Айдар Павлов - Время Полицая
– Я бы просто тебе не поверил.
– Вот именно. А я веду дела только с теми, кто верит. Последние деньги – гарантия веры. Так-то.
Вадим полез в карман, выгреб, все, что у него осталось – рублей пятьсот-шестьсот – и высыпал капусту на черные волосы цыганки.
– О, Чапаев! – простонала Кобра, закрыв глаза от удовольствия. – Ты не представляешь, что ты для меня сделал…
На голову, руки, плечи темной леди, подобно легкому снегопаду, летели бумажные рубли, трешки, червонцы…
– Ну, ты змея… – улыбнулся Вадим, когда денежные хлопья закончились. – Хорошо тебе было?
– Похоже, ты начал понимать, как сделать меня счастливой.
– А Ваня Хренов, его что, больше нет?
– Хуже, Чапаев, его не было и не будет. Понимаешь, о чем я?
– А деньги растворились в воздухе? – Он помахал руками в пространстве.
– Почему же? Деньги не растворяются – растворяются души. Инфляция, Чапаев. Душонки падают в цене быстрее дубовых рублей. А капуста возвращается ко мне. Как почтовый голубь.
– Короче, что я понял: Мишка целый год копил бабки, чтобы меня шлепнуть, – тут подворачиваешься ты…
– Не подвернись я – он бы отдал пару тонн обыкновенному киллеру – тебе бы просто продырявили башку.
– Если на то пошло, дырявая башка мне уже больше по душе, чем пустой город.
– Ну, городу-то не вечно пустовать.
– Ты считаешь?
– О будущем я не знаю ничего.
– Ты же цыганка.
– Будущего нет. Это все, что я знаю.
– Значит, ты стерла меня с земли и пригласила на мое место Полицая…
– Свято место пусто не бывает. К тому же, я не приглашала Полицая.
Вадим усмехнулся:
– Кто же это мог сделать? Может, я его пригласил?
– Возможно.
– О, ля-ля…
– Воображение – непобедимая сила. Ты сам вызываешь к жизни тех, кого любишь, и ненавидишь.
– Но тебя-то я не звал!
– Ты мне веришь?
– Да.
– Ты меня чувствуешь?
– Но до того как ты появилась…
– Забудь о том, что было до того. Реальность – это сейчас. Реально то, что я говорю с тобой, а ты говоришь со мной. Все остальное можно смело выбросить. Пока я не появилась, ты валялся куском студня и не чувствовал собственной шкуры.
– Когда-то в утренней земле была Эллада, да? – Пропел Вадим. – Не надо умерших будить, грустить не надо… Ося любил этот стишок. Иосиф Блан. Ты хоть представляешь, какая мразь, этот Полицай?
– Извини, для меня вы все из одного теста: что Ося, что Полицай.
– У них были жуткие отношения, у Оси с Полицаем. Я расскажу, тебе будет интересно. Пять лет назад мы с Мишкой служили в Венгрии, Полицай был нашим старшиной. Да каким, на фиг, старшиной, – он был там всем. Вся бригада проходила его навытяжку. Комбриг, и тот, думаю, трясся от страха в своем кабинете. Короче, в наш дивизион залетел этот Ося, Иосиф Блан. Мы с Миней считались уже стариками – полгода до демобы – и с Полицаем вплотную не стыковались. Я числился в хозвзводе, катался по Мадьярщине на своем грузовике: возил продукты, шмотки. Миня стал, зам комвзвода, старшим сержантом, заявление о вступлении в партию подал. Вот. А Ося оказался в его взводе – взвод управления. Я несколько раз слышал, как он пел. Кобра… С тех пор он как будто живет во мне… Полицай звал его Планом или Блином – по-разному, и терпеть не мог, когда он брался за гитару. Он вообще его за человека не считал: хилый, мечтательный, к тому же жид. Рассказывать дальше?
Кобра кивнула.
10
Полицай носил в себе тот первичный тип антисемитизма, в котором сочетание двух слов: Иосиф и Блан, – способно вызвать бессознательные спазмы головного мозга и привести к совершенно диким результатам. Пока Вадим собственными глазами не увидел, как Блан действует на Полицая, он был глубоко убежден, что антисемитизм – дурацкая выдумка сионизма.
Справедливости ради, другие евреи не производили на Полицая столь сильного впечатления, некоторых он просто игнорировал. Но Блан… Едва у Полицая освобождались руки после долгих тренировок на тренажерах, он тут же начинал искать повод растереть Иосифа Блана в томатную пасту.
По совковым традициям зоны народ в армии делится на уголовников и политических. Евреи там почти сплошь политические, ибо у тех, кто тянет на уголовника, достаточно смекалки и денег, чтобы вообще не связываться с Вооруженными силами. Таким образом, в незамысловатой субординации прапорщика Полоцкого жид Блан не лез ни в какие ворота, а по уровню развития уступал даже фраерам из Москвы и Ленинграда.
Мелкому шустрому Лелику, шестерке и левой руке Полицая, оставалось тогда несколько дней до самолета в Союз, ходил он в тапочках, кителе нараспашку и без пилотки (это очень круто по армейским понятиям, ходить в тапочках и без пилотки там, где все в сапогах и застегнуты на все пуговицы). Так вот, приметив Осю, Лелик моментально сообразил, как, в целом, сложится жидовская карьера вплоть до демобилизации.
– Ты еврей? – спросил он у Блана.
Тот воздержался от ответа и решил отойти в сторону.
– Я, бл, с тобой базарю или нет?! – заорал Лелик, не чувствуя должного почтения, и зарядил смачного пинка под задницу черноволосого фраера с грустным лицом.
Впрочем, тут и так все понятно.
– Вешайся, дурик! – радостно воскликнул Лелик и, хлопая тапочками, засеменил к спортзалу: – Полицай!! Секи, Полицай! Га-га-га-га-га!
Прапорщик Полоцкий с помощью семидесятикилограммовой штанги догонял трицепсы:
– Че ты, Лелик, в натуре?
– Ты здесь?
– Да, нах.
– Секи: там жида какого-то привезли! Га-га-га! Хочешь посмотреть?
Техника интересовала Осю на уровне велосипеда. Все, что шумело – моторы, запахи машинного масла и выхлопных газов – его угнетало. Везло ему необычайно: Ося прилетел в Венгрию и тут же очутился в ремонтном взводе. Нельзя сказать, был зачислен, нет, он именно очутился, как очутился в армии в частности, да и на земле в принципе. Дело в том, что, по прибытии в бригаду молодняка, командир ремонтного взвода находился в запое, а командиры боевых батарей, предпочитавшие бледным юношам с горячими взорами простых смышленых хлопчиков, быстренько разобрали то, что требуется, и спихнули Блана в ремвзвод. Вернувшись из запоя, командир ремонтного взвода обнаружил в своем подразделении Осю, закатил скандал в штабе дивизиона (этот хмырь Блан разбирался в технике хуже, чем он – в философии Карла Юнга) и после двухнедельных попыток его сплавить, наконец, сплавил.
Ося был переведен во взвод управления, заместителем командира которого являлся старший сержант Яновский. Или просто Миня.
Мишка Осю пригрел. Втихомолку он утверждал, что и сам на одну треть – еврей (только представить себе, сколько это) и что его долгом является помогать, выручать, поддерживать… А если серьезно, то главной причиной их дружбы послужил незаурядный ум Иосифа Блана и его потрясающее своеобразие, – все это в армии катастрофически отсутствовало и, если встречалось, напоминало глоток свежего воздуха в темном царстве.
Когда взвод управления шел в караул, Миша ставил Осю на лучшие посты, в лучшую смену, много толковал с ним о жизни и книгах, приобщался. Наконец, Миня твердо решил, что, отслужив свой срок, будет поступать в университет.
Однажды Ося взял гитару и запел. Ну, в армии много кто голосит. Но чтобы так…
Он ложился на кровать, закидывал голову на подушку, вокруг садились слушатели, он закрывал глаза, и его извивающийся голос змеей уходил под огромный потолок казармы – стройно и бархатно. Он пел только Высоцкого, и это можно было видеть и трогать: баньку по-белому, нелегкую с кривою, бешеных коней, охоту на волков…
Словно пьяный без вина, словно под планом, Ося пел, прерывался, бормотал стихи (одно из них об Элладе) и снова пел.
Полицаю не нравилось то, что устраивает Ося Блан. О вкусах Полицая никто не спорил. И Ося однажды перестал петь.
Чтобы остаться наедине с самим собой, в армии необходимо воспользоваться одним из способов, набор которых жестко ограничен. В этом смысле уникальная возможность – стать писарем с правой владения ключа от кабинета. Ключ от кабинета в армии – святая святых. Осе улыбнулась удача – его сделали писарем и дали ключ кабинета начальника автослужбы.
Весьма скоро кабинет начальника автослужбы превратился в ночной бордель для стариков хозяйственного взвода и взвода управления. Вадик с Мишкой играли заметную роль в этой компании. После отбоя они запирались в кабинете начальника автослужбы, пили пиво, ели жаренную картошку и мадьярские сладости. Осе тоже перепадало, но позже. Пока шли посиделки стариков он стоял на шухере, дабы никто не потревожил их священный покой.
Как-то раз, в районе трех ночи, в казарму заглянул Полицай. Ося дал знак, и сборище стариков успело вовремя разбежаться по койкам. В кабинете остались лишь пивные бутылки, дым коромыслом и …Ося на капитанском мостике.
