Ты мне принадлежишь - Мэри Хиггинс Кларк
— Это чушь, она сама упала! — закричал кто-то из прохожих.
Опять раздался голос комментатора за кадром:
— Вы только что слышали заявление свидетельницы по имени Хильда Джонсон, утверждающей, что она своими глазами видела, как некий мужчина толкнул Кэролин Уэллс под колеса автофургона, вырвав у нее из-под мышки конверт. Хотя слова мисс Джонсон противоречат показаниям остальных прохожих, невольных свидетелей происшествия, полиция уверяет, что ее заявление будет принято во внимание и рассмотрено. Если ее слова подтвердятся, это будет означать, что трагическая случайность на самом деле — покушение на убийство.
Памела бросилась надевать пальто. Через четверть часа она уже сидела рядом с Джастином Уэллсом в комнате ожидания, примыкающей к блоку интенсивной терапии больницы Ленокс-Хилл.
— Ее оперируют, — произнес Джастин глухим бесстрастным голосом.
Памела взяла его за руку.
Через три часа к ним вышел хирург.
— Ваша жена в коме, — сказал он Джастину. — Сейчас еще рано делать прогнозы, мы даже не знаем, выживет ли она. Но когда ее привезли в отделение скорой помощи, она звала какого-то «Уэна». Кто бы это мог быть?
Памела почувствовала, как пальцы Джастина мертвой хваткой стискивают ее пальцы, едва не ломая кости.
— Я не знаю, — прошептал он, запинаясь, — не знаю.
15
Восьмидесятилетняя Хильда Джонсон любила рассказывать всем, кто готов был слушать, что она всю жизнь прожила в Восточном районе на Восьмидесятой улице и до сих пор помнит, как воздух в округе был пропитан терпким запахом солода и дрожжей из пивоварни Джекоба Руперта, находившейся на соседней Семьдесят девятой улице.
— Наши соседи думали, что перебираются поближе к солнцу, когда переезжали из Манхэттена в Южный Бронкс, — вспоминала она с дребезжащим смешком. — Что ж, все меняется. Тогда Южный Бронкс считался пригородом, а здесь стояли дешевые доходные дома. Теперь это место считается престижным, а Южный Бронкс — сплошной кошмар. Такова жизнь.
Эту историю друзья Хильды и люди, с которыми она встречалась в парке, слышали уже много раз, но ее это не смущало. Маленькая, костлявая, с редеющими седыми волосами и живыми, пронзительными голубыми глазами, она любила поболтать.
В хорошую погоду Хильде нравилось гулять в Центральном парке, сидеть на залитой солнцем скамейке. От природы наблюдательная, она все замечала и, не колеблясь, высказывалась обо всем, что, по ее мнению, требовалось исправить.
Она могла запросто выбранить заболтавшуюся няньку, не заметившую, как вверенное ее заботам чадо своим ходом удаляется от игровой площадки. Она постоянно читала нотации детям, бросающим на траву конфетные фантики. И нередко ей случалось остановить патрульного полисмена, чтобы указать на потенциальных правонарушителей, слоняющихся вокруг детской площадки или блуждающих по дорожкам.
Полицейские выслушивали Хильду с усталым, вежливым терпением, записывали ее предупреждения и обвинения, обещали проследить за подозреваемыми.
Острый глаз безусловно сослужил ей хорошую службу в этот понедельник. В пятом часу вечера, возвращаясь из парка домой, она стояла в толпе пешеходов в ожидании зеленого сигнала светофора и случайно оказалась справа и чуть позади элегантно одетой женщины с коричневым конвертом под мышкой. Внимание Хильды привлекло внезапное движение мужчины, который одной рукой выхватил конверт, а другой толкнул женщину вперед, прямо под колеса автофургона. Хильда крикнула: «Осторожно!», но опоздала. Зато успела хорошо рассмотреть лицо мужчины, прежде чем он растворился в толпе.
В поднявшейся сутолоке Хильде пришлось отступить, когда патрульный полицейский принялся теснить толпу любопытных с криком:
— Полиция! Всем назад!
При виде изуродованного, окровавленного тела со следами шин, оставленными на элегантном костюме, Хильде стало дурно, но она все-таки заставила себя поговорить с репортером. Потом она с большим трудом добралась до своего дома. Войдя в квартиру, она трясущимися руками заварила чай.
— Бедная девочка, — то и дело приговаривала она, медленно прихлебывая из чашки. Страшная сцена снова и снова всплывала перед глазами.
Наконец она убедилась, что у нее хватит сил позвонить в полицию. С дежурным сержантом, ответившим на звонок, ей уже несколько раз приходилось иметь дело, когда она сообщала о попрошайках, пристающих к прохожим на Третьей авеню. Он терпеливо выслушал ее рассказ.
— Хильда, нам известно ваше мнение, но вы ошибаетесь, — примирительно сказал он. — Мы уже опросили множество людей, стоявших рядом, когда произошел несчастный случай. Толпа надавила, когда свет переменился, и миссис Уэллс потеряла равновесие, вот и все.
— Она упала, потому что он нарочно толкнул ее в спину, вот что произошло, — отрезала Хильда. — Он выхватил у нее конверт. Я устала и собираюсь лечь, но оставьте сообщение капитану Ши. Я буду у него, как только он заступит на смену завтра с утра. Ровно в восемь.
Она возмущенно бросила трубку. Всего пять вечера, но ей необходимо прилечь. Она ощущала стеснение в груди, от которого можно было избавиться, только лежа в кровати и положив под язык таблетку нитроглицерина.
Через несколько минут она уже лежала в своей теплой фланелевой ночной рубашке, подложив под спину пышно взбитую подушку, помогавшую ей восстановить дыхание. Резкая головная боль, всегда возникавшая на несколько минут после приема таблетки, начала стихать. Боль в груди тоже ослабла.
Хильда с облегчением перевела дух. Главное — хорошенько выспаться, а завтра она отправится в участок и выскажет капитану Ши все, что о нем думает, а кроме того, подаст жалобу на тупоголового сержанта. Потом она настоит на встрече с полицейским художником и даст ему полное описание негодяя, который толкнул ту несчастную женщину. «Мерзавец, — подумала Хильда, вспоминая его лицо. — Хуже не бывает: шикарно одетый, представительный, к таким сразу проникаешься доверием. Как там эта бедная девочка? — спросила она себя. — Может, что-нибудь скажут в новостях».
Она потянулась за пультом и включила телевизор как раз вовремя, чтобы увидеть на экране свое лицо и услышать собственные слова о том, что она видела человека, толкнувшего Кэролин Уэллс под машину.
Хильду охватили смешанные чувства. Она ощутила волнение и гордость от того, что стала знаменитостью, но ее раздосадовал комментарий
