Линвуд Баркли - Исчезнуть не простившись
— Я все это нашла, когда начала прибирать в подвале, копаться в ящиках с книгами. Я приводила в порядок свои вещи, чтобы помочь вам с Синтией разобраться в них после моей смерти.
В руках у нее была стопка конвертов, стянутых резинкой, с десяток или больше, толщиной в половину дюйма.
— Разумеется, сейчас они пустые, — сказала Тесс. — Но я все равно не выбрасывала конверты, хотя на них ничего не было написано, никакого обратного адреса или почтового штампа. Я думала: «А вдруг сохранились отпечатки пальцев или что-то еще полезное не сейчас, так в будущем?»
Разумеется, конверты были захватаны самой Тесс, так что вряд ли на них сохранились какие-то улики. С другой стороны, судебная медицина не моя область. И химию я не преподаю.
Тесс вытащила из-под резинки листок бумаги.
— Это единственная записка, которую я получила. С первым конвертом. Во всех остальных были только деньги и ни одного слова.
Она протянула мне стандартный лист бумаги, пожелтевший от времени, сложенный втрое.
Я развернул листок.
На нем было напечатано:
Это чтобы помочь вам с Синтией. Для ее образования и для остального, что потребуется. Деньги будут поступать и дальше, но вы должны придерживаться следующих правил: никогда не рассказывать Синтии про эти деньги. Никогда никому про них не рассказывать. Никогда не пытаться узнать, откуда они приходят. Никогда.
И все.
Я перечитал записку трижды, прежде чем взглянуть на стоящую передо мной Тесс.
— Я послушалась, — произнесла она. — Ничего не сказала Синтии. Никому ничего не рассказывала. Никогда не пыталась узнать, кто оставлял их в моей машине. И не знала, когда они снова появятся. Однажды я нашла конверт в «Нью-Хейвен реджистер» вечером, на первой ступеньке, у двери. В другой раз вышла с почты, и в машине лежал еще один конверт.
— И вы никогда никого не видели.
— Нет. Думаю, тот, кто это делал, следил за мной, убеждался, что я далеко и можно подойти к машине. И знаешь, после первого конверта я никогда не забывала приспустить окно. На всякий случай.
— И сколько в итоге?
— За шесть лет сорок две тысячи долларов.
— Господи!
Тесс протянула руку за запиской. Она снова сложила ее, подсунула под резинку к конвертам и положила стопку в ящик секретера.
— И как давно это кончилось? — спросил я.
Тесс немного поразмыслила.
— Лет пятнадцать, так я думаю. Ничего с той поры, как Синтия окончила колледж. Это был дар Божий, говорю я тебе. Я никогда не смогла бы дать ей образование без этих денег, не продавая дом, не перезакладывая его и не делая еще чего-то в этом роде.
— Итак, — сказал я, — кто же их оставлял?
— Вопрос на сорок две тысячи долларов. Все эти годы я только об этом и думала. Ее мать? Отец? Оба?
— А следовательно, все эти годы они были живы, или по крайней мере один из них. Может, жив и до сих пор. Но если кто-то из них мог все это проделать — следить, оставлять деньги, почему они не связались с тобой или Синтией?
— Я понимаю, — покачала головой Тесс, — это полный бред, черт побери. Поскольку я всегда считала, что моя сестра, все они умерли. Умерли в ту ночь, когда исчезли.
— А если они умерли, — подхватил я, — то тот, кто посылал тебе деньги, считает себя ответственным за их смерть. Пытается как-то компенсировать.
— Теперь понимаешь, о чем я говорила? Возникает больше вопросов, чем появляется ответов. Эти деньги не означают, что они живы. И не означают, что умерли.
— Но что-то они все-таки значат, — возразил я. — Когда деньги перестали поступать, когда стало ясно, что больше ничего не будет, почему ты не заявила в полицию? Они бы могли возобновить расследование.
Тесс устало взглянула на меня.
— Я понимаю, ты можешь считать, что я никогда не останавливалась перед тем, чтобы разворошить кучу с дерьмом, но в этом случае, Терри, я сомневалась, хочу ли знать правду. Боялась, что правда может навредить Синтии. Если бы удалось что-то узнать. На меня все это очень подействовало. Я даже думаю, этот стресс подтолкнул мою болезнь. Ведь говорят, что стресс действует на твое тело.
— Я тоже такое слышал, — кивнул я. — Может, тебе следует с кем-нибудь поговорить?
— Ну, так я пыталась. Ходила к вашей доктору Кинзлер.
Я моргнул.
— В самом деле?
— Синтия как-то упомянула, что вы ходите к ней, так что я позвонила и была у нее пару раз. Но знаешь, выяснилось, что я не готова раскрыться перед посторонним человеком. Есть вещи, которые можно рассказать только членам семьи.
Мы услышали, как к дому подъехала машина.
— Сам решай, говорить Синтии или нет, — сказала Тесс. — Я имею в виду, о конвертах. Насчет себя сообщу ей сама. Скоро.
Дверца машины открылась, потом захлопнулась. Я выглянул в окно, увидел, как Синтия обошла машину и открыла багажник.
— Мне надо подумать. Пока не знаю, как поступить. Но спасибо тебе за то, что рассказала. — Я помолчал. — Жаль, что так долго молчала.
— Мне тоже жаль.
Открылась входная дверь, и в дом вошла Синтия с парой пакетов. В тот же момент появилась Грейс, прижимая к груди коробку с шоколадным мороженым, словно плюшевую игрушку. Губы были измазаны шоколадом.
Синтия с любопытством оглядела дочь. Я видел, как вращаются колесики в ее голове, рождая догадку, что ее убрали из дома под дурацким предлогом.
Тут Тесс сказала:
— Как только ты уехала, я вдруг сообразила, что у меня есть мороженое. Но мне все равно нужны были другие вещи. Это же мой день рождения, черт возьми! Давайте устроим вечеринку.
ГЛАВА 10
Когда я зашел в спальню Грейс, чтобы пожелать ей спокойной ночи, там уже было темно, но я сразу разглядел ее силуэт на фоне окна. Она смотрела на лунное небо через телескоп. Я заметил, что она кое-как прикрепила его к держателю клейкой лентой.
— Лапочка, — позвал я.
Она пошевелила пальцами, но не оторвалась от телескопа. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел раскрытую книгу «Космос» на ее кровати и спросил:
— Что видно?
— Ничего особенного, — ответила она.
— Это плохо.
— Как раз наоборот. Если ничего не движется к Земле, чтобы ее разрушить, это хорошо.
— Тут не поспоришь.
— Я не хочу, чтобы что-то случилось с тобой и мамой. Если бы астероид попал в наш дом завтра утром, я бы уже сумела его разглядеть. Так что можешь спать спокойно.
Я коснулся ее волос, погладил по плечу.
— Пап, ты мешаешь мне смотреть, — отстранилась Грейс.
— Ой, прости.
— Я думаю, тетя Тесс болеет, — сказала она.
Ох, нет. Она подслушивала. Вместо того чтобы сидеть в подвале, пряталась на лестнице.
— Грейс, неужели ты…
— Она совсем не радовалась своему дню рождения. Я в свой день рождения гораздо счастливее.
— Когда становишься старше, дни рождения уже не такая радость, — объяснил я. — Их было слишком много. Со временем новизна тускнеет.
— Что такое новизна?
— Ты ведь знаешь: если попадается что-то новое, то сразу возникает интерес. А через некоторое время становится скучно. Вот это и есть новизна.
— Ага. — Она сдвинула телескоп немного влево. — Луна сегодня так и сияет. Все кратеры видно.
— Ложись спать.
— Одну минутку.
— Спи крепко и не беспокойся сегодня об астероидах.
Я решил не давить и не требовать, чтобы она немедленно забралась под одеяло. Позволить ребенку лечь немного позже, чтобы поизучать Солнечную систему, не такой уж грех даже с точки зрения властей, занимающихся детским благополучием. Легонько поцеловав ее в ухо, я вышел из комнаты и прошел через холл в нашу спальню.
Синтия, которая уже пожелала Грейс спокойной ночи, сидела на кровати с журналом. Просто перелистывала страницы, практически не видя, что на них изображено.
— Мне нужно завтра забежать в магазин, — сказала она, не отрывая глаз от журнала. — Пора купить Грейс новые кеды.
— Мне казалось, старые еще не износились.
— Нет, но пальцы уже упираются. Поедешь со мной?
— Конечно. Я с утра подстригу траву. Мы сможем там пообедать.
— Сегодня все было очень мило, — заметила она. — Мы слишком редко ездим к Тесс.
— Почему бы нам не взять за правило ездить к ней каждую неделю?
— Ты думаешь? — улыбнулась она.
— Разумеется. Мы можем ужинать с ней у нас, водить ее в ресторан «У Никербокера» или в тот морской, на побережье. Ей понравится.
— Тесс будет в восторге. Сегодня она была слишком задумчивой. И мне показалось, становится немного рассеянной. Я имею в виду мороженое.
Я снял рубашку, повесил брюки на спинку стула и сказал:
— Подумаешь! Ничего серьезного.
Тесс не стала говорить Синтии о своей болезни. Не захотела портить свой день рождения. И хотя, безусловно, это ее дело, мне казалось неправильным, что я все знаю, а Синтия нет.
