Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна
Ноубл кивает, и хлопки прекращаются.
Он наклоняется и берет Бартона за подбородок:
– Я тебе, парень, помогу. Давай представим, что твоя мертвая лярва на самом деле не умерла и это был всего лишь кошмарный сон, да? Давай представим ее голой, представим, что она тебя хочет, представим ее возбужденной, ага. Спорим, что ты мог ее здорово возбудить, а, Стив? Спорим, что, если ты захочешь, твой хер может увеличиться до огромных размеров, а, Стив? Давай, покажи нам, какой у тебя большой черный хер. Покажи нам, какой большой он у тебя делается для Мари. Ну, давай, парень, не стесняйся. Мы же тут все свои, ты среди друзей. Мы же не хотим отправить тебя к каким-нибудь жирным быкам из Ар-мли, правда? Мы можем и без этого обойтись. Давай представим себе старую добрую Мари, голую и возбужденную, жаждущую твоего большого хера, представим, что ты гладишь ее по мохнатке, а она раздувается, розовеет и становится похожей на маленькую сочную булочку, она так тебя и ждет. У-у-у. О-о-о. Ой, что это? Капелька драгоценного эликсира показалась, так и норовит выскользнуть. Давай, Стив, она же не умерла, ты же ее не убил, она здесь и хочет тебя, ждет когда ты засунешь в нее свой большой хер и покажешь ей небо в алмазах. Давай, надрачивай. Давай, она уже истекает соком и ждет, умоляет, переворачивается на живот и засовывает свои маленькие толстые пальчики прямо в свою сочную дырочку, не понимает, куда же ты делся, мать твою, когда она нуждается в твоем участии. «Где же Стиви?» – думает она, а дверь открывается, и в комнату входит жирный черный хер, но это не ты, так ведь, Стиви? Это не твой жирный черный хер, правда? Это кто-то другой. Так-так, не твой ли это старый кореш Кенни Д.? Не он ли смотрит на нее, лежащую, возбужденную, голую, засунувшую пальцы себе в мохнатку, потому что тебя не дозовешься? Тут он вываливает свое хозяйство и вставляет ей, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, пока у нее не начинает течь по ногам. А вот и ты, входишь, врубаешься: он и она, твоя баба и твой кореш изображают древнее чудовище с двумя головами, и ты злишься, не так ли, Стив? Ты злишься, и тебя можно понять. Он – со своим большим черным хером в твоей бабе, твоей белой бабе, которая, по идее, должна впахивать на тебя, зарабатывать червонцы, а не заниматься всякой херней с твоим корешем, да еще за так. Противно, правда? Аж блевать охота. Твой кореш с твоей бабой. Прямо в голове не укладывается, да? Так ведь оно все и было, а, Стив? И тебе надо было отыграться, отплатить ей сполна, а, Стив? Надо было?
– Нет, нет, нет! – скулит он.
Ноубл встает, Бартон рыдает у него в ногах.
– Так что давай, кончай, и все дела.
Стив Бартон тянется за стаканчиком и одевает его на свой поникший член.
Пятнадцать белых лиц наблюдают за лежащим на полу черным мужчиной с белым пластиковым стаканчиком на члене, теребящего его свободной рукой, не дающего ему съежиться еще больше.
Меня кто-то толкает в спину. Олдман.
Он смотрит на эту сцену, на черного мужчину, лежащего на полу с белым пластиковым стаканчиком на члене.
Олдман смотрит на Ноубла.
Ноубл поднимает глаза.
Олдман кажется рассерженным.
– Дайте этой черномазой сволочи порнуху и отнесите его чертову сперму в лабораторию, – говорит он.
– Слышал? – кричит Ноубл тому, кто стоит ближе всех к двери – мне.
Крейвен дергается к выходу, но Ноубл показывает на меня.
Коридор, три лестничных пролета – и я в Отделе по борьбе с проституцией, в логове Крейвена.
Здесь все как вымерло, половина сотрудников – в Брюхе.
Я открываю шкаф: конверты.
В следующем – то же самое.
И в следующем.
Думаю, это же Отдел по борьбе с проституцией, здесь точно должно что-то быть.
И тут меня осеняет, я оглядываюсь на дверь, мысль бьет в глаза: Дженис.
Обратно к шкафам, каждую секунду поглядывая на дверь, уши чуть не лопаются, прислушиваясь к шагам.
Райан, Райан, Райан…
Ничего.
Пустота.
Нуль.
Я уже в дверях, но вспоминаю про чертову порнуху.
Я тянусь через стол и открываю ящик: два журнала, дешевые и омерзительные, жирная блондинка в козырьке от солнца, с распахнутой настежь мандой.
«Горячая сперма».
Я беру их и ухожу.
Обратно в Брюхо, толпа расступается, Бартон все еще лежит на полу, свернувшись в клубок, все еще плачет, мать его, рядом с ним – одеяло.
Я швыряю ему журналы.
Он поворачивает голову и медленно тянет к себе одеяло по цементному полу.
– У меня была тетушка Маргарет, – говорит Радкин. – По кличке Маргуша, для своих – Давалка.
Смешки со всех сторон.
– Надо бабу какую-нибудь позвать, пусть ему поможет, – говорит кто-то.
– И всем нам заодно.
– При условии, что сначала она даст мне, а потом – Самбо.
Ноубл носком ботинка подсовывает журнал поближе.
– Давай, начинай.
Бартон лежит на боку под одеялом, журнал – перед ним.
Эллис наклоняется и раскрывает его.
Все смеются.
– Давай, Майк, – кричит Радкин. – Подсоби ему. В Брюхе трясутся от смеха брюхи.
Бартан начинает шевелиться под одеялом.
Смех продолжается.
– Эй, стаканчик не забудь, – говорит Олдман. – Я не хочу, чтобы ты нам все одеяло загадил.
Стив Бартон продолжает двигаться, глаза закрыты, слезы открыты, зубы сжаты, в мозгу – проклятия.
Хлопки возобновляются, и я снова среди них, но думаю о Бобби и о том, что Стив Бартон когда-то, не так давно, тоже был чьим-то маленьким мальчиком с машинками, паровозиками, надеждами, мечтами, любимой едой, нелюбимой едой, а сейчас вот он здесь – вышибала, сутенер, наркоман, дрочащий в белый пластиковый стаканчик из кофейного автомата на глазах у пятнадцати белых легавых.
Он увеличивает темп, и тут Радкин наклоняется и стаскивает с него одеяло в тот самый момент, когда член Бартона брызгает спермой, в тот самый момент, когда Крейвен щелкает полароидом, а хлопки превращаются в овацию.
– Младший следователь Эллис, – говорит Олдман. – Отнесите сперму мистера Бартона профессору Фарли.
Все смеются.
– И смотри, не прикладывайся по дороге, – добавляю я под общие аплодисменты.
Эллис бросает на меня свой коронный жесткий взгляд: «я-тебя-еще-отымею».
А Бартон, Бартон все лежит, свернувшись клубком, дрожит и дрожит, сухие хрипящие рыдания, праздник кончился.
И тут, когда все начинают расходиться, я поднимаю журналы и протягиваю их Крейвену.
– По-моему, это твое, – говорю я.
Крейвен берет их, его холодные темные глаза смотрят на меня словно издалека. Потом его взгляд падает на обложки и замирает:
– Где ты их взял?
– Твоя жена дала, а что?
Комната полна беззвучных улыбок, никто не торопится уходить, все ждут, что будет дальше.
– Смешной ты чувак, Фрейзер. Ох, смешной.
Крейвен уходит обратно в кабинет, хромая.
Я сижу в столовке без сил.
Радкин пошел за кофе.
Нам сказали ждать, пока Прентис и Олдерман не закончат допрашивать Бартона, пока не придут результаты его анализов, но все это – полная лажа, потому что мы знаем, что это не он, мы хотели бы, чтобы это был он, но знаем, что это не так.
– Могли бы, бля, и кровь взять на анализ, – говорит Радкин.
Он злится, потому что ему не дали участвовать в допросе, начинает врубаться, догонять смысл того самого слова:
КОПАТЬ.
– А могли бы и под ногтями у тебя поскрести.
– А ты и правда смешной чувак, – смеется он.
Мы кладем в кофе сахар, и помногу.
Я хочу спать, но если меня отпустят, мне прежде всего придется идти залатывать дыры.
– Сколько времени? – спрашивает Радкин, у которого нет сил посмотреть на свои собственные часы.
– Я что, говорящий будильник?
– Скорее, говорящий мудильник.
И мы продолжаем еще пару минут в том же духе, но потом растворяемся в той дурацкой усталой тишине, в которой мы имеем привычку прятаться друг от друга.
– Мы его отпускаем.
Из тишины – обратно в слепящий свет полицейской столовки, мир начальника уголовного розыска Питера Ноубла.
– Вот это сюрприз, – бормочет Радкин.
– Что, не третья? – говорю я.
– Первая, – отвечает Ноубл.
– Больше ничего от него не добились? – спрашиваю я.
– Немногого. Он был ее сутенером. Не видел ее с обеда.
– Надо было нас к нему пустить, – плюется Радкин.
– Ну, сейчас у вас будет такая возможность. Стив Бартон и младший следователь Эллис ждут вас внизу.
– Мы тут уже не нужны. Пусть Эллис сам отвезет его домой.
Ноубл достает из кармана пиджака пачку пятерок, наклоняется вперед и засовывает их Радкину в верхний карман.
– Заместитель начальника полиции хочет, чтобы вы сходили куда-нибудь с мистером Бартоном, напоили его и проследили, чтобы он как следует повеселился. Типа, не обижайся, чувак и т. п.
– Е-мое! – говорит Радкин. – У нас работы по горло, Пит. Вся эта фигня из Престона, да ты еще Боба кинул на эти чертовы почтовые ограбления. А теперь вот и это. У нас нет времени.
Я смотрю на столешницу – в ее пластиковой поверхности отражаются лампы.
