Уоррен Мерфи - Крайний срок
Глава восьмая
Врачиха частной клиники в Ист Сайде, в которую был доставлен Рендл Липпинкотт, потрепала пациента по руке. Липпинкотт лежал на койке со связанными руками.
– Как поживает мой голенький танцор диско? – спросила врач.
Липпинкотт был спокоен. Он с надеждой поднял глаза, услыхав от врача:
– Ни о чем не тревожьтесь, Рендл. Все обойдется.
Врач вооружилась шприцем и пузырьком с желтой жидкостью. Быстро наполнив шприц, она воткнула его Липпинкотту в локтевой сгиб. Тот закусил губу. Врач вынула иглу из вены и убрала в саквояж шприц, хотя он был одноразовым. Потом она провела ладонью по лбу больного.
– Все обойдется. – Доктор Елена Гладстоун захлопнула медицинский саквояж и направилась к двери.
Липпинкотт в тревоге проводил ее глазами. У двери она оглянулась и сказала:
– Прощайте, Рендл.
Эти слова сопровождались улыбкой. Взгляд Липпинкотта был полон смятения и страха. Она громко рассмеялась, тряхнула своими чудесными рыжими волосами и вышла.
В коридоре что-то заставило ее посмотреть налево. Перед столом медсестры стояли спиной к ней молодой белый мужчина и пожилой азиат – та самая пара, с которой она столкнулась этим утром у Элмера Липпинкотта. Она заспешила в другую сторону и скрылась за дверью.
Спустившись на два этажа, она нашла телефон-автомат и приготовила 35 центов.
– Говорит Елена, – сказала она в трубку. – Через пять минут он умрет.
Трубка вернулась на рычаг.
Медсестра никогда не лечила таких важных персон, как Липпинкотт. К тому же никто никогда не заглядывал ей в глаза так проникновенно, как это сделал худощавый темноволосый мужчина, улыбавшийся ей сейчас. Глаза его были похожи на темные омуты, они словно втягивали в себя все ее чувства, делали совершенно беспомощной. Она указала на дверь палаты Липпинкотта.
– Палата двадцать два двенадцать, – пролепетала она.
– Спасибо, – сказал Римо. – Я вас не забуду.
– Вы вернетесь? – спросила сестра.
– Ничто не сможет мне помешать, – ответил Римо.
Чиун усмехнулся.
– Когда? – не унималась сестра. – Прямо сейчас?
– Сперва мне надо сделать два дела, – сказал Римо. – А потом я вернусь, не сомневайтесь.
– Я работаю до двенадцати тридцати, а потом сменяюсь, – поведала сестра. – Я живу не одна, но моя соседка по комнате служит стюардессой в «Пан-Ам». Сейчас она то ли на Гуаме, то ли еще где-то. Так что у меня никого нет. Кроме самой меня. И того, кого я приглашу.
– Это меня устраивает, – сказал Римо, подхватил Чиуна под руку и зашагал с ним по больничному коридору.
– До чего странная страна! – сказал Чиун.
– Почему? – спросил Римо.
– Какое обожание! И это при том, что любой житель страны куда привлекательнее тебя и, безусловно, выше по умственным способностям. Почему же она влюбилась именно в тебя?
– Может быть, из-за моего природного очарования? – предположил Римо.
– Скорее, из-за умственной неполноценности, – буркнул Чиун.
– Ты ревнуешь, вот и все. Посмотри, у тебя позеленели от ревности глаза.
– Мне нет никакого дела до разных дураков, – отмахнулся Чиун.
В палате 2212 они застали Рендла Липпинкотта с простыней во рту. Судя по всему, он вознамерился сжевать ее до последней нитки. Римо вынул простыню у больного изо рта.
– Вы нас не знаете, – сказал он, – но мы работаем на вашего отца. Что произошло сегодня вечером?
– Простыни, – прохрипел Липпинкотт. – Они меня душат. На мне слишком много простыней... – Его безумные глаза шарили по комнате, часто мигая.
Римо взглянул на Чиуна. Щуплый азиат подскочил к кровати и освободил Липпинкотту руки. Тот немедленно сбросил с себя простыни и вцепился в ворот своего больничного халата. Его бескровные пальцы с мясом выдрали пуговицы. Он стянул халат и голый распластался на койке. Он затравленно озирался, как угодившая в западню крыса, помышляющая только о побеге.
– Мне тяжело... – со свистом вырвалось из его рта. – Тяжело!
– Теперь вам ничего не угрожает, – сказал ему Чиун и, повернувшись к Римо, тихо добавил: – Он очень опасно болен.
– Тяжело, тяжело... – снова затянул свое Липпинкотт. – Воздух... Меня расплющивает... Он отчаянно замахал руками.
– Что происходит, Чиун? – спросил Римо, беспомощно застыв в ногах кровати и рассматривая больного.
– Он находится под действием опасного препарата, – ответил Чиун. – Очень опасного.
Липпинкотт все размахивал руками, словно пытаясь разогнать тучу комаров. Из уголков его рта стекала слюна. Его бескровное лицо пошло пятнами, а потом побагровело.
– Что делать? – спросил Римо.
Чиун прикоснулся кончиками пальцев правой руки ж солнечному сплетению Липпинкотта. Тот не обратил на это внимания; казалось, он вообще не замечал, что в его палате находятся люди.
Чиун кивнул и взял Липпинкотта за левую кисть. Только что рубившая воздух рука замерла, словно угодила в смолу. Чиун взглянул на локтевой сгиб и пригласил Римо полюбоваться вместе с ним на след от иглы.
Затем Чиун выпустил руку Липпинкотта, которая вновь принялась рубить воздух. Седые пряди Чиуна пришли в движение. Сам он тоже не терял времени: его палец воткнулся Липпинкотту в шею. Руки больного по-прежнему молотили воздух, глаза вращались, слюна текла, но это происходило все медленнее. Наконец, Липпинкотт затих.
Чиун не убирал палец еще несколько секунд. Глаза больного закрылись, руки упали на кровать.
– В его тело попал яд, который действует на мозг, – сказал Чиун. – Все эти движения помогли яду достичь мозга.
– Можем ли мы что-нибудь сделать?
Чиун перешел на другую сторону койки.
– Надо прекратить доступ яда в мозг. После этого организм сам очистится от него.
Он снова вдавил пальцы в шею Липпинкотта, только теперь не слева, а справа. Липпинкотт уже спал; постепенно лицо его из багрового стало бледным. Чиун не убирал пальцы ровно 10 секунд, после чего наклонился над миллионером, чтобы воткнуть пальцы ему в левую подмышку. При этом он что-то шипел. Римо узнал корейское слово, означающее «живи». Чиун произносил его, как приказ.
Римо кивал, наблюдая, как Чиун перекрывает один за другим главные кровеносные сосуды в теле Липпинкотта. Это был старый способ воспрепятствовать свободному переносу ядов в теле пострадавшего, принятый в системе Синанджу. Впервые услыхав от Чиуна объяснение этого способа, Римо окрестил его «касательным турникетом», и Чиун, удивившись, что ученик в кои-то веки проявил понятливость, закивал и заулыбался. Надавливания требовалось производить с большой точностью и в определенном порядке, чтобы главные сосуды, переносящие яд, временно перекрывались, а второстепенные продолжали снабжать мозг кровью и кислородом, предохраняя от умирания. В операционной для аналогичной операции потребовалось бы шестеро специалистов, столько же ассистентов и оборудование на миллион долларов. Чиун же обходился кончиками своих пальцев.
Римо так и не удалось запомнить последовательность, но сейчас, наблюдая, как Чиун обрабатывает Липпинкотта от горла до лодыжек, он впервые постиг логику метода: слева-справа, слева-справа, сверху вниз, 16 точек. Всего одна ошибка – и почти мгновенная смерть от недостатка кислородного питания в мозгу.
– Осторожно, Чиун, – инстинктивно проговорил Римо.
Кореец поднял на него свои карие глаза, обдав презрением, и глубоко погрузил пальцы в мышцу левого бедра своего пациента.
– Осторожно? – прошипел он. – Если бы ты овладел этим методом тогда, когда тебе это предлагалось, то же самое было бы сделано вдвое быстрее, и у него было бы больше шансов выжить. Если что-то не получится, не смей меня винить! Я знаю, что делаю: ведь я позаботился овладеть этим методом. Но разве могу я хоть в чем-нибудь положиться на неквалифицированную помощь белого?
– Все правильно, Чиун, успокойся.
Римо нашел себе занятие: он встал у подушки больного и принялся считать его пульс. В его ноздри просочился цветочный запах. Этот аромат был ему знаком. В нем была сладость и мускус. Он временно выбросил из головы мысли о запахе и, положив ладонь Липпинкотту на грудь, стал считать удары сердца и ритм дыхания. Когда Чиун покончил с большой веной в правой лодыжке Липпинкотта, пульс составлял всего 30 ударов в минуту, а грудь поднималась для вдоха всего один раз в шестнадцать секунд.
Чиун завершил операцию и поднял голову. Римо убрал ладонь с груди Липпинкотта.
– Он будет жить? – спросил он.
– Если да, то, надеюсь, ему никогда не придется испытывать такое унижение, как попытки научить чему-то человека, не желающего учиться и отвергающего ценный дар, словно грязь от...
– Он будет жить, Чиун? – повторил Римо свой вопрос.
– Не знаю. Яд распространился по организму. Все зависит от его воли к жизни.
– Ты все время говоришь о яде. Что за яд?
– Этого я не знаю, – покачал головой Чиун. – Этот яд калечит не тело, а мозг. Ты видел, как он срывал с себя одежду. Ему казалось, что самый воздух – тяжелое одеяло. Не понимаю!
