Джон Гришем - Камера
– А если сообщника не было?
– Был. Был! – Гудмэн вновь взял ручку, написал на листке перекидного календаря имя и протянул бумажку Адаму.
Взяв листок, тот прочел:
– Уин Леттнер. Я где-то слышал это имя.
– Леттнер курировал от ФБР расследование по делу о взрыве в Гринвилле. Сейчас он ушел на пенсию и перебрался в Озаркс, ловит форель. Обожает вспоминать о схватках с Кланом.
– И не откажется от разговора со мной?
– Ни за что. Страстный любитель пива, после второй бутылки он заводится так, что не остановить. Ничего конфиденциального Леттнер не выболтает, но о трагедии с Крамером он осведомлен больше, чем кто-либо другой.
Адам аккуратно сложил листок, сунул в нагрудный карман и взглянул на часы. Стрелки показывали ровно шесть вечера.
– Думаю, пора. Мне еще нужно уложить вещи.
– Досье я отправлю завтра утром. Сразу после встречи с Кэйхоллом звоните мне.
– Непременно. Могу я…
– Конечно.
– От имени семьи, уж какая она у меня есть… матери, которая не желает слышать о Сэме, сестры, которой всюду мерещится его тень, тети, которая отказалась носить фамилию Кэйхолл, от имени отца хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали. Восхищаюсь вами.
– Бросьте, Адам. Это я вами восхищаюсь. А теперь поторопитесь в Миссисипи.
ГЛАВА 6
Район пользовался дурной славой, хотя его обитатели и говорили, что до наступления темноты улицы довольно безопасны. Двухкомнатная квартира располагалась на третьем этаже склада, построенного еще в начале XX века. В середине 80-х склад приобрел повзрослевший хиппи. Здание отремонтировали, провели канализацию и разбили на шестьдесят изолированных друг от друга ячеек. Владелец нашел оборотистого риэлтора, который на условиях найма быстро заселил непритязательные апартаменты молодыми клерками.
Свое жилье Адам ненавидел. Он бы с удовольствием перебрался куда-нибудь еще, но искать что-то более подходящее просто не было времени: работа в фирме отнимала у него восемнадцать часов в день.
Он не мог даже купить приличную мебель. Стоявшая посреди комнаты кожаная кушетка смотрела на древнюю кирпичную стену без всяких следов штукатурки. В углу валялись два толстых поролоновых матраца, желтый и голубой, – на случай, если вдруг нагрянет компания. Слева от софы находился проход в кухоньку: электрическая плита, холодильник, высокая стойка бара и три табурета. Дверь справа вела в спальню, где на полу, рядом с незастеленной постелью, лежали стопки рубашек. Плата за семьсот квадратных футов составляла тысячу триста долларов в месяц. К этому дню годовой оклад Адама уже подрос до шестидесяти двух тысяч. Из месячного дохода, чуть превышавшего пять тысяч долларов, полторы тысячи уходили на федеральные и местные налоги. Шестьсот долларов фирма перечисляла в пенсионный фонд, правда, Адам здорово сомневался, что при такой работе дотянет до пятидесяти пяти. После всех издержек на жилье, выплат за арендованный “сааб”, редких расходов на жареную курицу и покупки достойных сотрудника “Крейвиц энд Бэйн” костюмов у него оставалось около семисот долларов. Часть этой суммы Адам тратил на женщин. Большинство из них бдительно стояли на страже собственной независимости и в ресторанах предпочитали платить за себя сами. Адама, слава Богу, это нисколько не смущало. Благодаря страховке отца долгов по студенческим займам у него не было. Приучившись не потакать маленьким слабостям, Адам ежемесячно вносил по пятьсот долларов в кассу взаимопомощи. Он не спешил обзаводиться семьей и ставил перед собой задачу в сорок лет отдалиться от дел уже обеспеченным человеком.
На складном алюминиевом столе возле кирпичной стены стоял телевизор. Адам разделся и, оставшись в боксерских трусах, опустился на кушетку, нажал кнопку панели дистанционного управления. Экран телевизора вспыхнул, но остался пустым: время уже перевалило за полночь. Затем по серому фону двинулась строка: БОМБИСТ ИЗ КЛАНА. Так Адам назвал собственноручно сделанную видеоподборку телерепортажей о Сэме Кэйхолле. Начиналась она с кадров, снятых безымянным оператором 3 марта 1967 года в Джексоне, на следующее утро после того, как мощный взрыв до основания разнес местную синагогу. Голос за кадром пояснял: за прошедшие два месяца синагога стала четвертым объектом действий обезумевших антисемитов, улик у агентов ФБР почти нет, общаться с прессой они отказываются. Начатая Кланом кампания террора, угрюмо заключил невидимый диктор, набирает обороты.
События второго сюжета разворачивались в Гринвилле. Телекамера успела зафиксировать поднятый взрывом хаос: кареты “скорой помощи”, спешащих к руинам полисменов, объятую ужасом толпу зевак, облако серой пыли над зеленой лужайкой. Росшие на ней молодые дубки выстояли, но лишились листьев. Крупным планом возник соседний коттедж, из окон которого валил густой дым. Репортер, задыхаясь, неразборчиво говорил в микрофон что-то о жертвах. Внезапно изображение дернулось: по-видимому, полиция отталкивала оператора, мешая снимать ужасную сцену.
Через несколько минут уже более спокойно диктор сообщил об извлечении из-под обломков Марвина Крамера. Прямо перед камерой медики уложили его на носилки, понесли к белому фургону; в следующую секунду машина сорвалась с места. Несколько позже на экране появились накрытые простынями тела двух детей.
От места взрыва действие перемещалось к зданию полицейского управления, и зритель впервые получал возможность увидеть Сэма Кэйхолла. Со скованными за спиной руками его заталкивали в автомобиль.
Как всегда, Адам перекрутил пленку, чтобы еще раз всмотреться в мгновенный кадр. 1967-й, двадцать три года назад. Сэму сорок шесть лет. Темные волосы коротко подстрижены: такова была тогда мода. Под левым глазом белеет кусочек пластыря. Двигается быстро, прячась за спинами полисменов от взглядов толпы. Люди вокруг выкрикивают какие-то вопросы, и на долю секунды Сэм невольно поднимает голову. Как всегда, Адам нажал на кнопку “стоп”, чтобы еще раз всмотреться в лицо деда. Черно-белое изображение подрагивало, было нечетким, но глаза обоих мужчин неизбежно встречались.
1967-й. Если Сэму сорок шесть, то его сыну Эдди двадцать четыре, а Адаму вот-вот исполнится три. Тогда его звали Алан. В скором будущем Алан Кэйхолл переедет вместе с родителями в далекий штат, где местный судья официально зарегистрирует его новое имя. Раз за разом просматривая кассету, Адам постоянно задавал себе вопрос: где находился он 21 апреля 1967 года в семь часов сорок шесть минут утра? Семья жила в маленьком домике на окраине Клэнтона, и скорее всего в это время трехлетний мальчик мирно спал под присмотром матери. Сыновья Крамера были всего на два года старше.
На протяжении дальнейшего получаса лицо Сэма Кэйхолла виднелось за стеклами полицейского автомобиля, который перевозил арестованного из тюрьмы в здание сначала одного суда, затем – другого. Запястья мужчины сковывали наручники, взгляд устремлен в землю. Сэм не замечал репортеров, не слышал их вопросов и хранил молчание. Выходя из дверей суда, он тут же нырял в машину.
Ход двух первых процессов полностью транслировался по телевидению. Со временем Адам раздобыл все материалы, тщательно отредактировал их и переписал на видеопленку. Он вдоволь насмотрелся на самодовольное лицо Кловиса Брэйзелтона, использовавшего любую возможность покрасоваться перед прессой. Адвокат вызывал в нем чувство омерзения. Кадры запечатлели толпы горожан перед зданиями судов, кордоны вооруженных полицейских, белые капюшоны куклуксклановцев. В краткие мгновения мелькала фигура Кэйхолла: пригнув голову, тот скрывался за широкой спиной охранника. По завершении второго процесса из дверей суда выехал в инвалидной коляске Марвин Крамер. Со слезами в глазах он обвинял лицемерную систему правосудия штата. Оператор успел поймать в объектив печальный инцидент: заметив метрах в десяти от себя двух мужчин в балахонах Клана, Марвин начал осыпать их проклятиями. Один из расистов прокричал в ответ какую-то угрозу, но слова его утонули в гомоне толпы. Адам многократно пытался вычленить фразу, впрочем, без малейшего успеха. Она так и осталась висеть в воздухе. Пару лет назад, еще студентом юридической школы в Мичигане, Адам познакомился с журналистом, который держал тогда перед Марвином микрофон. Если репортеру не изменяла память, клансмен пообещал, что Крамер, потеряв ноги, в скором будущем лишится и рук. Похоже, репортер не ошибался, поскольку Марвин на экране утратил над собой всякий контроль. Направив коляску в сторону белого балахона, он разразился площадной бранью. Супруга и стоявшие рядом родственники пытались удержать адвоката, однако тот продолжал бешено вращать резиновые обода. Коляска соскочила с тротуара на газон и перевернулась; Марвин вывалился на траву. В воздухе мелькнули культи ног. Друзья бросились к нему на помощь, минуту-другую упавшего не было видно. На экране возник содрогавшийся от хохота расист. В уши ударил высокий, пронзительный вопль инвалида – так стонет раненое животное. От полного отчаяния и боли звука хотелось бежать. Через несколько секунд горький эпизод милостиво сменился другим.
