Джеймс Твайнинг - Scanned Document

— Не уходи, держись! — шептал он.

Ему показалось, что на мгновение дыхание ее участилось, а потом прибор запищал, и на мониторе поползла ровная линия.

Часть вторая

Лишь в битве с великой угрозой завоевывается великая слава.

Глава 17

Голос в переговорнике домофона прохрипел:

— Mitto tibi navem prora puppique carentem.

Аллегра лихорадочно соображала. Латынь-то она понимала — «Я послал тебе корабль без носа и кормы». Но как понимать это изречение? Что это — корабль без носа и кормы? Разве такое бывает? Может быть, имеется в виду что-то другое? Какой-то перед и зад. Начало и конец. Что-то первое и что-то последнее. На латыни корабль — «navem», и если убрать начало и конец, если убрать первую и последнюю буквы, то…

— Ave, — с улыбкой произнесла она. По-латыни значит «привет».

— Ага, ave, — с усмешкой откликнулся голос. — Правда, на этот раз я на почести не претендую. Почести адресуй Цицерону.

Створки дверей с шуршащим звуком раздвинулись перед Аллегрой, и она, улыбаясь, вошла в лифт. С Аурелио Эко она познакомилась в «Ла Сапиенса» еще до того, как уехала в Колумбийский университет, где он по приглашению читал лекции по античности. До этого он пятнадцать лет работал директором Музея виллы Джулия, самого крупного в Риме собрания этрусской культуры, и в течение десяти лет из этих пятнадцати помимо этого возглавлял отдел археологических находок в Уффици. К несчастью, работа эта обогатила его неисчерпаемым запасом всевозможных загадок, и Аллегре каждый раз приходилось напрягать мозг и отгадывать их, чтобы попасть в его квартиру, — такое вот условие придумал он ради забавы. Прямо-таки современный Сфинкс, а Аллегра, получается, Одиссей.

Как обычно, дверь была открыта и чайник вовсю пыхтел. Аллегра сделала себе кофе покрепче, а для Аурелио чай «Эрл грей» с лимоном — давняя его любовь, еще со студенческих оксфордских времен, любовь, от которой он никогда не мог или не хотел отказаться.

Аурелио ждал ее, сидя на своем рабочем «троне» — высоком кожаном кресле, покрытом домотканым арабским пледом, привезенным из Иордании. В этом пыльном кабинете вообще было много таких вот памятных сувениров — фотографий со всевозможных раскопок, карт в рамочках, пожелтевших газетных и журнальных публикаций, молитвенных четок, инкрустированных шкатулок, осколков древнеримских глиняных табличек и этрусской керамики, многочисленных древнегреческих статуэток. Иногда Аллегре казалось, что вся жизнь Аурелио заключена в этом небольшом кабинете, где каждый предмет был наполнен особым смыслом или овеян воспоминаниями, и только хозяин всех этих древностей имел право любоваться ими, продлевая их жизнь.

Впрочем, примитивный архив этот производил впечатление хаоса — криво висевшие картины на стенах, неровные стопки книг на полках со втиснувшимися между ними грязными засохшими чашками и стаканами; пол, усыпанный газетными вырезками; недочитанные книги, раскрытые обложкой кверху, и стопки архивных карточек с памятками о предстоящих лекциях. Если не считать особенно дорогих сердцу хозяина артефактов, почтительно помещенных в застекленную витрину, все это добро было раскидано по комнате в произвольном порядке и ждало своего часа, словно команда десантников, готовых к высадке на вражеской территории.

Веселые нотки его голоса, прозвучавшие в домофоне, теперь исчезли, и Аурелио показался Аллегре каким-то угрюмым — именно такое впечатление создавали выпяченная нижняя губа и нахмуренные брови. По-детски насупленное лицо пожилого человека показалось Аллегре забавным и умильным.

— Может, тебе не надо больше ко мне ходить? — со вздохом сказал он. — Проводила бы время с друзьями, своими сверстниками.

— Ой, только не начинай опять! — тоже со вздохом сказала она. — Я сколько раз тебе говорила, что у меня нет друзей, нет на них времени. К тому же я люблю старые вещи. — Она лукаво подмигнула. — Они пахнут интереснее.

В свои под семьдесят Аурелио был одинок — из родни у него остался только какой-то дальний племянник, объявлявшийся лишь изредка, чтобы поклянчить денег. Поэтому Аллегра старалась при случае заглянуть к старику — навещала просто так, а не как сегодня, по делу.

— Ты обещала прийти к обеду, — продолжал он обиженным тоном, хотя Аллегра по голосу чувствовала, что ее ответ повеселил его. — А сама опоздала.

— И кто же в этом виноват?

Аурелио улыбнулся, и от угрюмости на его лице не осталось и следа. Лицо у него было доброе — большие светло-карие глаза, нос с горбинкой и грубая, дубленная ветрами и солнцем кожа. На нем была рубашка и желтый шелковый галстук — еще одна маленькая привязанность, оставшаяся от былых оксфордских дней. Поверх рубашки — старенький, изъеденный молью вязаный кардиган: его он носил дома, чтобы не платить за отопление этим «грабителям» из энергокомпаний, на три месяца в году обрекавшим его квартиру на условия сибирской вечной мерзлоты.

— A-а, значит, они все-таки позвали тебя! — радостно воскликнул он.

— Я так и знала! — обиженно сказала Аллегра. — С кем ты говорил? И что им сказал?

— ОБОПу понадобился специалист по античности. Они позвонили в университет. Университет направил их ко мне. А я сказал им, что вышел на пенсию, и вместо себя порекомендовал тебя.

— Они тебе сказали, чего хотят?

— Конечно, нет. Это же ОБОП. Они никому ничего не раскрывают. — Он вдруг задумчиво насупился. — Я думал, ты будешь рада. А что, какая-то проблема?

Вдохнув поглубже, Аллегра торопливо поведала ему о событиях последних двадцати трех часов. О перевернутом распятии на месте убийства Юлия Цезаря. О тщательно срежиссированном обезглавливании в Пантеоне. О явной связи этих убийств с картинами Караваджо. Аурелио слушал очень внимательно, лишь иногда качая головой в самых мрачных местах рассказа, но ни разу не перебил Аллегру.

— Так, значит, мертвец в Пантеоне — это…

— Брат-близнец Аннибале Ардженто Джио.

— Merda[7], — выругался профессор, пожалуй, впервые за все время, что Аллегра знала его. — Вот они теперь будут упиваться!..

Это «они» относилось к средствам массовой информации, столь презираемым профессором с тех пор, как несколько лет назад один проныра репортер втянул его в неприятную историю с поддельной этрусской вазой. Он презрительно махнул рукой в сторону стоявшего в углу телевизора, словно пытаясь отгородиться от этого предмета, который давно уже исключил из своей жизни.

— Я полдня ломала голову над тем, нет ли еще какой связи между этими двумя убийствами и другими полотнами Караваджо. Этот Галло норовит пристроить меня в подмогу на полный рабочий день.

— Прости, Аллегра… Я же не знал, что так выйдет.

Она пожала плечами. На старика было трудно сердиться. В конце концов, не кто-нибудь, а именно Аурелио очень помог ей в свое время — первым догадался, что ей надоела монотонная научная работа, и по-дружески посоветовал поступить в карабинеры — на службу в отдел охраны художественного наследия. Тогда он хотел как лучше, всего лишь хотел помочь.

— Да я понимаю.

— У тебя есть еще что-нибудь? Спрашивай, — оживившись, сказал Аурелио.

— Есть. И много. Прямо не знаю, с чего начать, — посетовала Аллегра. — Хотя… знаю с чего. Я же хотела спросить.

— Конечно, спрашивай.

— У обеих жертв во рту были найдены какие-то монеты, очень похожие на античные.

— Плата Харону, — моментально предположил Аурелио.

— Вот и я так сначала подумала. Но только это не монеты, а свинцовые диски.

— Свинцовые? — Аурелио задумчиво сдвинул брови. — Как странно…

— Вот и я подумала, что странно… Сначала вспомнила, что в Древнем Риме так подделывали монеты — чеканили из свинца и покрывали золотой фольгой. А потом подумала: вдруг тут есть какая-то другая связь с миром античности, вдруг я что-то упускаю…

— Странно, но не беспрецедентно, — продолжал Аурелио, перебив ее. — Дай-ка мне вон ту красную книжицу.

Аллегра достала книгу с полки, где стояло еще штук пятнадцать его изданных академических трудов, и передала профессору. Несколько секунд он держал ее в руках с закрытыми глазами, ощупывая пальцами кожаный переплет, словно слепой, читающий шрифт Брайля. Потом открыл глаза и стал листать — медленные, неуклюжие движения напоминали об инсульте, перенесенном им лет пятнадцать назад.

— Вот, — сказал он наконец.

— Что «вот»?

— «В пятом веке до нашей эры перед лицом угрозы со стороны империи персов несколько ахейских государств решили объединиться в военный союз под предводительством афинян, — прочел Аурелио вслух. — Членам союза надлежало вносить плату в виде кораблей или денег, взамен чего союз брался защищать их территории от внешнего врага. Символически… — Аурелио многозначительно помолчал. Аллегра хорошо помнила этот его театральный прием еще по лекциям — он использовал его, когда собирался произнести что-то очень важное. — Символически представители государств, вступающих в союз, бросали в море металлические монетки».