А. Й. Казински - Последний праведник
— И тропический лес, — закончила Сусанне, глядя на них таким негодующим взглядом, как будто Каспер с Нильсом лично вырубали тропические леса под корень. Пальцы Каспера застыли над клавиатурой, как будто он сидел за роялем «Стейнвей», из которого только что извлек последние аккорды рахманиновской Симфонии № 3:
— Дай мне десять минут.
* * *Нильс провел эти десять минут у автомата с кофе. Он здесь был так себе, никакого сравнения с кофе из эспрессомашины, которую Катрине привезла в прошлом году домой из Парижа. Настроение у Нильса было неважное; возможно, на него давила обстановка архива — все эти нераскрытые убийства. Нильс ненавидел несправедливость сильнее, чем любил справедливость. Любое нераскрытое преступление — убийство, изнасилование, нападение — не давало ему спать ночами, наполняло его негодованием и злостью. Именно энергия несправедливости двигала его вперед. Но добившись осуждения преступника, стоя перед зданием суда и глядя, как того увозят, Нильс часто чувствовал внутри какую-то необъяснимую пустоту.
— Так. Сколько имен тебе нужно? — спросил со своего места Каспер.
Нильс взглянул на часы. Начало одиннадцатого. Не позднее шести ему нужно вернуться домой, чтобы собрать вещи. Не забыть еще выпить таблетки. Итого у него есть восемь часов. Скажем, по часу на каждого. Со всеми людьми из списка он должен будет поговорить лично, потенциальная угроза убийства, сколь бы призрачной она ни была, не тема для телефонной беседы, рассудил Нильс.
— Восемь фамилий из начала списка.
— Распечатать тебе?
— Да, пожалуйста.
Принтер зажужжал. Нильс взглянул на список. Сливки благотворительной индустрии. The best of the best.[22]Останови любого прохожего на улице, и тот с ходу назовет большинство из этих фамилий.
— Проверить их по нашей базе? — у Каспера на лице появилось нечто похожее на улыбку. Предложение было соблазнительным. Те, кто получает большинство хитов на «добрые слова», те, кто всегда появляется на экране или страницах газет, когда речь заходит о помощи сирым и убогим, — так не проверить ли сейчас, что может рассказать о них полицейская база данных?
— Ну что? Это больше двух минут не займет.
— Нет, не стоит. Нас ведь интересует то, как их воспринимают остальные.
Сусанне заглянула в список через плечо Нильса.
— Ну вот, я же вам говорила, — с облегчением сказала она, — руководитель «Спасем детей» тут тоже есть. Но вот что здесь делает Мерск?
Каспер изучил страницу поиска и покачал головой.
— Мерск имеет отношение к такому количеству проектов в Дании и за ее пределами, что всплывает чуть ли не каждый раз, когда мы запускаем поиск. Его налоги наверняка позволяют финансировать сотни муниципальных школ. Но если бы нам потребовалось найти наиболее ненавистных датчан, он бы тоже, несомненно, оказался в списке. Убрать его?
— Да, давай уберем. Он первый кандидат на выбывание.
— А тот, кто здесь указан первым номером, он кто такой? — спросила Сусанне.
— Торвальдсен? — переспросил Нильс, удивляясь ее незнанию. — Это же генеральный секретарь Красного Креста.
Новый список вышел из принтера. Вместо Мерска на шестом месте оказался часто появляющийся в средствах массовой информации священник.
— Все старые знакомцы, — констатировал Нильс. — Кроме восьмого номера. Его я не знаю.
— Густав Лунд. 11237 совпадений на слова «спасать» и «мир». Давай я проверю, — сказал Каспер, запуская поиск на имя. На экране появился видный профессор за пятьдесят.
— Красивый, — сухо сказала Сусанне.
— Густав Лунд. Математик, профессор. Ага, получил Нобелевскую премию в 2003 году, совместно с двумя канадскими и тремя американскими коллегами. Хм… Его сын покончил с собой… ему было всего двенадцать лет.
— Ну, от этого его отец не становится плохим человеком.
Похоже было, что Нильс и Каспер не совсем с этим согласны.
— И что в нем хорошего? — спросила Сусанне.
— Это вопрос. — Каспер внимательно смотрел на экран. — А, вот: в Нобелевской речи он сказал, что «мир спасет математика». Эту фразу, похоже, постоянно и повсеместно цитировали. Если хочешь, я могу его убрать и поставить вместо него девятый номер. Докладчик по климатическим вопросам из…
— Да нет, не стоит, — сказал Нильс, глядя на список. — Оставим место для сюрпризов.
12
Аэропорт Арланда, Стокгольм — Швеция
Выходя из самолета, Абдул Хади смотрел в пол, не осмеливаясь взглянуть в глаза стюардессе. Она принадлежала Западу, была собственностью Запада, и у него не было никаких оснований пытаться убедить себя в чем-то другом. К тому же она слишком сильно напоминала ему о сестре, хотя была совсем на нее не похожа. Возраст — единственное, что их объединяло, сестре сейчас было бы примерно столько же, тридцать восемь. Ей успело исполниться только восемь.
На паспортном контроле он встал в очередь для «лиц с иным гражданством». Граждане Евросоюза легко проскальзывали сквозь свой привилегированный вход. Им можно доверять. Очередь, в которой стоял Абдул Хади, не двигалась, но он давно к этому привык. Однажды какой-то араб назвал такую очередь «восточным экспрессом». Сомалийская мать с тремя детьми вела безнадежный для нее разговор со шведским полицейским за стеклом. Абдул Хади с первого взгляда понял, что ее никогда не пустят в страну, он видел такие ситуации каждый раз, пересекая границу. Не-западные граждане, которых отсылают обратно. Проблемы с визой, имя ребенка по-разному записано в паспорте и на билете, отсутствие обратного билета, слишком старая паспортная фотография — малейшее несоответствие правилам, и тебе отказывают во въезде. Европа стала фортом, паспортный контроль — пешеходным мостом, перекинутым через ров с водой, и если ты не знаешь пароля, ты можешь сразу поворачивать назад.
Сомалийская женщина плакала. Ее дети голодали, кожа так обтянула кости на их лицах, что они стали похожи на старичков. Ему было больно на это смотреть. Ей пришлось отступить в сторону, уступая место следующему в очереди. Лицо Абдула Хади было изучено очень внимательно — как фотография в паспорте, так и оригинал. Он принялся считать европейцев, которых успели пропустить в другой очереди. Пять. Полицейский провел его паспорт через какую-то машинку. Двенадцать.
— Business?
— Visiting family.
— Do you have a return ticket?
— Yes.
— Show me please.[23]
Абдул Хади взглянул на вторую очередь. Еще пятеро успели пройти, всего семнадцать. Полицейский внимательно изучал обратный билет. Без действующего обратного билета тебя никуда не пустят, они хотят быть уверенными в том, что ты уберешься отсюда как можно скорее. Двадцать пять. Абдул Хади успел досчитать до тридцати двух, пока ему без слов вернули паспорт и обратный билет.
— Next![24]
* * *У выхода стоял только один араб, так что ошибки быть не могло. Они с Абдулом Хади обменялись взглядами и пошли друг другу навстречу.
— Абдул?
— Да.
— С приездом. Я Мухаммед, твой двоюродный брат.
Абдул Хади только сейчас заметил сходство. То же овальное лицо, волосы, не собирающиеся украшать голову слишком много лет, густые брови. Он улыбнулся. Прошли десятилетия с тех пор, как он в последний раз видел маминого брата, тот перебрался в Швецию больше двадцати лет назад, получил статус беженца, завел детей — и вот один из них стоит теперь перед ним. Расслабленный и довольно упитанный.
— Тебя здесь неплохо кормят.
— Да, я знаю, что я толстый. Папа тоже постоянно ворчит про это.
— Передавай ему мои приветствия и мое уважение.
— Да, обязательно. Давай я понесу твой чемодан.
Они направились в сторону выхода.
— Почему твой отец сам не пришел меня встретить?
Мухаммед молчал, подбирая слова.
— Он болен?
— Нет.
— Он боится?
— Да.
Абдул покачал головой.
— Но нас много, нас целое войско. Спящее войско.
— Только ваше спящее войско нелегко бывает разбудить, — сказал Абдул своему молодому двоюродному брату, так хорошо отъевшемуся на западных харчах.
Пакет лежал на заднем сиденье машины. Абдул отчитал Мухаммеда за то, что тот оставил его на виду. Спящее войско мало того что страдает избыточным весом, но еще и сделать ничего толком не может.
— Тут только фотографии, — оправдывался Мухаммед. — Вся взрывчатка в багажнике.
Абдул рассматривал фотографии не знакомой ему церкви.
— Ты уверен, что это та самая?
— Абсолютно. Это одна из самых известных церквей в Копенгагене.
Теперь Абдул и сам узнал фото, которые видел в интернете. Иисус на деревянном кресте. Он немного сожалел о том, что его тоже придется взорвать, но в конце концов, это же не Иисус, а просто кукла, всего лишь кукла. Все эти западные невыносимые и бесконечные попытки превращать священное в кукол, фигурки и рисунки. Инсценировки евангельских легенд, изящная деревянная резьба на основе библейских мотивов, статуи, рисунки — этому нет конца. Западные люди пытаются убедить самих себя с помощью картинок, они делали это раньше, они продолжают делать это сейчас. Теперь это реклама их стиля жизни. Не то что Хади и его народ, они чувствуют божественное внутри себя, им не нужно трогать его руками. Он снова взглянул на фигуру Иисуса. Какое-то детское очарование.
