Все, что получает победитель - Дарья Всеволодовна Симонова
И с этим смехом все кошмары семейства Брахман рассеивались, как запоздалые предрассветные призраки. Марту не вернешь — но в этом кабинете разрешалась передышка от скорби.
— Так я не пойму, Миш, чего ты себя казнишь?! Ты сделал все возможное для этой дамочки!
— Поправка: я делал. А сегодня история закончилась. Ко мне приходил ее сын. Он встал на ноги, работает в автосервисе спецом по электронике — не каким-то там чернорабочим. Женился, у него жена на сносях. Он на удивление дельный правильный парень. Но… понимаешь, ему теперь не нужна мать-пьяница. И я его понимаю! Он натерпелся в детстве, он вправе освободиться и защитить своих детей. Я всецело на его стороне! И он спросил… считаю ли я возможным поместить ее в дурдом на постоянное место жительства. То есть это особое отделение, как дом престарелых для больных психическими заболеваниями. И я ему сказал… да, конечно, ничего не остается, это единственный выход. И при этом я знаю, что ее там довольно быстро убьют. Так уж устроены эти заведения. Конечно, так происходит не со всеми, но с неудобными больными, коими являются алкоголики с запущенным букетом сопутствующих заболеваний, там возиться не любят. Я ему об этом не сказал, потому что он сам все понимает. А я понимаю, что тот самый, с таким трудом добываемый мною чистый импульс любви — конечен и слаб. И вот скажи мне: я, врач, циник, дерьма скушал — во! — Миша постучал ребром ладони по горлу. — Но я не могу принять такой порядок вещей.
— И поэтому ты — один из лучших! — не выдержал Лева, опять скатившись в патетику. — И я буду настаивать. — Он тряхнул кудряшками, и, как всегда, одна надоедливая прядь зацепилась за дужку очков. — А ты… ежу понятно, что история для тебя не закончилась, что ты будешь опекать эту тихую выпивоху, пока сам не скопытишься. Сын от нее откажется — зато Бог послал ей Мишу Айзенштата. Понимает ли она, как ей повезло?!
Доктор с лукавым интересом взглянул на своего взбодрившегося пациента. Хитрый ход не сработал. Лева не раскололся в ответ на печальную историю о женщине, которую сдают до конца жизни в психушку. А Миша рассчитывал, что тут-то и просочится правда о таинственной матери! Но прямых ассоциаций не последовало, да и косвенно-диагональных тоже. Значит, фигура Левиной родительницы никак не связана с больничной темой. Тогда где же она, темная лошадка-Львица? Отношения с матерью — ключевая тема для лечения невротика. Доктор Айзенштат ни разу ее не видел и ничего о ней не слышал, ему пришлось обойтись без нее. Она бросила своих детей и предана анафеме? Другие версии не радуют разнообразием. Лев Ксенофонтович, мощный папаша, все же не царь всея Руси, чтобы заточить свою жену в монастырь, и не восточный деспот, чтобы безнаказанно расправиться с несчастной пленницей своего гарема.
«С матерью все нормально», — сухо ответил много лет назад Лева Брахман, когда еще только начиналось его лечение. Но Миша сразу понял, что напрямую углубляться в эту тему не стоило — Леву она нервировала и была чревата обострением. Да и Айзенштату ли не знать, что даже за многолетнюю службу можно не стать своим для чужой семьи. Придется найти обходные пути. Но теперь интерес к старой тайне можно считать праздным любопытством. Марта — не Мишин пациент.
А как врач, Миша добился нужного эффекта — Львенок переключился. Перепрыгнул пропасть кризиса. Пусть пока еще маленькую пропасть, но если вовремя ее не заметить, то она станет серьезным рецидивом. Конечно, одним разговором не отделаться, предстоит еще неблизкий путь к психической резистентности, но чувствительно сложный момент пройден. Опытный доктор всегда примерно понимает, куда ведет эта дорога и чего она будет стоить. И он начал осторожно расплетать клубок из неизбежного чувства вины Левки перед умершей во цвете лет сестрой, колебаний его внутреннего маятника от запоздалых покаяний до мстительного «так ей и надо».
— …но если бы меня оставил в покое папа — я перенес бы весь этот кошмар камерно, тихо. Но он как начал трезвонить и впутывать в свои многоходовки! Просил, чтобы я доверительно позвонил Мартиному муженьку и задал наводящие вопросы. Ну не бред ли это в такой момент?! — возмущался Лева.
— Наводящие… на что? — быстро спросил Миша.
— Я ведь и сам не знаю! Только подозреваю, что речь идет о каких-то махинациях с наследством. Естественно, папа не доверял этому молодцу, который Марте в сыновья годился… но, понимаешь, это все фирменное папино интриганство, которое мне, например, совершенно не передалось. А Марта его усвоила! Я был в ужасе оттого, что она не понимала опасность того шалмана, который развела у себя дома. И то, что она стала падкой на молодых парней… ежу понятно, что это не могло хорошо закончиться. Однако папа, который все и вся контролирует, как будто игнорировал эту опасность. Но я просто не сразу понял его тактику. Он же у нас кукловод. Вот уж кто умеет использовать людей, да так, что они же ему и благодарны. А неблагодарных он цепляет другими крючками. Каждого из тех, кто отирался в Мартиной квартире, наш Ксенофонтыч рассмотрел в лупу, нашел слабые места и пустил в дело. Были, конечно, непригодные. Честные идеалисты, непризнанные таланты, беспутная богема. Встречались и наркоши со смутными улыбками. От этих пользы никакой. Не будь я сыном своего отца и попади в подобное место — меня бы тоже отсеяли сразу. Но в этой мутной воде попадались и позолоченные рыбки на побегушках.
— Например, ее муженек?
— Нет… не знаю. Я ведь видел весь этот джаз мельком. И с ним толком не познакомился. При случае болтали о музыке. Я думаю, Марта приманила его артистическими связями. А выбрала она его как качественную мужскую особь. Как отца своего будущего ребенка.
Миша изумленно поднял бровь:
— Постой-постой? Она ж вроде не по этой части. Бес в ребро, что ли? Ты же ее обрисовывал как детоненавистницу. Или это была защитная маска… А не поздновато было для таких затей? Неужто ее так переклинило от твоих подвигов по повышению рождаемости…
— Миша, она страдала. А я воевал с ней и хотел победить.
— Разумеется, Левка, ты победил и теперь виноват в ее смерти. Мы еще рассмотрим версию о том, как ты ее отравил, а она оставила тебе по завещанию все свои пятнадцать квартир, — бодро отмахнулся от меланхолических рецидивов доктор Айзенштат. —
