Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз
— Попытайтесь выяснить, есть ли хоть какой-то шанс… — умоляла я. — Все ли они погибли…
— Спущусь, как только смогу, — прошептала она. Отвернулась от меня и вошла в дом, а я осталась одна в наводящем на размышления подъезде провидца.
До меня донеслось, как Эйлин поднималась по лестнице — шаги становились все тише и тише, пока не замерли совсем. Я сказала себе: «Ты слышишь? Это всего лишь поступь усталой девушки, работницы, занятой где-то на фабрике или в цеху, поднимающейся по лестнице многоквартирного дома, и больше ничего. Зачем ты сюда пришла? Почему ты стоишь здесь в ожидании, что она принесет тебе какое-то знание, которым в этом доме, скорее всего, никто не обладает, которым, весьма вероятно, сегодня вечером не обладает еще никто во всем городе? Дурочка ты, дурочка, ну чего ты напрягаешь слух, чтобы услышать ее поступь до конца? Это же не шаги, ведущие вверх, в возвышенные области предвидения, это шаги обыкновенного человека по старенькой лестнице разваливающегося здания, звуки, которые издают ступени все время, когда жильцы приходят и уходят, днем и ночью. Почему же ты так за них цепляешься?»
Долго я простояла там одна. Все видела в нормальном свете, знала, где и что находится. Моя машина по-прежнему поблескивала в темноте у бордюра. В одном месте, куда падал свет из подъезда, по капоту струилась тонкая рябь влажной оранжевой краски. Рябь совершенно не двигалась и, однако же, казалась волнистой и жидкой, как и настоящая зыбь. Один раз я даже двинулась с того места, где меня оставила Эйлин, — подошла к этой струившейся ряби и стала рядом с ней, руки крепко вцепились в верхнюю часть дверцы, как будто мне трудно устоять на ногах и нужно непременно держаться, чтобы оставаться в вертикальном положении. Голову склонила, точно хотела разглядеть обшивку заднего сиденья.
Да, машина была абсолютно реальна, она стояла там. Я трогала ее руками, ее видели мои глаза; стоило мне нажать на кнопку, как из нее вырвался бы пучок света, против которого не могли устоять никакие тени; однако же тени брали верх над светом, он был бессилен разорвать застившую глаза и окутавшую разум пелену. Свет не мог вывести меня из тени, именно я несла его в тень с собой; он лишался способности контраста и становился единым целым с готическими тенями вокруг меня. Ибо тени шли изнутри, и все, на что бы они ни падали, оказывалось затемненным. Как в том случае, когда подносишь к глазам закопченное стекло и само яркое солнце уже не кажется таким ярким.
Каждый воспринимает мир по-своему, и если бы на том же самом клочке земли, обведенном мелом, где стоят ваши ноги, одновременно с вами оказался другой человек, он бы увидел совсем не то, что видите вы. Значит, там не один, а два разных вида. А есть ли он вообще, захотелось мне знать, какой-то мир перед нами, когда мы смотрим на него? — а может, он внутри, за глазами, а перед ними нет ничего, всего лишь бесконечная пустота? Однако на этом пути меня подстерегало сумасшествие, и я быстро свернула в сторону.
На тихой безлюдной улице появился бездомный пес, беззвучно шлепая лапами. Увидев меня, направился ко мне и небрежно обнюхал мою туфлю. Я посмотрела на него, его глаза отыскали мои и на мгновение заглянули прямо в них снизу. Пес вильнул хвостом, всего раз, вспомнив, наверное, какую-то давнюю дружбу, потом повернулся и пошлепал прочь. Его светлый окрас смешался с тенями и исчез по спирали в некоем оптическом водовороте, от которого, когда он захлопнулся в центре, ничего не осталось.
«Ты тоже в ловушке, — подумала я, — в ловушке, как и все мы. Ты должен был прийти именно в этот самый момент и именно по этой улице. Ты не мог появиться ни в какой другой момент и ни на какой другой улице. Остановился, принюхался, вильнул один-единственный раз хвостом — все действия тебе предопределены, предписаны, сотни часов назад, а может, и сотни лет назад, уж и не знаю, когда именно. Они дожидались своей очереди, от них не убежать, не отвертеться, пока ты их не совершил.
Да, мы в ловушке — ты и я; только я еще в большей ловушке, чем ты, ибо ты хотя бы не знал, что тебе суждено совершить эти действия, тогда как я — по крайней мере теперь — знаю, что тебе от них не отвертеться».
Я подняла лицо с квадратной рамки рук на дверце машины, когда снова услышала ее шаги внутри дома: она спускалась по лестнице. Их звук, казалось, усиливался, будто исходил из пустой раковины, так что мне слышались они даже с улицы, хотя шаги были не очень тяжелые и не очень четкие. Больше напоминали шелест сухих листьев, праздно скатывающихся со ступеньки на ступеньку.
Какое-то мгновение я стояла неподвижно, не в состоянии оторвать рук от машины, не в состоянии приказать своему телу двинуться. Шелест листьев достиг пола и вдруг замер. Когда же я наконец повернулась, Эйлин, тоже неподвижная, прислонилась к дверному косяку и пустым взором смотрела на меня; голова ее прижималась к кирпичной кладке, словно не держалась на плечах.
«Он мертв! — пронеслось у меня в мозгу. — Об этом говорят все безвольные линии ее тела…»
Разделявший нас тротуар дернулся подо мной, как бывает когда кто-то тащит ковер, на котором вы стоите, и я мгновенно оказалась на крыльце рядом с ней.
— Всякий раз, когда я слушаю, как он это делает, — простонала она, — меня жуть берет… — Она обхватила плечи руками. — В желудке появляется такой холод…
У нее действительно зуб на зуб не попадал; губы беззвучно двигались, так что, наверное, она говорила правду.
— Он знает… Он знал… — плаксиво продолжала она. — Не успела я еще даже набраться смелости и рот открыть… вероятно, он все понял по выражению моего лица. Но и это тоже постоянно меня пугает. Ему, должно быть, известно, что вы стоите здесь, внизу. «Спуститесь и скажите ей», — сказал он.
— Возможно, он увидел машину из окна?
Я даже не осознала, что произнесла свой вопрос, но, наверное, произнесла, потому как услышала ее ответ:
— Его комната выходит на противоположную сторону дома.
Фраза промелькнула незамеченной, подобно веточке, несомой темным потоком, бушующим вокруг меня. Я держалась за Эйлин, как держался бы человек, которому в буквальном смысле грозило, что его поглотит и унесет бурный поток; мои руки вцепились в подол ее пальто и тянули его к себе.
— Что? — еле слышно выдохнула я. — Эйлин, что?
— Они все мертвы. Все четырнадцать. В живых из находившихся на борту не остался никто.
Я почувствовала, как тьма, подобно холодной удавке, обвивается вокруг моей шеи и — ее вот-вот затянут.
Голос девушки доносился откуда-то издалека, ему, казалось, пришлось преодолеть огромное расстояние, прежде чем он добрался до меня. Теперь уже она держала меня, а не я ее. Мы стояли совсем рядом, чуть ли не прижимаясь друг к другу, однако ее голос исходил из бескрайней дали пространства.
— Потом он добавил: «Но скажи ей, она еще увидит своего отца». Вы слышите меня, мисс Рид? Вы понимаете, что я говорю? Он велел вам пойти домой, вас ждет сообщение.
— Но ведь отец находился на борту. Я опоздала со звонком на какое-то мгновение, самолет уже взлетел, и он был на его борту. А если из пассажиров никого не осталось в живых…
— Ну-ка, позвольте мне помочь вам добраться до машины. Делайте, как он говорит. Поезжайте домой…
Я уже сидела в машине. Эйлин стояла и смотрела на меня. Ее лицо мне не удавалось увидеть, оно плыло.
— С вами все в порядке? Может, вам воды принести? Вы в состоянии вести машину?
— Пожалуй, да, — туманно ответила я. — Тут и делать-то особенно ничего не надо. Просто нажимаешь ногой педаль и не выпускаешь из рук «баранку»…
Ее лицо медленно скользнуло назад в темноту — наверное, я поехала.
«Увижу его снова». О да, разумеется, увижу, но в каком виде? Труп на носилках, который извлекут из самолета через несколько дней?
Тут чувствовалось явное противоречие. Если все находившиеся на борту самолета мертвы, значит, он тоже погиб. Если же я снова увижу его живым, значит, не все умерли. Из этих двух версий я верила первой.
Один раз мне пришлось остановиться на красный свет перед оживленным перекрестком. На сам сигнал я бы не остановилась, но впереди меня оказалась другая машина, которая закрыла путь, и мне пришлось последовать ее примеру. Правда, я слишком поздно осознала, что надо затормозить, и слегка толкнула ее. Рядом со мной, в соседнем ряду, возникла какая-то другая машина, по-моему, такси, точно не уверена. Из ее радиоприемника монотонный голос отрывисто вел репортаж о схватке боксеров-тяжеловесов; водитель и два пассажира на заднем сиденье так и подались вперед, жадно ловя каждое слово.
И вдруг голос комментатора смолк, а другой голос прозвучал с заупокойной четкостью:
«Мы прерываем репортаж, чтобы передать вам только что полученное сообщение. Наземные спасательные партии добрались до места, где разбился трансконтинентальный авиалайнер. Теперь уже определенно установлено, что в живых не остался никто. Тела находившихся на борту самолета, когда он взлетел с места последней посадки, опознаны. Некоторые из них нашли на расстоянии чуть ли не…»
