Грег Айлс - Кровная связь

Я приходила сюда потому, что дед, несмотря на свое баснословное состояние и мое увлечение плаванием, граничившее с фанатизмом – три года подряд я становилась чемпионкой штата, – отказывался построить бассейн. А ведь просьбу мою никак нельзя было назвать капризом избалованного ребенка. Средняя школа имени Святого Стефана, в которой я училась, не имела своего плавательного бассейна, так что наша команда вынуждена была тренироваться где придется – точнее, там, где нам разрешали. Моя просьба получила обычную робкую поддержку матери и бабушки, но поскольку во французском Мальмезоне никакого плавательного бассейна не было и в помине, дед отказался изуродовать «свое» поместье постройкой оного. Чтобы исправить положение, мне приходилось ежедневно тренироваться в бассейне Хемметеров в Бруквуде. Пожилая пара всегда усаживалась на крылечке, чтобы понаблюдать за мной, и они же были моими самыми ярыми болельщиками на местных соревнованиях. Мистер Хемметер умер пару лет назад, но его вдова продолжала жить в особняке.

Я приблизилась, и что-то на участке показалось мне странным, но, очевидно, этого и следовало ожидать после смерти хозяина дома. По крайней мере, бассейн не пришел в запустение. Миссис Хемметер оставила занятия плаванием несколько лет назад, так что прозрачная чистая вода, сверкающая на солнце, произвела на меня такое же впечатление, что и моя спальня, – оба места жили надеждой, что когда-нибудь я вернусь к ним. Естественно, все дело в тщеславии, но, подозреваю, я все-таки права.

Быстрым шагом я огибаю дом и заглядываю в гараж. Пусто. Вернувшись к бассейну, я стягиваю джинсы и блузку и чисто, без всплеска, ныряю в самом глубоком месте. Под водой я проплываю половину расстояния до дальней стены. Доплыв брассом до мелкого места, я вылезаю и обшариваю цветочную клумбу в поисках плоского, тяжелого камня размером примерно в половину большого подноса. Держа его в руках, я спускаюсь по ступенькам на мелкое место. Наступает время медитации перед погружением. Мое сердцебиение замедляется до шестидесяти ударов в минуту, после чего я ложусь на дно бассейна на спину и кладу на грудь найденный камень.

Температура воды чуть ниже девяноста градусов по Фаренгейту, совсем как море под экваториальным солнцем. Я лежу на дне три минуты, пока грудь мою не начинают сотрясать первые спазмы «физического требования» кислорода. Ныряльщики приучают себя игнорировать этот рефлекс, который нормального человека поверг бы в состояние полнейшей и неконтролируемой паники. Выдержав некоторое количество подобных спазмов, человек способен перейти в более примитивное состояние, свойственное млекопитающим, – то, которое тело смутно помнит на генетическом уровне, еще со времен своего животного существования в воде. В самом начале мне приходилось выдерживать до двадцати спазмов, прежде чем войти в это состояние ныряльщика. Сейчас этот волшебный переход осуществляется практически безболезненно. В состоянии погружения сердечный ритм у меня резко снижается и иногда не превышает пятнадцати ударов в минуту. Кровообращение тоже претерпевает изменения, начиная поступать только к главным органам, а легкие, чтобы противостоять возрастающему давлению воды, медленно заполняются плазмой крови.

Я чувствую его, это медленное погружение в состояние релаксации и расслабления, обрести которое мне не удается больше нигде. Ни во сне, где меня донимают кошмары. Ни в сексе, когда безумное желание вынуждает меня заглушить боль, для которой я даже не могу подобрать названия. Ни во время охоты на кровожадных хищников, когда триумф, который я испытываю, загнав зверя в ловушку, приносит лишь временное облегчение. Каким-то образом, когда я оказываюсь под водой, хаос, царящий в моем мозгу на поверхности, разряжается, и мои мысли или попросту улетучиваются, или приходят в согласованный порядок, недоступный мне на суше. Вода в бассейне медленно покачивает мое тело, и сумасшедшие события последней недели начинают потихоньку проясняться.

Сегодня я не одна. Внутри меня растет и развивается ребенок: он ест то же, что и я, и дышит со мной одним воздухом. Здесь, внизу, сам факт моей беременности уже не кажется таким пугающим. В конце концов, зачатие ребенка более не является таинством. Простая комбинация неосторожности и вожделения. Дети Шона отправились в летний лагерь, его жена поехала навестить свою мать во Флориде… и он прожил у меня дома с четверга по воскресенье. К утру субботы от чрезмерных занятий сексом у меня развился цистит – в медицинском колледже его называют «синдромом медового месяца», – так что я приняла краткий курс антибиотиков, чтобы вылечить его. Лекарство отрицательно подействовало на мои противозачаточные пилюли, и вот итог. Я «понесла», как выразилась бы моя бабушка.

Для меня остается тайной, почему я не рассказала обо всем Шону. Я люблю его. Он любит меня. До этого дня мы делились друг с другом всеми мыслями и чувствами. Мы даже признались в своих секретах, что было очень болезненно, хотя на самом деле это единственный способ сохранить рассудок в отношениях, зародившихся и протекавших втайне от всех. Даже во лжи должна присутствовать толика правды. Я боюсь, когда у меня хватает мужества взглянуть правде в лицо, что Шон решит, будто я забеременела нарочно. Что я устроила ловушку и поймала его. И даже если он поверит правде, то оставит ли семью ради меня? Захочет ли стать отцом моего ребенка, когда у него уже есть трое собственных детей? Шон помешан на своей работе, помешан настолько, что все меньше времени проводит с семьей. И решит ли он, что раз мы можем работать вместе, то и наши отношения смогут успешно развиваться, если мы станем жить открыто?

Я задумываюсь над тем, не объясняется ли отчасти мое стремление раскрывать дела Шона желанием стать для него незаменимой. В таком случае, это жалостливый и умилительный предлог. Тем не менее, если это действительно так… Что ж, и в этом я не преуспела. Учитывая, что в этих убийствах наконец-то появилось общее связующее звено, идентификация убийцы становится лишь вопросом времени. Если отпечатки зубов Натана Малика совпадут со следами укусов на телах жертв, его в ближайшем будущем ожидает летальная инъекция чего-либо несовместимого с жизнью…

Идея о психиатре-убийце интригует меня. В специальной литературе встречается упоминание о похожих случаях. Мне становится интересно, известно ли об этом доктору Малику. Мне случалось посещать психотерапевтов, у которых, как я подозревала, проблемы с психикой были ничуть не менее угнетающими, чем у меня. Например, доктор ДеЛорм, психолог с негромким голосом и обходительными манерами, глаза которого начинали масляно поблескивать всякий раз, когда он задавал мне вопросы сексуального характера. Все его усилия пропали втуне, но я – по крайней мере, во время наших сеансов – могла отвлечься от собственных проблем, пытаясь понять, что он в это время видел и о чем думал. Интересно, что сказал бы ДеЛорм относительно моих острых тревожных состояний с реакцией паники на месте преступления? Скорее всего, он приписал бы их моей беременности. Но первое подобное состояние, приступ паники, случилось у меня за два дня до того, как я узнала, что беременна. Так что, если только несколько повышенное содержание гормонов не способно ускорять развитие острого панического состояния, причина должна заключаться в чем-то другом. На роль виновного может претендовать и алкоголь – в слишком больших или, наоборот, слишком малых дозах, – но первый приступ случился, когда я изрядно нагрузилась «Серым гусем», а второй – когда была трезва как стеклышко. Время от времени у меня случались провалы в памяти вследствие злоупотребления выпивкой, но приступов острой паники не было никогда. Собственно говоря, алкоголь придает мне излишней храбрости. «Смелость во хмелю, или кураж», как выражаются герои старых фильмов.

По мере того, как уровень кислорода в тканях моего организма продолжает понижаться, из глубин подсознания на поверхность стремятся все новые и новые вопросы. Что означает дождь, стучащий по оцинкованной крыше? Почему я слышу этот звук? И почему всегда в крайне неприятные для меня моменты? Во всем Мальмезоне оцинкованная крыша только у амбара, который отец использовал в качестве студии, и воспоминания об этом месте для меня бесценны, практически священны. В самом амбаре нет ничего такого, что могло бы вызвать приступ паники. А мои кошмары? В течение многих лет мне снились кошмарные создания – наполовину люди, наполовину звери, – пытающиеся ворваться в дом и убить меня. Этот мотив обыгрывается в тысячах сценариев, и все они настолько же «реальны», как и само мое существование в этих иллюзиях. У меня бывают и повторяющиеся сны, как если бы подсознание пыталось передать мне какое-то сообщение. Но ни я, ни мои психотерапевты не смогли расшифровать этот образный ряд. Две недели назад, еще до первого приступа паники, мне стал сниться летний день на острове ДеСалль. Я еду в старом, тупоносом грузовичке-пикапе, на котором предпочитает передвигаться по острову мой дедушка. Он сидит за рулем, а я настолько мала, что голова моя едва-едва приподнимается над приборной доской. В грузовичке пахнет старым моторным маслом и самодельными сигаретами, самокрутками. Мы едем по пастбищу, поднимаясь вверх по склону пологого холма. По другую сторону этого холма лежит маленький пруд, к которому ходят на водопой коровы. С каждым разом, как сон возвращается ко мне, мы поднимаемся чуть выше по склону. Но никогда не оказываемся на вершине холма.