Джеймс Твайнинг - Scanned Document

Том настоял, чтобы спуститься в казино чуть раньше назначенного времени, на случай если эти люди уже будут там. Пусть лучше они подумают, что ему не терпится совершить сделку. И пусть видят, что все по-настоящему, что деньги настоящие. Вот они деньги, у него в ногах — двадцать миллионов долларов наличными, аккуратно упакованные в два алюминиевых кейса.

Двадцать миллионов долларов!

Нет, были времена, когда Том, наверное, мог задуматься… Но те времена уже позади, хотя это трудно было утверждать, глядя на то, с какой неохотой вручал ему чемоданы Стоукс, не забыв напомнить, что они находятся на электронном слежении. Да и наивно, наверное, было со стороны Тома ожидать чего-то другого от Стоукса, вынужденного исходить из содержимого досье, а досье это предлагало Стоуксу совсем другую, далеко не ангельскую историю.

Том окинул взглядом огромный мигающий зал и на мгновение потерялся в многоголосом грохоте рулеток, выкриках крупье и циничном кудахтанье безжалостных автоматов. Народу в зале было полно. Если экономический спад, о котором так радостно последние несколько месяцев трубила пресса, и коснулся Вегаса, то по здешнему заведению этого не скажешь. Или тщательно скрывают сей факт, или пресса врет.

Слева от себя он заметил Дженнифер со стаканом кока-колы в руке. Справа Ортиц пристроился вроде как играть у автомата в покер и уже продувал вовсю. Стоукс, как и было условлено, находился в служебном помещении — вместе с начальником службы безопасности казино следил за мониторами и координировал действия других агентов. Прямо перед Томом — стол с рулеткой. Веселая непринужденность, с какой ставила на кон фишки собравшаяся здесь заметно более молодая публика, контрастировала с угрюмой статичностью людей постарше, словно в гипнозе прилипших к игровым автоматам.

Какая-то женщина в футболке с надписью «Люблю Форт-Лодердейл» уселась за автомат прямо рядом с Томом. Табурет жалобно заскрипел под ее весом. Поставив на колени ведерко с четвертаками, она на мгновение склонила голову — вроде как помолилась мысленно — и начала с равномерностью метронома опускать в автомат монетки. Лицо ее было сосредоточенно, глаза неотрывно, с затаенной надеждой следили за вращающимися колесами.

Интересно, знает она, что ее надежда скорее всего не оправдается? — подумал Том. Ведь здесь фортуна пляшет под дудку казино. Вероятность выиграть ничтожно мала — так уж все продумано. Все сделано так, чтобы люди втягивались в это занятие и уже не могли оторваться. Здесь намеренно не держат часов и свет приглушен — чтобы люди теряли чувство времени. Потолки разной высоты, освещение и музыка на разных уровнях — все это устроено специально. И туалетные комнаты под рукой, чтобы до минимума сократить время, проводимое вне зала. И интерьер устроен по принципу лабиринта, чтобы казалось, будто выхода вовсе нет, а есть только игра во всех ее видах и разновидностях. В этом храме фортуны человек обречен с момента, как он шагнул на порог.

Ага, вот! Человек, что сидит спиной к нему за блэкджек-столом. Как-то уж слишком поспешно он отвернулся, глянув на Тома, чтобы считать этот взгляд случайным. Вот, опять посмотрел, только на этот раз не в глаза — значит, знает, что Том на него смотрит. Вот сделал знак крупье и встал из-за стола. Ага! Есть!

— Блэкджек-стол, — сказал Том в микрофон, надеясь, что в этом шуме его никто не услышит. — Блондин в черном…

Невысокий человечек с курчавой светлой шевелюрой и по-крестьянски румяными щеками, перекликавшимися по цвету с носовым платком, торчавшим из кармана черных брюк. И тут Тома будто молнией поразило, когда он заметил белую стойку воротничка у мужчины под горлом.

— Да он священник! — изумленно пробормотал Том, отказываясь верить собственным глазам.

Блондин направлялся к Тому, и тот убедился, что Дженнифер была права, когда предсказывала, что при нем не будет ничего, в чем можно принести холст. Это было бы слишком заметно, слишком непрофессионально, а непрофессионала легко вычислить. Зато на левом плече у него болталась старенькая кожаная сумочка.

Они встретились в середине главного зала. Без единого слова священник сунул руку в сумку и протянул Тому пачку фотографий. Все то же самое — картина «Рождество», но на этот раз более детально, руки и лица крупным планом. На первый взгляд вроде бы не подделка: холст, немного поврежденный временем, но состояние вполне хорошее, на паре снимков заметна вспышка фотокамеры — значит, снимали через стекло.

Ни на одном из фото Том не увидел авторской подписи, но, возможно, это и есть одно из доказательств подлинности. Насколько Тому было известно, Караваджо подписал лишь одну свою работу — «Казнь Иоанна Крестителя». Он поставил там букву М — первую букву своей родовой фамилии, Меризи — прямо на струе крови, хлещущей из шеи Иоанна Крестителя.

— А сама картина где? Близко? — спросил Том.

— Близко, — ответил священник, и даже в этом одном произнесенном слове Том уловил итальянский акцент.

— Мне надо увидеть ее.

— Это деньги?

— Да. Двадцать миллионов долларов. — Том постучал ногой по чемодану. — Непомеченные. Несерийные. Как и просили.

— Bene, bene. Хорошо, — кивнул «падре». Нервные нотки в его голосе удивили Тома. Для профессионала он держался слишком напряженно. Впрочем, двадцать миллионов кого хочешь заставят напрячься.

— Я сначала должен увидеть картину, — повторил Том.

— Ну разумеется, — сказал священник. — Вы на машине?

— А что, картина не здесь?

— Не здесь, но недалеко. Где ваша машина?

— Деньги никуда не поедут, пока я не увижу картину, — предупредил Том.

— Не волнуйтесь, — поспешил успокоить его священник. — Это же нормальная сделка. — Он схватил руку Тома и энергично пожал ее. — У вас деньги, у меня картина. Это же сделка, так ведь?

— Так, — согласился Том.

— Картина вам нужна, правильно?

— Так же, как вам нужны деньги, — ответил Том, немного растерявшись. Странный вопрос поставил его в тупик. Он ведь за картиной и приехал. — Моя машина на подземной стоянке.

— Столько лет прошло. Вы будете первым, кто увидит ее за многие годы. — «Падре» стрельнул глазами куда-то через плечо Тома, продолжая говорить: — Она прекрасна, неизменно прекрасна, несмотря на все, что ей довелось пережить.

У Тома засосало под ложечкой. Он почуял какой-то подвох. Сначала эта легкая нервозность, теперь какие-то подозрительные разговоры. Дело срочное, настоятельное, а этот хмырь разглагольствует, как будто… как будто пытается тянуть время, чтобы где-то в другом месте…

И в этот момент грянул выстрел, перекрывая общий шум игорного зала. Том качнулся, перед глазами все поплыло и застыло, словно в стоп-кадре, — шарик рулетки замер в полете, музыка в зале начала подволакивать, вместо мелодии мычание, и слова громоздятся друг на дружку.

А потом в один миг все вернулось к прежнему ритму, даже еще более быстрому, стало громче и живее — словно время пыталось наверстать упущенное и догнать само себя. Шарик остановился под радостные вопли удачливого игрока. Но вопли эти тут же перекрыл крик ужаса — сначала один, к нему еще два, к ним другие, пока, не собравшись, как перелетные птицы, в стаю, они не переросли в один пронзительный нестройный хор объятых паникой голосов.

Том инстинктивно посмотрел налево. Дженнифер лежала на полу. На ее блузке алым маком расплывалось кровавое пятно.

Глава 14

Шестеро напротив склонили головы, а Антонио Сантос взял ложку и начал разглядывать клейма на ней. Слева папский символ, рядом инициалы NL— Николо Лоренцини, итальянский серебряных дел мастер, живший, если Антонио не изменяет память, в восемнадцатом веке.

— Nos miseri homines et egeni, pro cibis quos nobis ad corporis subsidium benigne es largitus, tibi Deus omnipotens, Pater caelestis, gratias reverenter agimus…[5]— Архиепископ Анчелотти читал молитву перед трапезой нараспев, словно средневековое магическое заклинание. А Сантос вертел в руках ложку, забавляясь собственным искаженным отражением на ее полированной поверхности.

— Simul obsecrantes, ut iis sobries, modeste, atque grate utamur. Per Iesum Christum Dominum nostrum. Amen[6].

— Amen! — оживившись, сказал Сантос, присоединяясь к общему хору голосов, и быстро вернул ложку на место, пока никто не открыл глаза.

Подняв голову, Анчелотти кивнул двум молоденьким священникам, стоявшим наготове у дверей, давая знак подать завтрак.

На нем была черная сутана с амарантово-красным кантом и красными пуговицами, перепоясанная пурпурным поясом с подвешенным к нему пурпурным мешочком. На груди — огромный золотой наперсный крест. Остальные пятеро, сидевшие по обе руки от него, были одеты почти так же, только их кардинальские шапочки, пуговицы и мешочки на поясе были алого цвета.