Кен Бруен - Мученицы монастыря Святой Магдалины

Вернулось из Темзы?

Дело не в том, что я выжил в тот период. Тут ближе лейтмотив биографии «Дорз»:

Никто отсюда не выберется живым.

Я не чувствовал боли, когда вокруг души образовывался шрам, готовый ее сжать.

День самоубийства начался легко. Я проснулся в приличном настроении, довольно приятном. Скорее, ощущая нечто вроде общей меланхолии, а не результат химической передозировки.

С этим можно бороться.

Я сделал несколько приседаний, затем встал под холодный душ. Кому нужна выпивка?

Только не мне.

Добро пожаловать в мир таблеточной зависимости. Когда начнется ломка, а она обязательно начнется, в этом я не сомневался, я пущу себе пулю в голову. Никаких больше больниц и лечений. Нужно быть на коне до самого конца.

Я сварил кофе и даже ощутил его вкус. Понравилось. Что-то меня томило, чего-то хотелось, но я не мог сказать, чего именно.

Бог? Не-а, Он свернул свою палатку и двинулся на восток. Интересно, что я сейчас способен заметить?

Сидевшая в холле миссис Бейли воскликнула:

— Боже, мистер Тейлор, вы отлично выглядите.

Еще бы!

Я даже принял ее приглашение на завтрак. Вот уж воистину ребро в бок дьяволу.

Джанет, экономка, горничная и уборщица в одном лице, оказывается, была еще и официанткой, правда очень медлительной. Я подозревал, что она выполняла и функции кухарки. В холле было светло и жизнерадостно, у входа на столике лежала стопка газет, которые можно было просмотреть бесплатно. Миссис Бейли заметила, что я на них взглянул, и сказала:

— Ну да, как в шикарных отелях. Вы можете просмотреть «Индепендент» или… «Индепендент»!

Миссис Бейли хитро улыбнулась. На нее приятно было смотреть. Свои политические взгляды она выставляла напоказ. Мы сели, и она сообщила:

— Джанет их гладит.

— Что?

— Каждое утро каждую газету. Чтобы наши гости не испачкали руки типографской краской.

Я видел, как то же самое делал Энтони Хопкинс в «Итогах дня», но счел это дурацкой английской фобией. Мы заказали чай, тосты и яичницу. Миссис Бейли предложила:

— Курите, если хотите.

Я не стал.

Я расслабился, смягчился. Помните Донована? Если он был английском ответом Бобу Дилану, то вас охватывала дрожь при мысли, каков же был вопрос. Он носил матерчатую кепку, лицо у него, как у хорька, и я еще помнил «Атлантис».

Да поможет мне Бог.

Он теперь жил в Норт Корк и, подобно многим вышедшим в тираж рок-звездам, любил поиграть с другими в местном пабе. Его дочь стала актрисой Ионой Скай. И еще до того как принесли яичницу, я уже задал себе вопрос: «Откуда я знаю все это дерьмо?»

И хуже того — почему?

Миссис Бейли коснулась моей руки. Я разглядел коричневые пятнышки на тыльной стороне ее ладони.

— Где вы были?

— В шестидесятых.

Она заметила с грустью в глазах:

— Вы часто там живете.

— В шестидесятых?

— В прошлом.

Я кивнул, соглашаясь с ней, и сказал:

— Не то чтобы так безопаснее, просто все там знакомое.

Принесли чайник, миссис Бейли открыла крышку, энергично помешала и заметила:

— Я никогда не пользуюсь пакетиками.

Рядом остановился мужчина:

— Вы слышали?

В Ирландии этот вопрос мог предварять сообщение о том, что умер папа Римский или что прекратился дождь. Мы воззрились на незнакомца:

— Что случилось?

— Игра на кубок… «Бохс» побили «Лонгфорд Таун».

Оказывается, я был в большем раздрае, чем думал, я даже не знал, что «Лонгфорд Таун» играет. Миссис Бейли всегда следила за спортивными событиями.

— Этот лапочка Майкл Оуэн забил два замечательных гола, прикончил «Арсенал», — проворковала она.

Женщине за восемьдесят, живет на севере Ирландии и все это знает, а я даже точно не помню, какой сегодня день недели.

Мужчина продолжал скулить:

— Все мечты «Лонгфорда» рухнули.

Он, сгорбившись, поплелся прочь. Вся его поза кричала о поражении.

Я сказал:

— Болельщик «Лонгфорда».

— Ай, бросьте, он из Туама.

Я постоянно думал о Брендане Фладе. Пора снова свидеться. Особенно теперь, когда он сделал ручкой религии и снова принялся пить. Мне казалось, я должен держать его под контролем. Хоть мы и не были друзьями, нас многое связывало. Благодаря его информации я решил два дела. Я нашел номер телефона Брендана и позвонил.

Меня удивило, когда ответила женщина. Я спросил:

— Могу я поговорить с Бренданом Фладом?

Спросил спокойно и вежливо.

— Кто это?

— Джек Тейлор… Мы с Бренданом друзья.

Длинная пауза, потом женщина сказала:

— Вы вместе были полицейскими.

Я помолчал, подумал и подтвердил:

— Да, только это было очень давно.

— Не для Брендана. Он так и остался полицейским.

— Так я могу с ним поговорить?

— Нет.

Ответ прозвучал как пощечина. Я встряхнулся:

— Простите?

— Он повесился.

* * *

Тут на сцену вышли Эдди и Рей Боб, чужаки из Богом забытых районов у границы, из невидимых и напрочь заброшенных окраин деревенского журналистского пейзажа. Глазея по сторонам, разглядывая, как там и что, они не сильно впечатлились. Еще люди, пытающиеся оседлать доллар.

Брендан Флад оставил письмо, адресованное: «Джеку Тейлору».

Я предложил зайти, но женщина сказала:

— Я не хочу, чтобы вы приходили в мой дом.

Что же, справедливо.

Тот, кто думает, что покончить с собой легко, особенно с помощью веревки, наверняка подумает еще раз, услышав подробности. Брендан привязал веревку к крепкой балке и затем, надев на себя форму полицейского, встал на простой кухонный стул. Эти стулья делал парень из Бохермора. На века. Веревка едва не отрезала Брендану голову. Он обделался, испачкав брюки. Все эти подробности рассказал мне молодой полицейский, который вынимал самоубийцу из петли.

Я спросил миссис Флад:

— Где будут похороны?

— У Флагерри, — ответила она, — завтра в шесть, потом в собор Святого Патрика. Брендана похоронят на новом кладбище.

— Могу я чем-либо помочь?

— Оставьте меня в покое.

Клик.

Я не мог поверить, что Брендан Флад умер. Я его подвел, в этом сомневаться не приходилось. Вспомнил все то дерьмо, которое я читал о швейцарах, о том, что там было написано:

Швейцары часто первыми осознают, что человек всерьез собирается покончить с собой. Их обязанность, их долг направить потенциального самоубийцу туда, где ему смогут оказать помощь.

О господи… первыми обнаруживают! Вся моя карьера зиждется на том, что я что-то обнаруживаю первым. Швейцар! Как будто есть еще худший пример, чем я. Я же распахнул калитку как можно шире, все равно что сказал: «Иди и повесься».

Чистое наследство самоубийц — совесть оставшихся в живых. На целый ряд вопросов уже никогда не получишь ответа.

Мог ли я помочь?

Почему я ничего не сделал?

Насколько слеп я был?

Теперь все бесполезно. Мне хотелось забраться в пары виски и никогда оттуда не вылезать. Представлять собой Облако Незнания.

Чувство вины разрывало мое тело, грозило вырваться ревом бессилия. О господи, еще одна могила для тех, на кого я вовремя не обратил внимания.

Я проглотил, не запивая, несколько таблеток в надежде на искусственный душевный покой. Им бы в матери податься. Лег на кровать, пустил слезу. Когда таблетки начали действовать, я закрыл глаза. Моей последней мыслью было: «Хоть бы они меня прикончили».

Не прикончили.

Но отключили меня надолго. Я пришел в себя в темноте. Взглянул на часы: половина девятого. Теперь я знал, что мне следует сделать. Я оделся во все черное, частично и ради Брендана. Джинсы, футболка, кепка. Сунул пистолет за ремень джинсов. Взглянул на себя в зеркало. Увидел лицо из поношенного гранита. Когда ты сам на себя глядишь такими глазами, назад пути нет.

Я сделал себе крепкий кофе, запил им несколько «Черных Красоток».

Глубоко вздохнул и сказал: «Пошел».

На пристани было тихо. Рядом находилась Эйр-сквер с ее обычным туристским безумием. Ни за что не догадаетесь: до меня донеслись звуки песни Дэвида Грейя «Любовь этого года».

Прямо ножом по сердцу. Я мог спеть каждую строчку, более того, почувствовать ее. Эта песня рвет мое сердце.

Я поднял голову и крикнул небу:

— Господи, за что меня так мучаешь?

Разумеется, Он не ответил, во всяком случае так, чтобы я смог разобрать. Тут мне даже Томас Мертон не мог помочь.

Подходя к пабу «У Свини», я чувствовал животом сталь пистолета. Разум мой зациклился по всем фронтам. Не знаю из-за чего — наркотиков или печали. Никогда не пойму, как устанавливается связь в моменты напряжения. В реабилитационной палате, когда я там в очередной раз находился, врач сказал: