Патриция Хайсмит - Случайные попутчики
— Соня!
Она хлопнула в ладоши, он вздрогнул, но потом улыбнулся. Тупо, с тоскливым пониманием того, что многое произойдет, прежде чем он снова увидит мамины ноги, он глядел, как мама натягивает чулки. Стройная линия ее ног неизменно приводила его в хорошее настроение, заставляла гордиться. Ни у кого в целом свете, даже у самых молоденьких, не видел он таких красивых ног, как у мамы. Но она вышла замуж за человека, принадлежащего той жизни, от которой она хотела сбежать. Он собирался скоро вернуть ей свободу, но она об этом и не подозревала.
— И не забудь отправить вот это, — произнесла мама.
Бруно вздрогнул: под нос ему сунули две змеиных головки. Эту вешалку для галстука они купили в подарок Начальнику. Она была сделана из сцепленных коровьих рогов, а венчали ее два чучела детенышей гремучей змеи, показывающих друг другу раздвоенные языки поверх зеркала Начальник терпеть не мог вешалок для галстуков, терпеть не мог змей, собак, кошек, птиц. А что он вообще мог терпеть? И эту уродливую вешалку он тоже возненавидит, потому-то Бруно и уговорил маму ее купить. Бруно нежно улыбнулся вешалке. Уговорить маму было нетрудно.
11
Он споткнулся о чертов булыжник, гордо выпрямился и попытался заправить хвост рубашки в брюки. Повезло еще, что вырубился в аллее, а не на улице, а то бы подобрала полиция — и прощай поезд. Он остановился и принялся искать бумажник, искать куда лихорадочней, чем в первый раз, когда боялся, что потерял его. Руки у него так тряслись, что он с трудом разобрал на билете время отправления: 10.20. Часы на улице показывали десять минут девятого. Если сегодня воскресенье. Конечно, воскресенье, раз все индейцы разгуливают в чистых рубашках. Он поглядел, не идет ли навстречу Уилсон, хотя Уилсона он не видел всю субботу и тот вряд ли мог сейчас оказаться на улице. Ему не хотелось, чтобы Уилсон знал о его отъезде из Санта-Фе.
Внезапно перед ним открылась Главная площадь с ее курами, детишками и стариками, по обыкновению жующими pinones[9] на завтрак. Он остановился и пересчитал колонны губернаторского дворца — получится ли досчитать до семнадцати? Получилось. Но все шло к тому, что колонны перестанут быть надежным критерием. В придачу к тяжелому похмелью болело все тело — из-за сна на проклятых булыжниках. Ну зачем он так насосался? — спросил он себя и едва не заплакал. Пил он один, а в одиночестве всегда набирался сильней. Но так ли это? Кому какое дело в конце-то концов? Он вспомнил ослепительную и глубокую мысль, которая посетила его вчера, когда он смотрел по телевизору игру в шафлборд:[10] смотреть на мир надлежит в подпитии. Все на свете и создано для того, чтобы смотреть в подпитии. И уж, безусловно, смотреть не так, как сейчас смотрит он, когда от любого движения глазного яблока раскалывается голова. Накануне вечером он хотел отпраздновать свой последний вечер в Санта-Фе. Сегодня он побывает в Меткафе, так что следует быть в форме. Но есть ли такое похмелье, которое нельзя вылечить парой стаканчиков? Похмелье, решил он, может даже пойти на пользу делу: с похмелья он привык действовать не спеша и осмотрительно. Однако у него до сих пор нет плана действий. Ничего, в поезде будет время подумать.
— Письма есть? — по привычке спросил он портье. Писем не было.
Он торжественно принял ванну и заказал в номер горячий чай и сырое яйцо — приготовил коктейль «устрица прерий»; затем долго простоял перед стенным шкафом, нерешительно прикидывая, что надеть. Остановился он на ржаво-коричневом костюме — в честь Гая. К тому же, облачившись в костюм, он отметил, что тот не бросается в глаза, и мысль, что он, возможно, бессознательно выбрал его еще и по этой причине, доставила удовольствие. Он проглотил «устрицу прерий» и не сблевал; согнул руки — и вдруг почувствовал, что и минуты не выдержит в этом номере с его индейским убранством, идиотскими светильниками из олова и махрящимися обоями. На него снова напала дрожь, он засуетился — поскорее собраться и бежать отсюда. А что, собственно, собирать? Брать ему с собой нечего. Только листок бумаги, на котором записаны все его сведения о Мириам. Он вытащил листок из карманчика в чемодане и засунул во внутренний карман пиджака, ощущая себя при этом настоящим бизнесменом. Затолкал в нагрудный карман белый носовой платок, вышел из номера и запер за собой дверь. Он рассчитывал вернуться вечером на другой день, а то и раньше, если удастся управиться за сегодня и успеть на обратный ночной поезд.
Сегодня!
Ему с трудом в это верилось. Путь к остановке автобуса до Лайми, конечной железнодорожной станции, он проделал пешком. Он ожидал, что будет возбужденным и радостным или, напротив, спокойным и суровым; ни то ни другое. Он внезапно нахмурился, и бледное его лицо с тенями под глазами стало много моложе. Неужели что-то все-таки испортит ему удовольствие? И что именно? Однако что-то неизменно портило ему удовольствие, когда он рассчитывал его получить. На сей раз он этого не допустит. Он заставил себя улыбнуться. Вероятно, похмелье, и только оно, заронило в нем сомнение. Он пошел в бар, купил у знакомого бармена литр виски, наполнил фляжку и попросил в пустую поллитровку налить остаток. Бармен поискал, но не нашел.
В Лайми Бруно вышел на перрон, не имея при себе, за исключением полупустой бутылки в бумажном пакете, ровным счетом ничего, даже оружия. Он еще ничего не спланировал, снова и снова напоминал он самому себе, но долгое планирование необязательно гарантирует удачное убийство. Взять хотя бы…
— Привет, Чарли! Куда это ты?
Уилсон, и с ним большая компания. Бруно заставил себя пойти им навстречу, со скучающей миной покачивая головой. Только что с поезда, решил он. Они выглядели усталыми и измотанными.
— Где пропадал два дня? — спросил он Уилсона.
— В Лас-Вегасе. Не знаю как. Очухался уже там, а то бы тебя пригласил. Знакомься — Джо Помелли, я тебе о нем рассказывал.
— Привет, Джо.
— С чего это ты такой квелый? — осведомился Уилсон, дав ему дружеского тычка.
— А Чарли с похмелья! — взвизгнула одна из девиц; ее визг отозвался в ушах у Бруно раскатом велосипедного звонка.
— Чарли Похмелье, познакомьтесь с Джо Помелли! — заявил Джо, заходясь от смеха.
— Ха-ха, — ответил Бруно, осторожно высвобождая руку, в которую вцепилась девица с гирляндой цветов на шее. — Черт, мне нужно на этот поезд.
Его поезд уже стоял у перрона.
— А ты куда навострился? — спросил Уилсон, хмуро сводя черные брови.
— Нужно было кое с кем повидаться в Талсе, — пробормотал Бруно, понимая, что перепутал грамматические времена, и чувствуя, что ему следует немедленно уйти. Ему хотелось разреветься от отчаяния, врезать Уилсону по грязной красной рубашке обоими кулаками.
Уилсон махнул рукой, отметая Бруно, словно стер следы мела с классной доски:
— Талса!
Попытавшись выдавить ухмылку, Бруно медленно повторил его жест, повернулся и пошел восвояси. Он ждал, что они двинутся следом, но компания осталась на месте. У вагона он обернулся и увидел, как они всем кагалом вкатываются с залитого солнцем перрона в тень под козырьком вокзала. Он нахмурился, уловив в самой их спаянности нечто заговорщическое. Не подозревают ли? Не перешептываются ли на его счет? Он с безразличным видом поднялся в вагон и не успел дойти до своего места, как поезд тронулся.
Он задремал, а когда очнулся, мир предстал перед ним совсем другим. Поезд мягко несся по прохладной гористой местности, укутанной в синеватую дымку. Темно-зеленые долины лежали в тенях. Небо было серого цвета. Кондиционированный воздух в вагоне и прохладный облик ландшафта за окном освежали, как дыхание ледника. И он проголодался. В вагоне-ресторане он пообедал восхитительной отбивной из барашка с салатом и картофелем по-французски, а также пирогом из свежих персиков, принял две порции виски с содовой и вернулся на место в прекрасном самочувствии.
Ощущение поставленной цели, непривычное и сладостное, неодолимо им овладело. Он смотрел в окно, и одно это по-новому сопрягало мысль и зрение. До него постепенно доходил смысл им задуманного. Он едет совершить убийство, которое не только станет исполнением его многолетней мечты, но и пойдет на пользу приятелю. Бруно бывал просто счастлив, когда ему удавалось услужить приятелям. А жертва заслуживала того, что ей уготовано. Подумать только, сколько других славных парней он избавит от знакомства с нею! От сознания собственной значительности у него даже дух захватило, и долгую минуту он пребывал в безнадежном и восхитительном опьянении. Его энергия, доселе рассредоточенная, разлившаяся подобно вышедшей из берегов реке по землям, таким же плоским и скучным, как эстакада Льяно, по которой они сейчас проезжали, теперь, казалось, скрутилась в смерч, острием своим направленный в Меткаф, по ходу агрессивного стремления поезда. Он сидел на своем месте, на самом краю, и мечтал о том, чтобы Гай снова оказался напротив. Но Гай наверняка попытался бы его остановить; Гай не понял бы, ни до чего ему хочется это сделать, ни как это просто. Но должен же он, ради всего святого, понять, какая от этого польза! Бруно бил гладким, твердо-упругим, как каучук, кулаком о ладонь, подгоняя поезд. По всему его телу подергивались и подрагивали мелкие мышцы.
