Андреас Эшбах - Один триллион долларов

– Ваши намерения вызывают уважение, – продолжал Кофи Аннан, – но я не могу себе представить, как вы собираетесь их осуществить.

– Да? – Джон Фонтанелли удивленно поднял брови. – А я думал, что это лежит на поверхности.

Ларри Кинг склонился над столом, засунув большие пальцы под широкие подтяжки, которые были его фирменным знаком.

– Мистер Фонтанелли, на что могла бы повлиять такая организация? Такая… Что бы это, собственно, было? Своего рода Центральный Всемирный банк?

– Нет. Скорее род всемирного министерства финансов, – сказал его гость.

– А оно нам нужно? – спросил знаменитый ведущий. – То есть, мистер Фонтанелли, насколько я припоминаю, прорицание, которое вы должны исполнить, гласит, что наследник состояния – то есть вы – должен вернуть человечеству утраченное будущее. Тут думается – мне, по крайней мере, – скорее о таких вещах, как озоновая дыра, нарушения климата и демографический взрыв. Но никак не о деньгах и налогах.

– Но деньги стоят за всем, что вы назвали. Люди умирают от голода, потому что у них нет денег, чтобы купить себе еды. Люди производят на свет много детей, потому что это единственный шанс быть обеспеченными в старости. Заработать себе на жизнь – значит заработать деньги, поэтому финансовые условия определяют почти все, что мы делаем или не делаем.

– Но спасет ли мир, если я буду платить такую же ставку налога, как, скажем, крестьянин-рисовод в Индокитае или сельский врач в Танзании?

Богатейший человек мира улыбнулся:

– Все упирается скорее в то, чтобы принципиально изменить налоговую систему. Я хочу привести вам пример, знакомый мне по собственному опыту. Вы знаете, что невообразимые денежные массы затапливают мир через валютные рынки, свыше полутора триллионов долларов в день, их за доли секунды переводят из одной валюты в другую, чтобы заработать на малейших колебаниях курса. Это бизнес, попросту выражаясь, при котором ничего не производится, не создается никакой новой стоимости, никакого нового продукта. Никто не насытится от этого. Каждый день владельцев меняет большее количество денег, чем их задействовано в мировом товарообороте за целый год, и к вечеру финансового дня в результате всех этих гигантских манипуляций на земле не возникает ни одной дополнительной буханки хлеба. Но возникают огромные прибыли, а каждая прибыль неизбежно, до самой последней цифры после запятой, означает потерю кого-то другого. Я сам еще недавно имел в своем концерне валютный отдел и был замешан в этом бизнесе, и я не горжусь этим, поверьте мне.

– Но ведь люди в этом бизнесе одни и те же? Я хочу сказать, это как в тотализаторе: кто-то выиграл, кто-то проиграл – какое нам до этого дело?

– Это неизбежно сказывается и на вас. Посмотрите, такая волна денег, она постоянно в движении, это настоящее цунами электронной валюты, она подчиняет себе все сферы в реальном, материальном хозяйстве, она их просто расплющивает, обрушиваясь тяжестью громадных чисел. Азиатским кризисом, со всеми его плачевными последствиями, с ограбленными предприятиями и лопнувшими фирмами, мы обязаны внезапному шторму на валютном рынке.

– Шторму, который развязал Fontanelli Enterprises, – вставил Ларри Кинг, сощурившись за своими массивными роговыми очками. – Умышленно. Чтобы оказать давление на правительства региона.

– Да. Просто мы могли это сделать. Пусть это было некрасиво, но не противозаконно.

– Но что могло бы предпринять против этого ваше всемирное министерство финансов?

– Нечто поразительно простое и действенное, – сказал Джон Фонтанелли. – Потому что еще с семидесятых годов есть один план, разработанный экономистом и нобелевским лауреатом Джеймсом Тобином, и этот план с научной точки зрения неоспорим. Он предусматривает всего лишь введение налога на все валютные трансакции, этому налогу достаточно быть не выше одного процента.

– То есть я должен платить один процент налога, если я, скажем, еду в отпуск во Францию и хочу поменять доллары США на французские франки?

– Вряд ли это вас так уж сильно обременит, ведь вам так или иначе придется платить банковский сбор за эту операцию. Нормальный экспортный бизнес был бы затронут этим минимально, равно как и долгосрочные серьезные инвестиции.

– Хорошо, но тогда на что же повлияет этот налог?

– Валютные спекулянты, – объяснил Фонтанелли, – обменивают большие суммы – скажем, сто миллионов долларов США – на другую валюту, чтобы через пару часов, а то и минут снова обменять их назад. Допустим, обменный курс улучшился на одну сотую процента, тогда прибыль составит десять тысяч долларов. Но если ему придется при обмене платить один процент налога, что в данном случае составило бы один миллион долларов, а ему пришлось бы совершать обмен дважды – туда и назад, – то этот бизнес сразу теряет свою привлекательность. При этом налог необязательно должен составлять один процент, хватило бы и одной десятой процента, чтобы благотворно затормозить эти операции.

Ларри Кинг подпер подбородок.

– Ну, хорошо. Ребята лишатся своей работы – и что потом? Что с этого будет иметь крестьянин-рисовод в Индокитае?

– В наши дни финансовый кризис в одной части света тотчас отзывается на остальном мире. Инвестированный капитал бежит, отчего кризис только обостряется. Вполне возможно, рисовод нежданно-негаданно получит за свой рис гораздо меньше денег и обнищает, только потому, что в Японии лопнул банк, или экономика Бразилии начнет работать с перебоями. – Фонтанелли обеими ладонями изобразил над столом волну. – Налог Тобина стал бы примерно тем, чем является плотина против штормовой волны. Она до известной степени отделяла бы регионы друг от друга, так что соответствующие эмиссионные банки снова смогли бы регулировать уровень процентной ставки в своих странах применительно к своей экономике. Причем речь идет лишь об определенном пороге, а не о заградительной крепостной стене, поэтому правительства далеко не вольны делать за этим порогом все, что захотят.

– Но ведь это будет означать меньшую свободу в торговле валютой?

– Почему же? Свобода торговли валютой никак не будет ограничена. По-прежнему каждый может менять конвертируемую валюту в любых количествах в любую другую, просто это будет чего-то стоить.

– Но оправдает ли это себя? Я имею в виду, когда в движении находится столько денег, как вы говорите, потребуются целые легионы компьютеров, чтобы все это контролировать?

– Конечно. Но все эти компьютеры уже есть, иначе была бы невозможна торговля в мировом масштабе. Останется только приспособить свои программные продукты. Это был бы самый простой для внедрения налог.

Ведущий склонил голову.

– Не знаю. Если это так просто, как кажется из ваших слов, почему этого не сделали давно?

– Потому что те, кого это должно коснуться, стравливают государства между собой. Ибо если хоть одна финансовая площадка на этом свете будет освобождена от налога, она притянет к себе всю валютную торговлю. Система сможет функционировать, только если налог будет введен повсеместно.

– И этим вы спасете наше будущее?

– Это лишь первый, самый маленький шаг. Есть и дальнейшие концепции, которые еще предстоит проверить, – например, переход к экологически ориентированным налогам.

Ларри Кинг повернулся к камере:

– Все это мы обсудим после рекламы. Оставайтесь с нами.

Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций посмотрел на своих посетителей весьма скептически.

– Я основал организацию, которая в эти дни уже начинает свою работу, – сказал Джон Фонтанелли. – Речь идет о независимом фонде с капиталом в сто миллиардов долларов, который в ближайшие месяцы проведет всемирное голосование, референдум о том, нужна ли миру такая организация общемирового масштаба. Называется она We The People, ее резиденция будет располагаться на Уолл-стрит, дом 40. – Вот он и сказал это. Весь свой безумный план. – Должен быть избран Всемирный спикер, представитель народов, чтобы координировать действия национальных правительств в вопросах глобального значения. – Джон поднял руку, как бы предвосхищая возражения. – Бюллетень для голосования, естественно, предусматривает возможность высказаться против такого учреждения.

Кофи Аннан нагнулся вперед, опершись о подлокотники, и посмотрел на Джона.

– Это отчаянно до безрассудства. – Его слова прозвучали так, будто сказать он собирался что-то другое, совсем не дипломатичное. – Это абсолютно… отчаянно, – повторил он, будто в голову ему не приходило никакого другого слова.

Джон, начиная с той минуты, как они вошли в это здание, даже с того момента, как они садились в самолет, готовился к отказу. Теперь он, к своему безграничному изумлению, заметил, что именно этот отказ укрепил его силы, будто что-то внутри него только и дожидалось противника, чтобы усилиться и расцвести. Он улыбнулся.