Артур Хейли - В высших сферах
«Ты останешься со мной, Милли?» — спросил он тогда.
«Нет, — сказала она, — я не думаю, что смогу».
Он понимающе кивнул: «Не хочу тебя в чем-то обвинять, но если ты когда-либо передумаешь…»
«Я не передумаю», — заверила она, а пол года спустя все же передумала.
После отпуска, проведенного на Бермудах, и работы в другом месте, нагонявшей на нее тоску, она вернулась. Возвращение было трудным, и чувство, что все могло быть иначе, никогда ее не покидало. Но грусть и слезы, пролитые в тишине, никогда не вызывали у нее горечи. И в конечном счете любовь превратилась в великую преданность.
Порой Милли думала, знала ли когда-либо Маргарет Хоуден об этом романе, длившемся почти год, и о силе чувства секретарши ее мужа, — у женщин есть интуиция на такого рода вещи, которая отсутствует у мужчин. Даже если Маргарет и знала, она мудро молчала — как тогда, так и потом.
Мысли Милли переключились на настоящее, и она сделала следующий звонок — Стюарту Каустону. Ответила сонным голосом его жена, сказав, что министр финансов в душе. Милли передала сообщение, которое, в свою очередь, было передано Каустону, и Милли услышала, как Улыбчивый Стю крикнул в ответ: «Скажи Милли, что я буду».
Следующим в списке Милли был Эдриен Несбитсон, министр обороны, — пришлось прождать несколько минут, прежде чем она услышала шарканье и трубку взяли. Когда Милли сообщила ему о заседании, он решительно заявил:
— Если это то, чего хочет шеф, мисс Фридман, полагаю, я должен быть там. Я бы сказал, очень скверно, что это не могло подождать до окончания праздника.
Милли сочувственно что-то пробормотала, хотя и понимала, что присутствие или отсутствие Эдриена Несбитсона не отразится на принятии решений сегодня утром. Знала она и то, чего не знал Несбитсон, а именно: Джеймс Хоуден планирует произвести в новом году несколько замен в кабинете министров. И среди тех, кому предстоит уйти, — нынешний министр обороны.
Теперь, подумала Милли, даже странно вспоминать, что генерал Несбитсон был некогда героем нации — легендарным ветераном Второй мировой войны со множеством наград и репутацией отчаянного человека, хотя и не отличавшегося богатым воображением. Это Эдриен Несбитсон возглавил вооруженную атаку на танки, стоя в открытом джипе, а позади него сидел и играл его личный волынщик. И если генералов когда-нибудь любили, то Несбитсона любили те, кто с ним служил.
А вот после войны Несбитсон, выйдя в отставку, был бы никем, если бы не Джеймс Хоуден, хотевший иметь министром обороны кого-то хорошо известного, но слабого администратора. Целью Хоудена было создать впечатление, что у него решительный министр, а на самом деле решать все самому.
Эта часть плана хорошо сработала, возможно, даже слишком хорошо. Эдриен Несбитсон, смелый вояка, абсолютно ничего не смыслил в эпоху ракет и ядерного оружия и был лишь рад без пререканий выполнять то, что ему говорили. К сожалению, он не всегда понимал доклады чиновников и в последнее время, выступая перед прессой и на публике, выглядел этаким усталым и растерянным Полковником Блимпом[8].
Разговор со стариком расстроил Милли, и она, выпив еще кофе, отправилась в ванную освежиться. Прежде чем вернуться к телефону, она оглядела себя в длинном зеркале, висевшем в ванной под ярким флюоресцентным светом. Она увидела высокую хорошенькую женщину, все еще молодую, если не слишком подчеркивать это слово, с высокой грудью и, критически подумала она, широковатыми бедрами. Но у нее было приятное лицо с классическими высокими скулами и густые брови, которые она время от времени выщипывала. Глаза большие, сверкающие, серо-зеленые. Прямой нос, чувственные губы. Темно-каштановые волосы были очень коротко острижены — Милли придирчиво осмотрела их, подумав, не время ли снова их подстричь. Она не любила ходить в парикмахерскую и предпочитала сама мыть, укладывать и расчесывать волосы. А чтобы они красиво лежали, они должны быть хорошо подстрижены, и это, казалось, слишком уж часто приходилось делать.
Короткие волосы имели, однако, большое преимущество — их легко взбить или пригладить рукой, что Милли часто и делала. Джеймс Хоуден тоже любил это делать, как любил и старый желтый халат, который она носила до сих пор. В двадцатый раз она решила в ближайшее время от него избавиться.
Вернувшись в гостиную, Милли сделала два оставшихся звонка. Один предназначался Люсьену Перро, министру оборонной промышленности, который был явно раздосадован столь ранним звонком, и Милли в ответ постаралась быть немногословной, насколько это было возможно. Потом она немного пожалела об этом, вспомнив, как кто-то сказал однажды, что право быть противной ранним утром является шестой человеческой свободой, а Перро, носивший мантию лидера французских канадцев, был всегда достаточно любезен с ней.
Последний звонок был Дугласу Мартенингу, секретарю Тайного совета и Солону[9], ведающему процедурами на всех заседаниях кабинета министров. С Мартенингом Милли держалась более уважительно, чем с остальными. Министры могут прийти и уйти, а вот секретарь Тайного совета, пока его не сместили, являлся старшим чиновником в Оттаве. Он славился также своим умением держаться на расстоянии и по большей части, когда Милли разговаривала с ним, делал вид, что вообще ее не замечает. Но сегодня он был необычно мрачен и болтлив.
— Я полагаю, это будет долгое заседание. Наверное, перейдет и на Рождество.
— Это не удивило бы меня, сэр, — сказала Милли. И добавила: — Но если оно будет таким, я всегда могу послать за сандвичами с индейкой.
Мартенинг хмыкнул, затем вдруг изрек:
— Мне не сандвичи нужны, мисс Фридман, а какая-нибудь другая работа — такая, что позволяет человеку время от времени наслаждаться семейной жизнью.
Милли потом подумала: «Разочарование — это зараза? Неужели великий мистер Мартенинг готов был присоединиться к чиновникам высокого ранга, которые покинули правительство, чтобы больше получать в промышленности?» Этот вопрос заставил ее призадуматься и относительно себя. Настало ли время уйти — время устроить перемену, прежде чем окажется слишком поздно что-то менять?
Она все еще думала об этом четыре часа спустя, когда члены Комитета по обороне начали собираться в кабинете премьер-министра на Парламентском холме. В хорошо пригнанном костюме и белой блузке Милли вводила их в зал заседаний.
Последним прибыл генерал Несбитсон — высокий, лысеющий, в плотном пальто и шарфе. Помогая ему раздеться, Милли была потрясена тем, как плохо он выглядел, а он — словно желая подтвердить это — внезапно закашлялся и поднес ко рту носовой платок. Милли налила немного ледяной воды из графина и протянула ему. Старый воин сделал глоток, благодарно кивнул и, задыхаясь, произнес:
— Извините… этот чертов катар. Постоянно нападает на меня, когда я остаюсь на зиму в Оттаве. В свое время я проводил зимний отпуск на юге. А сейчас не могу уехать, когда столько важных дел.
«Возможно, в будущем году», — подумала Милли.
— Счастливого Рождества, Эдриен. — К ним подошел Стюарт Каустон; его некрасивое лицо, как всегда, так и сияло, точно освещенный дорожный знак.
Стоявший за его спиной Люсьен Перро произнес:
— И этому человеку, чьи налоги кинжалом взрезают нам душу, хочется отдохнуть. — Разухабистый красавец с копной черных кудрей, с остроконечными усиками и смешинками в глазах, Перро одинаково свободно владел английским и французским. Порой — но не сейчас — в его манерах появлялась тень высокомерия, напоминавшая о его аристократическом происхождении. Ему было тридцать восемь лет, и он стал самым младшим членом кабинета министров, но его влияние оказалось куда сильнее, чем можно было предположить, зная, каким скромным министерством он руководит. Однако Перро сам выбрал оборонную промышленность, а поскольку это министерство было одно из трех патронажных (другими были министерства общественных работ и транспорта), его влияние в партийной иерархии, так как именно он обеспечивал наиболее выгодные контракты тем, что финансово поддерживал его партию, было значительным.
— Не следует раскрывать свою душу, находясь в непосредственной близости к банковскому счету, Люсьен, — заметил министр финансов. — Так или иначе, я для вас, друзья, — Санта-Клаус. А вы с Эдриеном — те, кто покупает дорогие игрушки.
— Но они взрываются с таким треском, — сказал Люсьен Перро. — А главное, мой друг, мы создаем в оборонной промышленности столько рабочих мест, что вы получаете налогов больше, чем когда-либо.
— На этот счет существует какая-то теория экономики, — сказал Каустон. — Скверно, что я никогда ее не понимал.
Зазвонил внутренний телефон, и Милли сняла трубку. Металлический голос Джеймса Хоудена произнес:
