К. Сэнсом - Камни вместо сердец
Мой собеседник окинул взглядом большой зал, бывший вершиной всех его амбиций:
– И я, как слепой, не замечал, что сын мой теряет рассудок. В его поступке я виню себя самого. – Он снова вздохнул. – Что ж, теперь все кончено. Дирик пытается отговорить меня от отъезда, однако я принял решение.
Хозяин дома провел меня в комнату Дэвида. В ней находилась добротная кровать под балдахином на четырех столбах, кресла и подушки, а на старом гобелене на одной из стен изображена была битва из римских времен. Никаких книг, как в комнате Хью, там не было. Хоббей-младший лежал в постели. Он недвижно уставился в потолок, однако когда мы вошли, попытался подняться. Отец остановил его движением руки:
– Не надо. Сорвешь повязки.
Молодой человек посмотрел на меня полными страха глазами. В своей постели он был похож на пойманного испуганного мальчугана, и щетина на щеках делала его лишь еще более жалким.
– Как вы себя чувствуете, Дэвид? – вежливо спросил я.
– Больно, – пожаловался он. – Доктор зашил мою рану.
– Дэвид вел себя мужественно. Он даже ни разу не вскрикнул… так, мой сын? – улыбнулся ему Николас.
Юноша глубоко вздохнул.
– Мастер Шардлейк пришел, чтобы сказать тебе о том, что не станет ничего говорить об обстоятельствах кончины твоей бедной матери, – продолжил хозяин дома.
Слезы вскипели в глазах Дэвида:
– Наверное, я тогда сошел с ума, сэр. Я стрелял в вас, а потом убил свою несчастную мать. Я не мог думать о чем-то другом… я все время хотел стрелять в людей. Я должен был сохранить в тайне наш секрет, удержать Эмму у нас. Даже если бы мне пришлось ради этого убивать…
Торопливо, почти неразборчиво выпалив эту тираду, он вдруг умолк, взглянул на меня и полным мучения голосом спросил:
– Сэр, может ли Бог простить такой грех, который я совершил?
Я посмотрел в его измученные глаза:
– Я не священник, Дэвид, но если человек глубоко раскаивается в содеянном, говорят, что Он может простить даже самый тяжкий грех.
– Я беспрестанно молюсь, сэр, – проговорил парень сквозь слезы. – О прощении грехов и за мою мать.
– Это все, что ты можешь сделать, Дэвид, – сказал его отец и, шагнув к сыну, взял его за руку. Слова его напомнили мне конец моего разговора с Екатериной Парр. Я опустил взгляд.
– Что слышно об Эмме? – дрогнувшим голосом спросил Дэвид.
– Мастер Шардлейк видел ее в Портсмуте. Она искренне жалеет о том, что нанесла тебе эту рану, – рассказал Николас.
– Я заслужил ее, – заявил Хоббей-младший, переводя взгляд на меня, и я увидел, что он до сих пор любит эту девушку. Мысль о том, что происходило в мозгу этого юноши последние шесть лет, настолько извратив его разум, заставила меня поежиться.
– Где она сейчас? – спросил он.
Старший Хоббей помедлил с ответом:
– Мы этого не знаем. Но считаем, что ей ничего не грозит.
– Я еще увижусь с ней?
– Едва ли, Дэвид. Если она и придет к кому-то, так это к мастеру Шардлейку.
Молодой человек вновь посмотрел на меня:
– Я любил ее, понимаете… Я любил Эмму все эти годы.
Я кивнул.
– Я никогда не думал о ней как о Хью. Вот почему, как мне кажется, страх пред разоблачением позволил дьяволу овладеть мной. Но я любил ее. Как любил и свою бедную мать, но осознал это только после того как… после того как убил ее. – Юноша разрыдался, и слезы потекли по его лицу.
Его отец опустил голову.
– Вот что… – начал я. Николас перевел свой взгляд на меня. Я помедлил, ибо уже успел наделить Гая достаточным количеством кошмарных случаев. Тем не менее самые трудные больные являлись для него хлебом насущным, и, быть может, он в данный момент как раз и нуждался в таком пациенте. К тому же, это предоставит мне возможность приглядеть за обоими Хоббеями…
– Если вы приедете в Лондон, я познакомлю вас с врачом, хорошим человеком. Возможно, он сумеет помочь Дэвиду, – сказал я, наконец.
– А он поможет моему сыну снова стать на ноги? – с пылом спросил хозяин дома.
– Этого я обещать не могу.
– Я не заслуживаю исцеления! – еще более пылко вскричал Дэвид.
Тогда я проговорил, для того лишь, чтобы утешить несчастного:
– Оставим это решать Богу.
Через час мы с Бараком в последний раз выехали из Хойлендского приорства и свернули на лондонскую дорогу. Перед отъездом я сделал еще кое-что: вошел в комнату Эммы и взял маленький крестик, все еще остававшийся в шкафчике возле постели.
– Теперь домой! – провозгласил Джек. – Наконец-то домой! Поспеем к родам.
Посмотрев на него, я невольно отметил, что приобретенный им в Лондоне животик исчез. Проследив направление моего взгляда, клерк бодро воскликнул:
– Скоро все нагоню! Отдых и хорошее пиво сделают свое дело.
Однако без задержек не обошлось. Мы миновали поворот на Рольфсвуд, и перед нами лежала зажатая крутыми откосами дорога на Сассекс. Но в паре миль за развилкой путь наш преградили трое солдат, стоявших посреди дороги. Они сообщили нам, что находящийся чуть дальше мост рухнул и его сейчас чинят. Дело шло к вечеру, и солдаты посоветовали нам найти себе место для ночлега.
Мой помощник рассердился:
– Неужели там совсем негде проехать? Нас всего двое, а моя жена в Лондоне вот-вот родит!
– До завершения ремонта здесь проезда нет, – стояли на своем военные.
За мостом скопилась целая очередь направляющихся в Портсмут солдат и возчиков. Барак уже собрался пуститься в препирательства, но я остановил его:
– А давай-ка, Джек, сделаем из нужды добродетель и съездим в Рольфсвуд.
Мой спутник отвернулся от смотревшего на него солдата и пробормотал:
– Так поехали, – и разразился потоком ругательств, только когда оказался достаточно далеко, чтобы охранявшие дорогу к мосту люди могли его услышать.
В Рольфсвуде вновь царили мир и летний вечерний покой. Мы проехали мимо дома Батресса.
– А что ты намереваешься сделать с этим пройдохой? – спросил у меня Барак.
– То же самое, что и с Приддисом… то есть ничего. Если я начну разбираться с тем, как они с Приддисом подделывали подпись Эллен, история с изнасилованием неизбежно вырвется на поверхность. A я не думаю, что в нынешней ситуации это кому-нибудь нужно.
– Ну, во всяком случае, крылышки мы Ричу подрезали.
– Слегка. И пусть лучше мать Уэста считает, что сын ее погиб как герой.
– Интересно, что покажет дознание в отношении смерти бедного мастера Феттиплейса…
– Убийство, совершенное неизвестными лицами, я полагаю. И пусть все останется именно так.
Мы подъехали к гостинице, нашли место для ночлега и поужинали, после чего я оставил помощника в одиночестве, ибо обязан был совершить один визит.
Возле церковного дома царил привычный беспорядок. В саду царила корявая вишня в полной листве. Дверь на мой стук открыл сам преподобный Джон Секфорд. На сей раз он казался трезвым, хотя грудь его стихаря украшало оставленное пивом пятно. Он пригласил меня в дом, и там я рассказал ему все, что узнал об Уэсте и Эллен, Дэвиде и Эмме и о людях, на моих глазах умиравших на «Мэри-Роз».
Когда я закончил рассказ, снаружи уже стемнело. Хозяин дома зажег свечи в гостиной и настоял на том, чтобы мы выпили пива: на одну мою кружку пришлось три его. Дослушав меня до конца, он склонил голову на грудь, шевеля пухлыми ладонями на коленях. Наконец священник посмотрел на меня:
– Этот король трижды воевал с Францией и проиграл все три войны. И каждую из них он затевал ради собственной славы. Знаете, в церкви существует такое понятие, как справедливая война. О ней писал Фома Аквинский, хотя само учение о подобной войне много старше. Объявляющее войну государство должно перед этим использовать все прочие варианты, на его стороне должна быть справедливость, и цель войны также должна быть благородной. Ни в одной из своих войн Генри не выполнял эти условия, хотя и называет себя наместником Бога на земле.
– А в каких это войнах присутствует справедливость, мастер Секфорд? – возразил ему я.
Отец Джон нетвердой рукой поднес кружку к губам:
– В некоторых, наверное, присутствует. Но только не в войнах этого короля. – Голос его вспыхнул гневом. – Вся вина на нем, вся вина… за гибель людей на «Мэри-Роз», за гибель солдат, женщин и детей во Франции. Даже за гибель Филипа Уэста, да простятся ему его грехи!
– Я все время вижу лицо своего друга Ликона, лица всех остальных солдат… Я вижу, как они падают в воду. Вижу снова и снова… – признался я и сухо улыбнулся. – Женщина, которой я в высшей степени восхищаюсь, советует мне искать утешение в молитве.
– Она права.
– Но как Бог позволяет совершаться подобным вещам?! – взорвался я. – Как?! Если представить себе, как тонет этот корабль, представить себе все те жестокости, которые протестанты с католиками обрушивают друг на друга, если вспомнить об Эмме и Хоббее с Дэвидом… иногда – простите, но иногда мне кажется, что Бог просто смеется над нами!
