Кристофер Райх - Правила мести
— Что ж, спасибо. — Он оглядел обветшалую квартиру, внезапно осознав, что не знает, что еще сказать. — Надеюсь, ты живешь не здесь?
— Нет, конечно, — ответила Эмма, отводя взгляд и явно не желая вдаваться в подробности.
— Так чем ты здесь занимаешься?
— Я уже говорила, что появлюсь, когда станет безопасно. Навела справки и выяснила, что ты приедешь в Лондон на конференцию. Решила, что время пришло.
— А как же те парни в отеле, которые, по-видимому, следят за мной?
— Профессиональный риск. По-моему, ты стоишь того, чтобы на него пойти.
Джонатан улыбнулся. Он подозревал, что, помимо желания с ним повидаться, были и какие-то иные причины ее пребывания в Лондоне. Эмма быстро справилась со своими эмоциями. Но сам он был сейчас слишком поглощен ею, чтобы долго размышлять об этом.
— Я рад, что ты приехала. Начал уже подумывать, удастся ли вообще тебя когда-нибудь увидеть.
— Как обстоят дела в лагере?
— Не так уж плохо, если разобраться. Не хватает нескольких пар рук, но снабжение сейчас приличное. Это уже кое-что.
— Как с антибиотиками?
— Красный Крест направляет нам каждый месяц самолетом контейнер с медикаментами. Их хватает, чтобы бороться с малярией и тропической лихорадкой. А на прошлой неделе произошел кошмарный случай. Я должен тебе рассказать. Девочка играла у реки, и крокодил цапнул ее за руку — отхватил ниже локтя. Отец был рядом и все видел. Он так разъярился, что вытащил крокодила из воды и убил. Чудовище не меньше трех с половиной метров. Он вспорол ему брюхо — а там рука его дочери, целехонькая, без единой царапины. Мы сумели начать операцию менее чем через час после происшествия и пришили руку. Если удастся предотвратить инфекцию, думаю, она сможет даже слегка шевелить пальцами.
— Ты и эти руки, — сказала Эмма. — Волшебство какое-то.
— Прости, не понял.
— Волшебные руки. Ты бесконечно талантлив. Лучший хирург, которого я встречала в своей жизни.
— Я бы не сказал.
— Точно тебе говорю. Знаю по собственному опыту. — Эмма взяла его правую руку и расправила пальцы, один за другим, целуя каждый сначала шутливо, а потом уже и всерьез. — И не только на операционном столе, — шепнула она, вплотную приблизившись к нему, так что их тела прижались друг к другу и Джонатан ощутил ее запах. — Насколько я помню, эти руки столь же талантливы во всех отношениях.
— Прошу прощения, мэм, но они давно не имели практики.
— Хм… Неужели? Сейчас мы это проверим, ладно?
Она расстегнула его рубашку и положила ладони ему на грудь. Потом ее руки начали двигаться в другом направлении, и Джонатан закрыл глаза.
— Вы быстро вспомните, не так ли, мистер? Господи, почти забыла, как это бывает.
Джонатан обнял ее и слегка приподнял.
— Не обращай внимания на матрас.
Потом Джонатан лежал, чувствуя теплоту, удовлетворение, наверное, даже счастье.
— Надо обдумать, как ты могла бы вернуться ко мне.
— Не говори об этом.
Он оперся на локоть, желая пояснить свои слова:
— Нет-нет, я вовсе не имел в виду, что ты полетишь вместе со мной в самолете. Другим путем, как ты обычно перемещаешься. Через Париж, или Берлин, или…
— Джонатан…
— Или Гавану.
— Гавану? — Эмма громко рассмеялась и теснее прижалась к нему. — А из Гаваны куда? Или мне не следует задавать подобных вопросов?
Джонатан обдумывал ответ. Что-то в ее голосе оставляло ему надежду, что вопрос задан не из чисто научного интереса.
— В Венесуэлу.
— В Венесуэлу? В Каракас или Барранкилью?[3] И там, и там приличные аэропорты.
— Оставляю выбор за тобой. Если ни то, ни другое тебя не устроит, можно добраться до Сан-Паулу. У США нет с Бразилией договора об экстрадиции. Попав в Южную Америку, будет гораздо легче оказаться в Кении.
— На трамповом[4] судне? Или у тебя есть другие идеи?
— Я больше склоняюсь к реактивному самолету. Не могу ждать еще полгода.
Эмма кивала, внимательно слушая его рассуждения.
— А потом, как я полагаю, мы встретимся в лагере на озере Туркана? — спросила она уже менее благоразумным тоном.
— Да. Там мы будем в безопасности.
— И я смогу просто жить с тобой. Или ты выстроишь мне маленькую, крытую соломой хижину в лесу, куда будешь наносить ежедневные визиты после работы или когда устанешь, и мы сможем продолжить этот разговор под звездами, как бывало прежде? Ты этого хочешь, Джонатан? Спрятать свою жену куда-нибудь подальше, занимаясь тем временем своими делами?
Он ничего не ответил, поскольку уловил колючие нотки в ее голосе. В глубине души Эмма была реалисткой и не переносила путешествий в края несбыточных мечтаний.
— У меня всего один вопрос, — продолжала она. — Что будем делать с теми, кто с твоей помощью пытается выйти на меня?
— Ты сама сказала, что они сели мне на хвост только в Лондоне. В лагере никто не вел за мной наблюдения.
— Ты в этом уверен?
Джонатан кивнул:
— Нас, постоянных сотрудников, в лагере девять человек, семь из них живут там безвыездно уже больше двух лет. Я знаю их, Эмма. Они не работают на какое-то государство. Кроме того, я соблюдаю осторожность. Даже не упоминал твоего имени. Да и в контакт с тобой вступил в первый раз.
— А как насчет Хэла Бейтса?
— Хэл Бейтс? Ты имеешь в виду этого мутноглазого Хэла из Комиссии ООН по беженцам? Ты думаешь, я его интересую? Быть такого не может! Этот парень появляется раз в месяц на денек-другой — он ведет бухгалтерию лагеря, — спрашивает, не нужны ли нам какие-нибудь заплесневелые неприкосновенные запасы, и уматывает обратно в Найроби. Я с ним даже не разговариваю.
— Хэл уже двадцать лет в ЦРУ. А ООН для него — официальное прикрытие. Каждый раз, приезжая в лагерь, он наводит о тебе справки. И заметь, никаких силовых методов. Всего лишь несколько случайных вопросов, заданных разным собеседникам: «Кстати, старина, не доводилось видеть доктора Рэнсома с женой? Знаешь, такая бой-баба, недурная mwanamke[5] с классной парой титек?» Похоже на Хэла? Он даже снимает тебя украдкой и отправляет фотографии в Лэнгли, а они потом передают их в «Дивизию» Коннору. В рамках сотрудничества между агентствами.
— Быть такого не может! — запротестовал Джонатан. — Мне кто-нибудь обязательно сказал бы об этом. Я знаком со всеми, кто там работает, включая местных. Все они мои друзья. И, даже несмотря на это, я не теряю бдительности и приглядываюсь, не слишком ли внимательно они за мной наблюдают. Я осторожен, Эм. Если бы кто-нибудь следил за мной, я знал бы.
— Ты и понятия не имеешь, как соблюдать осторожность, — сказала она с сочувствием, вызвавшем у Джонатана раздражение. — Ты не смог бы выявить нашей тайной сети, даже если бы это была змея, заползшая тебе в брюки. Мы бы не позволили тебе ее заметить.
— Ты не права!
— А Бетти? — совершенно спокойно спросила Эмма.
— Какая Бетти? Та, что готовит завтраки? — При упоминании этого имени Джонатан просто онемел от удивления. Откуда Эмма могла о ней знать? — Да ей всего четырнадцать лет, и она давным-давно в лагере! Ты хочешь сказать, что она ваш агент?
— Вовсе нет. Да это и ни к чему. Все, что от нее требуется, — держать ушки на макушке и быть готовой сообщить куда следует, если вдруг увидит тебя с женщиной европейского вида, не работающей в лагере. По моей последней информации, денежное вознаграждение за эти сведения составляет сто долларов. А если она сообщит именно о той женщине, которую ищут, то выплата увеличивается вдвое — заработок за полгода в тех краях. Сколько вы платите Бетти за приготовление завтраков?
— Нисколько. Она бесплатно питается, имеет относительно безопасное жилье и трижды в неделю посещает школу при лагере.
— Да, понимаю. Она из тех друзей, которым можно доверить жизнь жены.
Вопрос закрыт, подумал Джонатан. У него нет контрдоводов. Вердикт будет быстрым и обвинительным: подсудимый Джонатан Рэнсом виновен в том, что безрассудно подверг опасности жену. Приговором, вынесенным за такое преступление, станет смерть, но не его, а Эммы.
Она повернулась на бок, и он увидел на ее спине, прямо над почкой, длинный шрам. Он провел по нему пальцем.
— Это серьезно, — сказал он, садясь и всматриваясь внимательнее. — Что случилось?
— А, это. Ничего страшного, — сказала Эмма. — Упала и порезалась, только и всего.
Шрам был длиной двенадцать сантиметров, рана искусно зашита, но отек еще не спал.
— Разрез глубокий — тут поработал хирург. Что за падение такое?
— Ерунда. Думаю, битое стекло. Не стоит так волноваться.
Он знал, что она лжет.
— Волноваться? Я о тебе каждый день думаю. Гадаю, где ты, не грозит ли тебе опасность, увижу ли тебя когда-нибудь. И вот ты являешься как гром среди ясного неба, с ужасным шрамом на боку и ничего не желаешь объяснить, ведешь себя так, словно мы подростки, которые прячутся от папы с мамой. Долго это будет продолжаться? Я что, должен жить как монах, тоскуя по тебе, а потом однажды появится какой-нибудь незнакомец или незнакомка и сообщит, что тебя уже нет в живых?
