Алексей Мальцев - Шиза
– Ты про чьи ноги сейчас говоришь? Про какую Марию?
Он уже набрал воздуха, чтобы сказать, но вдруг спохватился, взглянул на перевернутую фотографию и прикрыл рот ладонью. Потом дрожащим пальцем указал на фото Валентины. Той самой, у которой я был вчера в больнице.
– Как вы думаете, – прошептал он, указывая глазами на перевернутую фотографию Синайской, – она не слышала то, что я сейчас сказал?
– Думаю, что нет, – откинулся я на спинку кресла, положив ногу на ногу. – Скажи, кого ты больше боишься: ее или Макара Афанасьевича? Ее ведь нет в живых!
Лекарь начал озираться по сторонам, потом приложил палец к губам.
– Мне иногда кажется, что это один и тот же человек.
– Макар Афанасьевич и Олеся Федорчук? Твой шеф, насколько я знаю, жив-здоров, сейчас стажируется в Америке. А этой женщины больше нет в живых. Ты ничего не путаешь?
– Можете мне не верить, считать меня идиотом, но когда Олеся еще была жива, – все так же шепотом поведал он, – то разговаривала со мной несколько раз его голосом. Отдавала приказы, как Макар Афанасьевич. Причем так, что я не мог ослушаться, подчинялся ей беспрекословно.
– Может, это была не Олеся? – решил дожать я ситуацию, внимательно наблюдая за его реакцией. – Может, ее звали Кира? И фамилия ее была не Федорчук, а Синайская? Вспомни.
– Как, говорите? – вполне натурально переспросил он. – Синайская? Кира? Нет, такой не помню. Такой больной у нас в центре не было. Я бы такую звучную фамилию обязательно запомнил.
Ни один мускул не дрогнул на лице Лекаря при этом. В какой разведшколе его готовили, чтобы он демонстрировал здесь такую выдержку и хладнокровие?
– Хорошо, а Олеся Федорчук о чем тебя просила голосом профессора?
– Подойди, говорит, к Машке, – он указал на фото Валентины. – Отбрось, говорит, простыню. Я знаю, тебе нравится смотреть на ее ноги. Ты же ее любил только до пояса, не то что меня! Подними повыше юбку, вот так… Ну, как тебе?
– И ты подошел к… Марии, отбросил простыню?
Он вдруг переменился в лице, глаза загорелись, начали «зыркать» по кабинету.
– Где, черт возьми… Вот она, – указав на пустой угол, он выкинул обе руки вперед. При этом звякнула цепочка наручников.
– Кто? – опешил я. – О ком ты говоришь?
Вскочив, он направился туда, куда указывал, кажется, забыв про меня начисто. При этом он зацепил стул ногой, уронил его, но не обернулся. В углу начал ощупывать несуществующую «пациентку». – Господи, это она… Она…
Охранник приоткрыл дверь, но, увидев мой останавливающий жест, замер в проеме.
– Кто она? – уточнил я, внимательно следя за его движениями.
– Машка, конечно, это ее коленки, я их помню, ну да… Думал, навсегда их потерял, а… нет… Машенька, они снова такие же, как раньше. Словно и не случилось ничего!
Подобно скульптору, Лекарь обозначал в пространстве женское тело. Его руки описывали такое, что сомневаться не приходилось: перед ним действительно лежала та, о которой он говорил. Наручники ему при этом ничуть не мешали. Женщина реально для него существовала, он ее видел и чувствовал в эти минуты.
Я осторожно подошел к нему, став неодушевленным объектом интерьера – торшером, например. Мне показалось, что, ткни он в меня рукой случайно в эту секунду – кисть пройдет сквозь меня. Мы словно существовали с ним в разных измерениях, он был недосягаем для меня, а я – для него.
Он продолжал на ощупь изучать ту, которую страстно желал.
– Да, да, а я не верил… Поезд еще не ушел, он стоял, он ждал нас. Машинист ведь понимает, что если двое опаздывают, значит, так надо. Мы спешить не будем, машинист подождет, подождет…
Еще секунда, и зрачки его поплыли вверх, под веки, он стал суетливо расстегивать брюки. Не оставалось сомнений в том, что он собирался сделать. Я решил не мешать и досмотреть представление до конца.
Вдруг из него на вершине оргазма выплеснется эксклюзивная информация, проливающая свет на их взаимоотношения с этой неизвестной Машей.
– Это ты, это ты… – слетало с трясущихся губ. – Маша, Машенька, я нашел тебя! Наконец-то! Я знал, что можно все переиграть, сохранить их… Почему ты не говорила, что они целы? Помнишь тот вечер, Маш? Комары задолбали. Мы втиснулись в эту палатку, были оба потные… Оба… Помнишь?.. Потные… у-у-у…
В какое-то время он неожиданно замер, словно его окликнули, оглянулся на стол, где лежали фотографии. Потом прислушался, словно в ухе у него был микронаушник:
– А? Что? Нет, ничего… так… Ну, что ты! И не думал даже. Честное слово, клянусь, ничего у меня с ней… Ты меня знаешь.
Я внимательно следил за пациентом.
– Я тебе точно говорю, – продолжал он оправдываться перед кем-то. – Почему ты мне не веришь? Клянусь! Ей-богу!
В глазах его в эти секунды читался нешуточный страх. Он то и дело затравленно оглядывался на стол. Но, убедившись всякий раз, что снимок Федорчук-Синайской все еще в перевернутом состоянии, вновь возвращался к своему занятию.
«Очень похоже на слуховую галлюцинацию, – подумал я. – Сыграно мастерски, наверное, сам Станиславский поверил бы. Что же мешает поверить тебе, доктор?»
«Хотя бы то, что психиатрия – не сцена, – ответил я сам себе. – Здесь убедительность – не первое и даже не второе. Здесь все симптомы смазаны, затерты, закамуфлированы, к ним надо прорываться с боем. А тут тебе на блюдечке – один, другой, третий…»
Вообще, в этой ситуации главное – самому сохранить трезвый рассудок. Самому не стать шизиком.
Спустя пять минут Лекарь полусидел-полулежал, распластавшись передо мной на стуле, глядя в одну точку где-то позади меня.
С трудом, но разговор продолжался.
– Федорчук не может сейчас с тобой разговаривать, – пытался я добиться хоть какой-то адекватности. – Она мертва. Тем более голосом Макара Афанасьевича.
– А с кем тогда, по-вашему, я разговариваю? Кого я слышу? Своим ушам я привык доверять!
Он закрыл глаза, прижал палец к уху, словно слушал наушник.
– Слуховая галлюцинация, – сухо диагностировал я, – не более.
– Тише, – сморщился он. – Разве вы не слышите?! Она со мной говорит. Глуховато, но говорит!
– Ладно, дослушаешь, что она говорит, в палате.
Я начал собирать фотографии со стола и неосторожно перевернул фотографию Синайской. Мне показалось, что глаза глянцевого изображения сверкнули.
Впрочем, только показалось. Или нет?
Однако тело Лекаря выгнулось, как при столбняке, стул с грохотом опрокинулся. Удар черепом о паркетный пол был такой силы, что можно было смело заподозрить сотрясение мозга. Быстро вскочив, я обежал стол, склонился над ним, увидел застывший взгляд, схватился за его трясущийся подбородок.
В кабинете появились медсестра и санитар.
– Магнезию пять кубиков в вену, – привычной скороговоркой выдал я, – галоперидол и обязательно консультацию невролога.
Ведьма с перстнем
Мне сейчас сложно объяснить, почему я взял и позвонил ей. Такое со мной случается: еще минуту назад не собирался это делать, а вот уже сделал, и ни о чем не жалею. Яна долго не отвечала. Я успел отключиться, но телефон вскоре проснулся и…
И вот мы сидим у меня дома, пьем чай с бальзамом и хрустим чипсами. Вполне в духе времени.
– Ты знаешь, – нарушила она очередную спонтанную паузу. – Такие застенчивые мужики, которые… ни рыба ни мясо, может, кому-то и нравятся, но не мне. Я других предпочитаю. Активных!
– То есть мужик априори должен что-то делать, – предположил я, вытаскивая из пакета очередную порцию хрустящего картофеля. – Приставать, обнимать, лапать?
– Зачем тогда ты меня к себе пригласил?
– Скажем, поговорить по душам. Это что, возбраняется?
– Сейчас ты напоминаешь мою маман, которую я до последнего времени ненавидела конкретно. Вот цербер, так цербер… Раз так случилось, что папаша в проект не вписался, так терпи то, что растет…
Она присела на подоконник, достала сигареты с зажигалкой.
– Это ты себя имеешь в виду, говоря про то, что растет?
– Ну да, она, видите ли, решила за двоих: за себя и за папашу.
– Я правильно понял, ты росла без отца?
– Правильно, – кивнула она, закуривая. – Был бы папик, возможно, выросло бы нечто более удобоваримое и послушное. А так… Наклонная плоскость – клубы, сомнительные компании, с точки зрения маман. Для меня – что надо, а ей – как кость в горле. По этой наклонной плоскости я и скользила, скатывалась.
– Считаешь, папик бы такое не потерпел? – поднялся я, чтобы принести пепельницу. Когда вернулся, она взяла меня за руки и усадила на диван, пристально глядя мне в глаза.
– Если хочешь, я расскажу… историю нашей семейки. У всех матери как матери, а моя – энтомолог. Вот повезло!
– Это кто насекомыми занимается.
– Это для кого все люди вокруг – насекомые. Я не профессию имею в виду, а образ мыслей, мировоззрение, если хочешь! Ладно, слушай, ты же психиатр!
Сказать, что мужчин в семье не было совсем – пожалуй, будет перегибом. Они периодически появлялись, каждый по-своему пытался завоевать расположение своенравной девчонки. В основном подарками, билетами в аквапарк, на аттракционы.
