, невыносимо прекрасная и печальная. Я узнал мелодию «Прогулки по райским кущам» из «Деревни Ромео и Джульетты» Фредерика Делиуса, которую я сотни раз слушал в Беркли.
Если больше ничего не случится, подумал я, я успею прослушать мелодию до конца. Глаза мои наполнились слезами, и я сделал еще шаг в сторону двери. А потом вдруг остановился. Из дальнего угла хижины меня внимательно разглядывал мальчик лет восьми. Я знал, что его там не было, что он был духом. Я не верил в духов, но все же он был им. Какая-то часть моего мозга отстранение, словно репортер уголовной хроники, напомнила мне, что в песне «Прогулка по райским кущам» поется о двух детях, которые должны скоро умереть, и песня является как бы предчувствием, если не описанием их смерти. Я протер ладонью глаза, но, когда опустил руку, мальчик был по-прежнему здесь. Я смотрел на его белокурые волосы и круглые темные глаза, клетчатую рубашку и брюки, благодаря которым он напоминал мне кого-то из тех, кого я знал в детстве, в Пигтауне. А потом он исчез, погас, как огонек зажигалки. Я чуть не застонал во весь голос.
Я сказал что-то тем двоим, что оставались в хижине, и шагнул в темноту. Изнутри слышно было, как лейтенант требует, чтобы Пул повторил свой рассказ о столбах и окровавленных цепях. Хэмнет, Барридж и Келвин Хилл сидели, привалившись к стволу поваленного дерева. Виктор Спитални вытирал руки о свою и без того грязную рубашку. От сигареты Хилла поднимался белый дым. Тина Пумо выпустил целое облако дыма. Я вдруг подумал о том, что это и есть самые настоящие райские кущи – мужчины, получившие долгожданную передышку, клубящийся в воздухе сигаретный дым, очертания их тел в темноте, укрывшей землю словно одеялом, деревья на той стороне рисового поля.
Душа моя возвращалась к жизни.
Но тут я заметил вдруг, что с сидящими передо мной людьми что-то не так. Мне опять потребовалось несколько секунд, чтобы сознание успело угнаться за интуицией. Я заметил, что передо мной сидело на два человека больше, чем нужно, – нас было девять, а не семь, как должно было быть. Ведь двое остались в хижине за моей спиной. Замечательный солдат Мо Денглер смотрел на меня с нескрываемым любопытством, словно понимая, о чем я сейчас задумался. Меня прошиб вдруг холодный пот. Я увидел, что справа от меня стоят рядышком Том Блевинс и Тайрелл Бадд. Они были чуть больше заляпаны грязью, чем остальные, но больше ничем не отличались от них, кроме разве что того, что, как и Денглер, смотрели прямо на меня.
Хилл отшвырнул докуренную сигарету, Пул и лейтенант Джой вышли из хижины за моей спиной. Леонард Хэмнет похлопал себя по карману, чтобы убедиться, что драгоценное письмо по-прежнему на месте. Я снова посмотрел вправо – погибших новобранцев там больше не было.
– Давайте собираться, – сказал лейтенант. – Нам нечего делать среди этого дерьма.
– Тим? – Денглер не сводил с меня глаз с того момента, как я показался на пороге хижины. Я покачал головой.
– Ну и что же это было? – поинтересовался Тина Пумо. – Чего там горяченького?
Спэнки и Келвин Хилл рассмеялись и захлопали в ладоши.
– А мы разве не будем поджигать деревню? – спросил Спитални.
Лейтенант не обратил на него внимания.
– Там действительно есть кое-что горяченькое, Пумо, – сказал он. – Полевой пост. Для допросов.
– Что за дерьмо! – выругался Пумо.
– Эти люди применяют пытки, Пумо, – сказал лейтенант. – И мы нашли лишнее тому доказательство.
Пумо с любопытством посмотрел на меня. Денглер подошел поближе.
– Я кое-что вспомнил, – сказал я. – Кое-что из жизни в Америке.
– Тебе лучше забыть о жизни в Америке, пока ты здесь, Андерхилл, – сказал мне лейтенант. – Я стараюсь сохранить тебе жизнь, если ты этого еще не заметил, но ты – ты должен помогать мне.
На следующий вечер у нас уже была возможность принять душ, поесть нормальной пищи и выспаться в постели с подушкой и простынями. Двое других новобранцев заменили Томаса Блевинса и Тайрелла Бадца, и мы никогда больше не упоминали их имен до того самого момента, когда через много лет после войны мы с Пулом, Пумо и Линклейтером увидели их имена на стене вашингтонского мемориала. А тогда, во Вьетнаме, мне хотелось как можно скорее забыть эту миссию, особенно то, что я увидел в подвале хижины.
Я помню, что шел дождь. Я помню, что от земли поднимался пар и капли оседали на алюминиевых столбиках, на которых крепились наши палатки. И лица вокруг меня тоже были влажными. Я сидел в палатке среди своих друзей и слушал музыку, которую ставил Спэнки Барридж на старом катушечном магнитофоне, купленном им по случаю в Тайпее. Спэнки Барридж никогда не ставил Делиуса, но то, что он ставил, было подобно прогулкам в райских кущах: великий джаз – от Армстронга до Колтрейна. Барридж так хорошо знал свои записи, что мог найти любую песню, даже не глядя на счетчик пленки. Ему нравилось играть во время наших сборищ роль диск-жокея, менять катушки, отматывать десятки метров пленки, чтобы дать нам послушать одни и те же песни в исполнении разных музыкантов или одни и те же песни, прячущиеся под разными именами – «Чероки» и «Коко», «Индиана» и «Донна Ли». Или устраивать подборку из множества песен, в названиях которых встречалось одно и то же слово – «Я думал о тебе» (Арт Татум), «Ты и ночь и музыка» (Сонни Роллинз), «Я люблю тебя» (Билл Иванс), «Если бы я мог быть с тобой» (Айк Квебек), «Ты лишаешь меня дыхания» (Милт Джэксон), а в конце, шутки ради – «Ты такая шикарная» Гленроя Брейкстоуна. В тот день «концерт» Спэнки был посвящен одному музыканту – замечательному трубачу по имени Клиффорд Браун.
