Джон Kаppe - В одном немецком городке
И он начал исповедовать Брэдфилда.
– Он не был женат?
– Нет.
– Никогда?
– Никогда.
– Жил один?
– Насколько мне известно.
– Когда его видели в последний раз?
– В пятницу утром на совещании моих сотрудников. В этой комнате.
– Это было в последний раз?
– Я случайно узнал, что кассир видел его и позже, но я не считаю возможным вести расспросы.
– Еще кто-нибудь исчез, помимо него?
– Нет, никто.
– Все на месте? Как насчет какой-нибудь длинноногой пичужки из канцелярии?
– Кто-нибудь всегда в отпуске, но отсутствующих по неизвестным причинам нет.
– Тогда почему Гартинг тоже не попросил отпуска? Обычно они так и делают. Уж если перебегать, то с удобствами, я бы так сказал.
– Понятия не имею.
– Вы не были с ним близки?
– Конечно, нет.
– Как насчет его друзей? Что говорят они?
– У него нет друзей, достойных упоминания.
– А не достойных упоминания?
– Насколько мне известно, у него не было близких друзей в нашей колонии. Мало у кого из нас такие друзья есть. Знакомые – да, но не друзья. Это естественно для работников посольства. Представительские обязанности приучают ценить уединение.
– Как насчет немцев?
– Не имею представления. Он был когда-то на короткой ноге с Гарри Прашко.
– Прашко?
– Здесь есть парламентская оппозиция – свободные демократы. Прашко – одна из самых ярких фигур в этой группе. За свою жизнь он переменил несколько политических направлений, был даже довольно видным попутчиком. В деле есть упоминание о том, что они когда-то дружили. По-видимому, познакомились во время оккупации. У нас есть картотека полезных контактов. Я даже спрашивал Гартинга однажды об этом Прашко, и Гартинг сказал, что они больше не встречаются. Вот все, что мне по этому поводу известно.
– Он был когда-то помолвлен с девушкой по имени Маргарет Айкман. Как военнослужащему, Гартингу требовался поручитель. Он назвал Прашко, депутата бундестага.
– И что же?
– Вы никогда не слышали об этой Айкман?
– Боюсь, что эта фамилия не вызывает у меня никаких ассоциаций.
– Маргарет.
– Да, вы сказали. Я никогда не слышал об этой помолвке, никогда не слышал имени этой женщины.
– Его хобби? Фотография? Марки? Радио? Тернер все время писал. Точно заполнял анкету.
– Он любил музыку. Играл на органе в церкви. Кажется, собирал пластинки. Вы лучше поговорите с младшим персоналом: там он был больше в своей среде.
– Вы никогда не бывали у него дома?
– Один раз. Был приглашен на обед.
– А он у вас бывал?
Ритм их разговора внезапно нарушился: Брэдфилд задумался.
– Однажды.
– Вы приглашали его на обед?
– На коктейль. Гартинг не совсем подходящий объект для званых обедов. Извините, если я задеваю ваши сословные чувства.
– Их у меня нет.
Брэдфилд не выказал удивления.
– Но вы к нему все-таки пошли, верно? Другими слова ми, вы подали ему надежду.– Он встал и быстро перешел к окну, точно ночная бабочка, привлеченная светом.– У вас есть на него досье, верно? – Тон его был почти безразличным, будто он перенял у Брэдфилда протокольный стиль разговора.
– Только платежные листки, годичные отчеты, армейская характеристика. Обычные документы. Можете ознакомиться, если хотите.– Тернер не ответил, и он добавил: – Мы не заводим на служащих подробных досье: наши кадры так часто меняются. Гартинг – исключение.
– Он ведь работал здесь двадцать лет.
– Да. Как я уже сказал, он – исключение.
– И никогда не проходил проверки? Брэдфилд ничего не ответил.
– Двадцать лет в посольстве, преимущественно – в аппарате советников, и ни разу не проверялся. Даже не представлялся на проверку. Поразительно.– Казалось, он просто высказывает мнение по поводу чьих-то взглядов.
– Вероятно, мы все считали, что он уже прошел проверку. Ведь он попал к нам из Контрольной комиссии. Предполагается, что туда берут с определенным отбором.
– Это большая честь – быть представленным на проверку. Не каждый ее удостаивается.
По серой лужайке расхаживали два немецких полицейских, полы их мокрых кожаных пальто лениво хлопали по сапогам. Все это сон, думал Тернер. Шумный неотвязный сон. Он вновь услышал дружелюбный голос де Лилла: «Бонн – очень мистический уголок: фантазии здесь совсем вытеснили действительность».
– Хотите, я вам что-то скажу?
– Вряд ли я в состоянии помешать вам.
– Так вот. Вы меня предупредили о последствиях. Это – обычное дело. Но где же остальное?
– Понятия не имею, что вы хотите сказать.
– Я хочу сказать, что у вас нет никакой версии. С таким отношением я еще не встречался. Ни паники. Ни своей точки зрения. Почему же? Он работал у вас. Вы его знали. Вы говорите, что он – шпион. Он стащил ваши ценнейшие папки. Что, у вас здесь всегда так относятся к перебежчикам? Раны рубцуются так быстро? – Он помолчал, ожидая ответа.– Я помогу вам, отвечу за вас: «Он проработал здесь двадцать лет. Мы полностью доверяли ему. И все еще доверяем». Как вам нравится эта версия?
Брэдфилд молчал.
– Сделаем еще одну попытку: «Я всегда его подозревал с того самого вечера, когда мы говорили о Карле Марксе. Гартинг проглотил маслину и не выплюнул косточки». Это годится?
Брэдфилд и теперь не ответил.
– Поймите, это выходит за рамки обычного. Теперь вам ясно? Он человек незначительный. Вы не желали приглашать его к себе на обед. Вообще не желали иметь с ним дело. К тому же он дерьмо. Пошел на такое предательство.
Тернер не сводил глаз с Брэдфилда – светлых глаз охотника. Ждал жеста, малейшего движения. Он даже чуть наклонил голову, будто прислушиваясь, не донесет ли чего-нибудь ветер. Но напрасно.
Вы даже не даете себе труда разобраться в его по ступке не только ради меня, но ради себя самого. Ни малейшей мысли. Когда речь идет о нем, вас как бы нет. Словно он уже умер. Ничего, что я перехожу на личности? Просто я понимаю, что вы не располагаете временем и как раз собирались мне это сказать.
– Я как-то не отдавал себе отчета,– сказал Брэдфилд ледяным тоном,– что должен буду выполнять вашу работу. А вы – мою.
– Капри. Как насчет Капри? В посольстве сейчас хаос. Он подхватил девчонку. Стянул несколько папок, продал их чехам и удрал со своей пичужкой.
– У него не было девушки.
– Айкман. Он ее раскопал. Удрал вместе с Прашко. Втроем – невеста, шафер и жених.
– Я уже сказал вам: у него не было девушки.
– А, значит, вам это известно? Значит, что-то вы все– таки знаете наверняка. Он предатель, и у него не было девушки.
– Насколько нам известно, у него не было женщины. Такой ответ вас удовлетворяет?
– Может быть, он гомосексуалист?
– Убежден, что этого не может быть.
– Он сорвался внезапно. Мы все немного психуем примерно в этом возрасте. Мужской климакс? Это подойдет?
– Нелепое предположение.
– Нелепое?
– Насколько я могу судить, безусловно.– Голос Брэдфилда дрожал от ярости, тогда как Тернер говорил почти шепотом.
– Мы всегда ничего не знаем до поры до времени, верно? Пока не станет поздно. В его распоряжении были казенные деньги?
– Да. Но они – на месте.
Тернер круто повернулся к Брэдфилду.
– Значит, вы все-таки проверяли! – Глаза его горели торжеством.– Значит, и у вас бывают грязные мысли… Может быть, он просто кинулся в реку,– предположил Тернер успокоительно, по-прежнему не сводя глаз с Брэдфилда.– Личной жизни у него не было. Жить нечем. Эта версия не устроит нас?
– Смехотворная мысль, если хотите знать мое мнение.
– Для такого малого, как Гартинг, секс должен много значить. Я вот что хочу сказать: если ты один – только секс и остается. По правде говоря, не понимаю, как некоторые из ребят устраиваются. Я бы не смог. Недельки две, больше мне не продержаться. Секс – единственное, что остается, если живешь один. Разумеется, кроме политики. По крайней мере я так считаю.
– Политика и Гартинг? Не думаю, чтобы он читал газеты чаще, чем раз в год. В этих вопросах он был сущим ребенком. Наивным младенцем.
Так часто бывает,– сказал Тернер.– Это и примечательно.– Он снова сел, заложил ногу за ногу и откинулся на спинку стула, как человек, приготовившийся предаться воспоминаниям.– Я знавал одного парня, который продал свое первородство потому, что всегда должен был уступать место в метро. Мне кажется, из-за подобных вещей сбивается с пути куда больше людей, чем наставляется на путь истинный библией. Может быть, в этом все и дело? Его не приглашали на званые обеды, не доставали билетов в спальные вагоны. В конце концов, кем он был? Временным сотрудником?
Брэдфилд ничего не ответил.
– А в посольстве он проработал очень долго. Получается что-то вроде постоянного временного сотрудника. А такие вещи не приняты – особенно в посольстве. Люди ассимилируются, если слишком долго сидят на месте. Но ведь он и был из местных, верно? Наполовину. Наполовину гунн, как сказал бы де Лилл. Он говорил когда-нибудь о политике?
