Леонид Бершидский - Рембрандт должен умереть
Стиви появляется в четыре часа дня один и зовет босса в таверну «Три О» на Бродвее, где они любят назначать встречи. Здесь в это время малолюдно. Бармен за длинной стойкой почтительно здоровается и, не спрашивая, наливает им обычное.
– Все не так, как ты думаешь, Салли, – ты что, не знаешь, что в газетах нет ни слова правды? – начинает он свой рассказ, отхлебнув пива. – Дейв с Джорджи никуда не прячутся и готовы были к тебе ехать. Дейв даже показал мне эти сраные рисунки, как бишь этого француза – Даго? Дюга? – поверишь, Салли, я могу не хуже. Все это дерьмо у Дейва в гараже. Но я сказал, чтобы они сидели тихо, потому что никакого Вермеера они не брали, только дешевую доску какого-то другого голландца – не могу я запомнить эти имена. Салли, я не разбираюсь в живописи, но знаю Дейва и Джорджи, и я им поверил, когда они клялись, что не брали дорогие картины.
– Стиви, если они никуда не прячутся, поезжай и все-таки привези их. Я тебе, конечно, доверяю, но все же хотел бы сам решить, верить им или нет. Не обижайся, но это не какая-нибудь драка в баре и не угон грузовика с бухлом. После сегодняшней статьи в газете, даже если в ней ни слова правды, это уже политика.
– Ты меня не дослушал, Салли. Ты же не думаешь, что с девяти утра, когда ты позвонил, до четырех я трепался в гараже с Дейвом и рассматривал французские картинки? Я проверил то, что рассказали ребята. Стал звонить знакомым антикварам, не предлагал ли им кто-нибудь в последнее время каких-нибудь дорогих картин. Ну, потому что никто, кроме полного лоха, не стал бы их брать, а лох непременно попытался бы избавиться от них сразу, правильно я рассуждаю? Чтобы это была уже не его проблема?
– Что делал в этом музее какой-то лох в ту же ночь, когда там орудовали Дэйв и Джорджи, я что-то совсем не понимаю, – отвечает Салливан. – По-моему, ты купился на какую-то дурацкую разводку. Но продолжай, мне уже даже интересно.
– Черт, Салли, ты сегодня не в духе и стараешься меня обидеть. А ведь я весь день потратил на то, чтобы выяснить, что там случилось, – и выяснил. Короче, к одному из моих антикваров вчера приходил студентик, молодой чувак лет восемнадцати или девятнадцати. Высокий, рыжий, у него с собой был кейс, в каком носят трубу. Спрашивал, не интерсно ли этому антиквару посмотреть на пару картин, на которые он ищет покупателя. И показал ему маленькую гравюру, у него была с собой, – автопортртет Рембрандта, говорит мой человек. Из Гарднеровского музея.
– Он просто зашел в лавку к этому антиквару и показал ему Рембрандта?
– У этого антиквара нет лавки, Салли. Он, как бы это сказать, неофициальный антиквар. Студентик пришел к нему домой, а живет он в Саути, совсем недалеко отсюда. Позвонил в дверь. Назвал одного общего знакомого.
Салливан морщится. Сколько же народу знает про эти чертовы картины! Подбирать мусор будет ужасно хлопотно. А придется, чтобы не вышли на Дэйва и Джорджи, если на самом деле это не их косяк. Хотя в любом случае – косяк их, раз они допустили, чтобы вместе с ними или после них в музее хозяйничал какой-то чертов лох.
– Ты нашел этого студента, Стиви?
Второй номер улыбается, довольный собой.
– Дело техники, Салли. У антиквара над входом камера. Мы взяли картинку, поспрошали в паре колледжей и нашли нашего парня. Джейми Макфарлейн. Он местный.
– Взяли его?
– Думаю, сейчас уже везут сюда.
Все-таки Стиви крут – почти так же крут, как сам Салли. Интересно, чего добилось бы ФБР за те семь часов, которые Стиви потратил на свое расследование? И при этом ему нравится быть вторым. Некоторым ведь не нужна вся ответственность, хотя им вполне по силам было бы ее взять. Сила, умение внушать страх – полезные вещи, особенно когда имеешь дело с ирландцами. Но гораздо важнее правильно оценивать людей, это Салливан в свои шестьдесят знает твердо.
Джейми входит в бар на своих ногах – видимо, его и не пришлось особенно уговаривать приехать – и спокойно направляется к стойке.
– Что будешь пить? – спрашивает Салли.
– «Бад», – отвечает студент, хотя не во всяком баре ему налили бы пива, не спросив удостоверение личности.
В «Трех О» бармен молча выполняет заказ, и Джейми подсаживается к королю и вице-королю Саути, еще не зная, кто они такие.
– Меня зовут Салли, а это Стиви, мой друг и помощник. Мы узнали от одного нашего знакомого антиквара, что у тебя есть необычный товар. Для него слишком необычный. Для нас – в самый раз, если я правильно его понял.
– Салли… Джимми Салливан? – у студентика отваливается челюсть. – Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр.
Салли покровительственно улыбается.
– Видишь ли, сынок, история с этими картинами долго не сойдет с первых полос газет. И произошла она почти на моей территории. Если ты слышал обо мне и испытываешь некоторое уважение, ты мне расскажешь, как все было, и мы попробуем что-нибудь сделать.
Джейми и не думает перечить. Какой славный парень, думает Салливан. Жаль, что не попал в правильные руки раньше, а сперва наделал таких серьезных глупостей. Все в рассказе Джейми правдоподобно: и как он шел поиграть с друзьями-музыкантами, которые работают в охране музея, и нес им бутылку виски. И как двое полицейских зашли в музей и долго не выходили, а Джейми испугался за приятеля и решил проверить, что с ним. И как он видел, что сделали эти полицейские, и решил тоже чем-то поживиться, не упускать же такую возможность. Правда, с трудом верится, что он сделал, как теперь рассказывает, две ходки за картинами и никто его не поймал, – но всякое бывает в Бостоне в ночь после праздника святого Патрика.
– Где сейчас эти картины, Джейми? – спрашивает Салли тоном доброго дядюшки.
– При всем уважении, сэр, мне не хотелось бы этого говорить. Ведь ваши люди тогда просто возьмут картины, верно? А я все-таки серьезно рисковал и должен же что-то заработать на этой истории.
Джейми смотрит королю Саути прямо в глаза, и взгляд его по-детски наивен. В сущности, он и есть ребенок. Верит в Робин Гуда.
– Ты сделал большую глупость, Джейми. Если ты еще не понял, такие картины невозможно продать. Ты, конечно, рисковал, но теперь гораздо больше рискую я. Федералы непременно придут ко мне с вопросами. Потому что в Бостоне очень немного людей, которые внимательно следят за тем, что здесь происходит, и я – один из этих людей. Что я буду им отвечать, а, Джейми?
– Сэр, я уверен, что вы могли бы очень выгодно продать эти картины и найти, что ответить федералам. Вы бы отлично заработали, а я много не прошу.
– Чего, собственно, ты просишь?
– Пятисот тысяч долларов мне хватило бы, чтобы закончить учебу и открыть маленькую студию звукозаписи. Я был бы перед вами в вечном долгу, сэр.
Нет, это не наглость, думает Салли. Он разговаривает со своим героем, с человеком, о котором ходят легенды. Такой просто не может поступить с ним несправедливо.
– Полмиллиона долларов… Немного за Рембрандта и Вермеера, но многовато за жадность и глупость, – произносит Салли задумчиво. – Стиви, отведи его в подсобку, придется немного поторговаться.
Джейми вскакивает со стула, не веря в то, что сейчас с ним произойдет. За спиной у него как из-под земли вырастают двое – Стиви незаметно подал им сигнал – и берут под руки так крепко, что Джейми понимает: вырываться бесполезно. Когда его ведут в подсобку, он с отчаянной надеждой оглядывается на Салли, но тот больше не смотрит в его сторону, а задумчиво потягивает пиво.
Паб уже начинает наполняться – вечером здесь приходится поработать локтями, чтобы пробраться к стойке, и важно при этом не толкнуть никого из серьезных ребят, – когда Стиви устало возвращается к своему незанятому стулу. Бармен, оставив прочих посетителей, наполняет его стакан.
– Упрямый сукин сын, – произносит Стиви. – Даже жалко его, нам бы такой пригодился.
– Да, я о том же подумал, когда его увидел, – кивает Салливан. – Но чего теперь: опоздали. Что ты выяснил?
– Стыдно признаться, но ничего. А теперь он уже ничего и не скажет.
– Это как? – Салли знает ответ на свой вопрос и с трудом подавляет желание врезать Стиви по флегматичной физиономии. Подавляет не потому, что друг и верный помощник этого не поймет. Просто, дожив до седин в отличие от почти всех, с кем когда-то начинал в уличных бандах, Салли научился сдерживаться. Если тебе не везет, в гневе только сильнее все испортишь.
– Ребята немного увлеклись. Шон макал его в раковину, и… Ну, в общем, он ничего уже не скажет, – с грустью, словно произнося прощальные слова над могилой, повторяет Стиви. – Ничего, Салли, он же полный лох; поищем у него дома, у родителей. Найдем подружку – наверняка была подружка у такого жеребца. Никуда не денутся сраные картины; главное, мы знаем, что он их не продал.
– Стиви, этот день начался ужасно, и ты его почти спас. Но теперь все даже хуже, чем было. Я и не знаю, что еще тебе сказать. А, вот что: это животное, Шон, – я больше не хочу его видеть.
