Юрий Яровой - Особый случай
– Это когда он на первый класс готовился? – спросил Крылов.
– На первый…
– Да – а… И нас он, признаться, удивил. А сдал! Утер нос молодым – первый в отряде штурман первого класса! И вот надо же – последний полет, – сказал Крылов.
– Как последний?! – резко повернулся Виталий к Крылову. – Он же летит! Они долетят, я разговаривал с Тюменью! – сорвался он на крик.
– Ты чего? – повысил голос Крылов. – А ну, иди проветрись! – приказал он, встал за его стулом, рассматривая и запоминая «картинку» на экране локатора: – Принял!
– Сдал, – мгновенно сникнув, ответил Виталий и поднялся со стула.
– Стой! – приказал Крылов. – Ты меня не понял. Конечно, они долетят, я же тебе русским языком объяснил, что Москва распорядилась запустить остановленные моторы. А ты не знаешь разве, что у отца это последний полег? Не знаешь о его рапорте?
– Какой рапорт? – нахмурился Виталий.
– Чудеса в решете! Хотя на Геннадия это похоже – молчун.
– Какой рапорт? – повторил Виталий. – Только что сам узнал от командира отряда, – оторвался Крылов от экрана локатора. – Перед полетом, оказывается, он написал рапорт об отставке. Отлетался, на пенсию.
Виталий стоял окаменевший: отец на пенсию? Не может быть, мама бы знала… «Ночей не спит, когда он в воздухе!»
– Правда? – обрадовался он. – Вы меня не разыгрываете?
– Здравствуйте, я ваша бабушка, – усмехнулся Крылов. – Вон командир отряда – сам расспроси.
23 часа 41 мин.
Пилотская самолета № 75410
Уже час они летели на двух двигателях. Ныли от напряжения руки и ноги. Но командир чувствовал, видел: все, включая даже Димку Киселева («Вот бог наградил механиком! Зеленеет на высоте, как стюардесса-практикантка…»), пришли в норму и ведут себя так, как будто ничего не случилось.
«Конечно, когда движки загорелись – это тебе не тренажер, – рассуждал Селезнев. – Железных пилотов нет. А тем более когда за твоей спиной – люди! Но важно, что даже Димка не спасовал. Молодцы! Теперь только не давать им времени на всякие там мысли. Работать! Когда человек работает, все в норме». И он без устали тормошил их: «Димка, какой расход керосина?… Невьяныч, дай-ка еще раз глянуть на „метео“ Сударь! Что у тебя там с обледенением? Не началось?…»
– Осипыч, – нажал он на кнопку переговорного устройства – обернуться не мог, взгляд сосредоточен на приборах. – Осипыч, тут ведь где-то у нефтяников есть зимние полосы – грузовые «антоны» сюда, к геологам, летают. Может, еще не растаяли полосы?
Штурман ответил тоже по переговорному устройству.
– А кто тебя там ждет? И ты ведь не буровые станки везешь, а людей.
– Это ты верно заметил, Осипыч. Так что же, неужели так и будем на двух пилить аж до самой Тюмени? Что у них совести нет, в ЦДС: не могут найти аэродромы поближе?
– А что с них толку, с ближних? – ответил, помолчав, штурман. – Угробиться можно и во Внукове – были бы подходящие условия. А на ближние сейчас эти условия как раз и есть.
– Тоже верно, Осипыч. Только вот держусь я за штурвал и чую, как у Никиты поджилки трясутся: не долетим ведь до Тюмени!
– Устал, командир, – признался Никита. – Однажды, мальчишкой еще, бегал я по крыше дома, дом у отца свой, высокий. Вот и сорвался. Загремел вниз. Успел только ухватиться за водосточный желоб. Завис, одним словом, между небом я землей. Надо орать во все горло, на весь мир орать, чтоб сняли! А я гляну вниз – язык деревенеет.
– А ты за борт не смотри, – посоветовал Селезнев. – Ничего там хорошего – облака до самой земли.
– Да я при чем? – сказал Никита. – Потянуло…
– Ну и что? Загремел?
– Все, думаю, конец. Язык уж отнялся, и руки отнимутся. Но тут вижу – бочка. На углах домов под желобами бочки для дождевой воды ставят. А я как раз на этом самом желобе и завис – метрах в трех от угла. Ну, думаю, шалишь, не все еще потеряно. Руками я еще шевелю. И давай: раз-раз пальцами, а желоб-то наклонный, к бочке! Шевелю я это пальцами – жжет невыносимо, режет железо, а все же чувствую, что к бочке то меня сносит!
– Глиссанул,[21] значит…
– Вот-вот! Совершил мягкую посадку…
– В бочку?
– В бочку.
– А руки?
– А что руки? Видел когда-нибудь разутого «туполева»? Занесет его, беднягу, на концевую[22] – от резины одни клочья. Вот так и у меня с руками. Ничего! Зажило, даже шрамов не осталось.
– Вот за это – молодец! – сказал Селезнев. – За бочку…
– Командир, в дверь стучат, – сказал Витковский.
– В дверь? Неужто пассажиры? Этого нам только не хватало! Где там Кирьяниха? – Он двинул переключатель абонентского щитка на связь с проводником, дождался «Да!» и крикнул: – Мать! Кто к нам ломится?
Телефонную трубку взяла Таня.
– Это Людмила Николаевна к вам пошла – воду понесла.
– А – а… – сказал командир. – А как там в салонах, тихо?
– Как тихо? – не поняла Таня.
– Ну, не шумят?
– А затем им шуметь? – удивилась Таня, – Спят, отдыхают.
– Так… – Селезнев понял, что Татьяна об аварии не догадывается. – Ну и не буди, пусть спят. И крикнул:
– Откройте Кирьянихе!
Пока штурман возился с задвижками, командир переключился на радиста и сказал:
– Невьяныч, ты что – третьего номера в дела не посвятил?
– А зачем? Нужно будет – скажет Людмила.
– Что ж, может, и верно.
Людмила в самом деле принесла им бутылку воды и стопку пластмассовых стаканчиков.
– Ох, ну и люди же вы! – сказала она, захлопывая за собой дверь. – Сидите как сурки, хоть бы слово сказали!
– О чем, мать! – откликнулся Селезнев, не оборачиваясь. – Мы тебя и без слов любим.
– Ты же обещал объяснить, что случилось!
– А чего объяснять? Летим и летим… Все нормально.
– Какой, мать, пожар? Приснился, что ли? Движки зафлюгировали – так это наше дело: хотим – летим на четырех, хотим – не двух.
– Знаешь, Селезнев! – разозлилась Людмила.
– Давай, иди, иди, не мешай. Как там читинский «заяц»? Не шумит?
– Притащился на кухню.
– Ты за ним присматривай, мать, это такой тип… Где он сидит?
– Сидел на первом «в», а теперь перешел во второй салон.
– На какое место?
– На шестом «д», кажется.
– У иллюминатора… Вот что, мать: ты его из кухни не отпускай. Там из этого иллюминатора винт третьего как на ладони. Увидит, что не крутится, может хай поднять. Держи этого «зайца», мать, на кухне.
– Как я его удержу?
– Да как хочешь. Хоть в любви ему, сукиному сыну, объяснись…
23 часа 50 мин.
Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота
Едва Козырев успел взять метеосведения по трассе и портам, как тут же получил новый приказ:
– Найдите в Москве самолет Ил –18 на предстартовой подготовке. Задержите вылет и подключите командира корабля ко мне.
Приказ был странный. Но приказы руководителя полетов, а тем более особой срочности, обсуждению не подлежат. Их надо выполнять безоговорочно и в предельно короткий срок.
Нужного самолета Александр Иванович не нашел – ни одного Ила на предстартовой подготовке. «Впрочем, – проговорился РП аэропорта Домодедово, – сейчас должен взлететь Ил –18».
– Задержите старт!
И тут же, переключившись на начальника смены: – Есть только один, в Домодедове, стартует.
– Вернуть!
Начальник смены порта Домодедово в ответ на приказ вернуть самолет со старта вскипел (это был первый случай открытого неповиновения за весь вечер, как только Козырев перешел на пароль «самолет»):
– Вы отдаете себе отчет…
Козырев не стал спорить: увидев через стекло, что Павлов не занят (тоже первый случай с тех пор, как из Толмачева поступило сообщение об аварии на траверсе Колпашева), он канал связи с Домодедовом переключил на внутренний селектор и тотчас увидел, как Павлов выбросил руку к микрофону:
– Кто говорит?
…люди привязались ремнями, ждут взлета!
Павлов: ЦДС, первый! Старт отменить!
Начальник смены: Но люди…
Павлов: Вы нуждаетесь в повторении приказа?
Александр Иванович от селектора отключился – он опять вызывал РП аэропорта Домодедово.
– Вы можете меня подключить к связи с самолетом на старте?
– Попробуем, – сказал диспетчер не очень уверенно, но через пять – шесть секунд Александр Иванович услышал голос диспетчера по старту:
– Домодедово, стартовый! Вам командира экипажа?
И еще – через томительную паузу:
– 75610, командир…
Александр Иванович сделал переключение на селектор, и Павлов опять выбросил руку к микрофону.
Павлов: Я не могу вам приказать – могу только просить. Над Сибирью терпит бедствие Ил –18: два двигателя зафлюгированы и залиты противопожарной жидкостью. Вы должны ответить на вопрос: можно ли и при каких условиях произвести запуск залитого и остановленного двигателя. В воздухе вас будут консультировать главный конструктор двигателей и шеф-пилот самолета. Справитесь?
