Джон Катценбах - Что будет дальше?
Честь. Доблесть. Верность долгу.
Дженнифер положила цветы к мемориальной доске и склонила голову. В эти минуты она обычно вспоминала, как сидела перед инспектором Коллинз в кабинете и слушала, как та убеждала ее, что побег из дому — не лучшее решение жизненных проблем, что нужно просто постараться найти способ изменить что-то в своей жизни, не заставляя полицейских тратить время на долгие поиски. С того дня, когда Терри погибла, спасая Дженнифер, прошло уже три года. А с того времени, как она дважды ловила девочку-подростка, вознамерившуюся сбежать из дому, — еще больше. Теперь Дженнифер была готова подписаться под каждым словом инспектора. Зачастую, стоя перед мемориальной плитой, она едва слышно шептала: «Инспектор, я теперь всегда веду себя так, как вы мне говорили. Как жаль, что я не послушалась вас раньше. Вы были совершенно правы во всем, от первого до последнего слова».
Многие офицеры, работавшие в здании управления, слышали, как Дженнифер негромко что-то бормочет. Кое-кому удавалось расслышать обрывки слов и фраз. Но ни один из них ни разу не перебил девушку: все сотрудники управления, не сговариваясь, решили не мучить ее лишними расспросами. Впрочем, в отличие от продавщицы в цветочном магазине, заранее готовившей по четвергам букет для постоянной покупательницы, они прекрасно знали, почему Дженнифер приходит сюда и за что благодарит погибшего инспектора.
— Итак, у нас сегодня четверг, а значит, настал день поэзии, — приветливо улыбаясь Дженнифер, проворковала дежурная медсестра.
Она сидела за стойкой, заваленной бумагами, и внимательно изучала какую-то таблицу на экране стоявшего перед нею компьютера. Дело происходило в ничем не примечательном многоэтажном блочном здании, стоявшем у одного из шоссе, ведущих в тихий университетский городок. Двери в этом здании были оборудованы пандусами для инвалидных колясок и носилок. На подходе к каждой такой двери была установлена кнопка автоматического открывания, помогавшего преодолеть преграду тем, кто не мог просто подойти и, взявшись за дверную ручку, потянуть дверь на себя или толкнуть ее.
— Так и есть, — улыбнувшись медсестре в ответ, подтвердила Дженнифер.
Женщина кивнула, а затем чуть печально покачала головой. Ощущение было такое, что в этих еженедельных визитах Дженнифер она находила не только что-то светлое, но и повод для грусти.
— Знаешь, девочка, он, наверное, действительно уже ничего не понимает и ничего толком не слышит. Но то, что он ждет, когда ты к нему заглянешь, — это точно. Я видела показания приборов, обеспечивающих его жизнедеятельность, и заглянула в архив его энцефалограмм. Уверяю тебя, по четвергам активность его мозга резко повышается. Он явно ждет, когда ты придешь.
Дженнифер немного замешкалась и, прежде чем пройти глубь здания, остановилась и посмотрела в огромное, во всю стену, окно вестибюля. Там, за стеклом, солнце играло в ветвях деревьев, которые шевелил легкий ветерок. С того места, где стояла Дженнифер, был виден указатель, установленный на подъезде к зданию, надпись на котором гласила: «Психоневрологический интернат. Центр долговременного содержания и реабилитации».
Дженнифер вновь посмотрела на медсестру, которая почему-то смутилась и демонстративно углубилась в изучение каких-то старых справок и формуляров. Девушка прекрасно понимала: все, что ей только что сказали, было неправдой. Профессор Томас давно ни на что не реагировал и не мог ни радоваться ее появлению, ни огорчаться по поводу ее отсутствия. Осознанной мозговой деятельности врачи не отмечали у него уже давно, а в последнее время он и вовсе стал сдавать: организм, не подпитываемый даже элементарными командами от головного мозга, переставал действовать синхронно и слаженно. Таким образом, в этот четверг он вовсе не был ближе к окружающим людям, чем в любой другой день. Наоборот, он уходил еще дальше от них, даже по сравнению с предыдущим днем.
— Да, вы знаете, я тоже заметила, что он реагирует на мое появление и вроде бы радуется, когда я прихожу, — сказала Дженнифер, присоединяясь к этому спектаклю.
— Кого вы собираетесь читать ему сегодня? — поинтересовалась медсестра.
— Одена и Меррилла, — ответила Дженнифер. — А еще Билли Коллинза — очень уж веселые у него стихи. Ну а если время останется, возьму что-нибудь из старых запасов. Пара стихотворений у меня всегда найдется.
Скорее всего, медсестра впервые слышала имена этих поэтов, но она поспешила одобрить выбор Дженнифер, поступая так в равной мере в соответствии с корпоративными инструкциями и в силу своей искренней симпатии к девушке. В очередной раз улыбнувшись Дженнифер, она сказала:
— Ну что ж, молодец, что пришла. Профессор сейчас на прогулке во дворе. Ты ведь знаешь дорогу?
Дженнифер кивнула. Конечно, она прекрасно знала, как пройти в любое помещение этой клиники, в котором мог находиться профессор Томас. Идя по больничным коридорам, она то и дело раскланивалась с врачами и медсестрами, которые давно привыкли, что эта девушка каждый четверг приходит к своему подопечному читать стихи. Одной своей пунктуальностью она уже заслужила право на то, чтобы во время этих визитов ее никто не беспокоил.
Инвалидное кресло, в котором сидел Адриан, стояло в тени в одном из углов внутреннего дворика больницы.
Старый профессор сидел, чуть подавшись корпусом вперед, словно стараясь рассмотреть что-то находящееся прямо у него под ногами. На самом деле Дженнифер прекрасно знала, что он давно не может ничего разглядеть и, более того, вряд ли способен отличить яркий дневной свет от полуночной тьмы. Руки старика рефлекторно дергались, а его губы время от времени изгибались в гримасе, как бывает при болезни Паркинсона. Его волосы за прошедшие годы окончательно поседели и стали совсем редкими. Не осталось в профессоре и следа от той хорошей физической формы, которой он так гордился и которая так помогла ему в последнем важном деле его жизни. Его руки стали тонкими, как щепки, похудевшие почти до дистрофии ноги то ощутимо подергивались, то едва заметно дрожали. Профессор так похудел, что узнать его с непривычки было бы довольно трудно. Его давно не брили, поэтому подбородок и щеки покрывала густая седая щетина. Глаза старика были словно подернуты туманной дымкой.
Если он и узнал Дженнифер, то это осталось его тайной. Ничто в его поведении или внешнем облике не говорило, что он замечает присутствие гостьи.
Дженнифер огляделась и, высмотрев неподалеку свободный стул, подсела к Адриану Томасу. Первым делом она сообщила ему о своих оценках:
— Профессор, у меня по всем профильным предметам за первый курс одни пятерки. И главное — по моей специальности тоже. То есть нет, что я говорю, по нашей специальности. На следующий год, обещаю вам, все будет точно так же. Я буду учиться столько, сколько потребуется. Я перечитаю все книги и в конце концов завершу те исследования и эксперименты, которые вы не успели довести до конца. Я обязательно все сделаю, клянусь вам.
Эти слова она заранее продумала и даже несколько раз прорепетировала свою короткую речь. Раньше ничего подобного она профессору не говорила. В основном она рассказывала ему о чем-то более простом и менее важном. Разумеется, она поведала ему, как закончила школу, как поступила в университет, какие курсы себе выбрала и кто из преподавателей, коллег Адриана Томаса, вел у нее занятия. Иногда она делилась с Адрианом сугубо личными новостями, например рассказывала ему о своем новом приятеле, о семейных радостях и проблемах. Так, она с радостью сообщила профессору, что ее мать устроилась на новую работу и вообще стала выглядеть заметно лучше после того, как рассталась наконец с изрядно надоевшим им обеим Скоттом Вестом.
Впрочем, бо́льшую часть времени, которое Дженнифер проводила в палате парализованного профессора, она читала ему стихи. За это время она стала неплохо разбираться в рифмах и стихотворных размерах, в поэтических жанрах и в классификации направлений и течений классической и современной поэзии. Иногда ее охватывала щемящая тоска, когда она понимала, что, скорее всего, он не слышит и не воспринимает ничего из того, что она ему говорит. Впрочем, Дженнифер брала себя в руки, гнала печаль и отчаяние прочь и продолжала делать свое дело, убеждая себя в том, что главное — это продолжать приходить сюда и читать стихи, а слышит ее старик или нет, уже не так важно.
Девушка протянула руку и положила ладонь на запястье Адриана Томаса. Рука профессора была тонкой и хрупкой, как молодая веточка, а кожа — тонкой, словно бумага.
Дженнифер уже давно навела все необходимые справки: она перелопатила кучу научно-популярной и медицинской литературы и как бы невзначай опросила практически всех врачей, работавших в реабилитационном центре и имевших отношение к лечению и поддержанию жизни профессора Томаса. Результаты исследования оказались предсказуемыми, неопровержимыми и более чем печальными. Пожилой профессор медленно и трудно умирал. Ни остановить этот процесс, ни как-либо повлиять на него было невозможно. Эта пытка его организма могла продолжаться еще довольно долгое время. Как утверждали врачи, можно было лишь надеяться на то, чтобы в результате затухания мозговых функций парализованного и пребывающего в беспамятстве старика хотя бы перестали мучить страшные боли.
