Стасс Бабицкий - Пиковый туз. Авантюрный роман
– Об чем галдеж, господа?
Лукерья резко вскочила на ноги, прожигая его раскаленным взглядом.
– Господа?! Гос-с-с-по-да? Даже в этом обращении вы проявляете свой… мужланский снобизм. Среди вас дама! Неужели не заметили? Или заведомо отказываете мне в праве голоса?
Публицисты дрогнули и собрались сбежать, но поймав затравленный, умоляющий взгляд начальника, остались. А нигилистка уже обращалась к третейскому судье – Мармеладову.
– Что взять с убогих умишком. Но даже замечательные мыслители… Читали вы статью Пирогова49 об идеальной женщине?
– Ту, которая не была опубликована, но по всей империи расходится в рукописных копиях? – уточнил он. – Читал.
– Впечатлились?
Она вновь села на диван, гневно дыша и раздувая ноздри. Не дожидаясь ответа сыщика, зачастила дальше:
– Прогрессивный ученый, а скатился к патриархальной дикости. Назвал трактат «Молись, люби, трудись». Каково? Предлагает современной девушке молиться! Стать хранилищем и рассадником одурманивающего опиума для народа.
– Помилуйте, но не в этом ли высший идеал равноправия? Перед Богом все равны.
– Ничего подобного! Вы заповеди читали? Не возлюби жену ближнего. Ж-е-н-у! То есть и этот текст, и вся религия сочинялись во имя мужчин. А нам отведена роль безмолвных существ, вроде овец. Куда пастух прикажет, туда и иди покорно – на пастбище или на заклание.
– Кощунница, – ахнул Ганин. – Не смейте…
Но та отмахнулась и продолжала:
– Или вот про любовь Пирогов выцедил две строчки. Одолжение сделал, признал что и мы имеем право на это чувство. Но сразу спохватился, огородил морально-нравственной решеткой, – она задумалась на секунду и процитировала по памяти, – «люби чисто, нежно, глубоко и бескорыстно, такая идеальная любовь высока, свята и непоколебима.» Святоши лукавые.
– А вам непременно подавай любовь, как в романах! – глумливо оборвал Гусянский. – Чтобы терять голову от нахлынувшей страсти! Балкон, серенада, томление сердца, влюбленные кабальеро… Бесстыдство и разврат!
– Разврат, блуд… Вы глядите на женщин сквозь призму собственных мыслей, оттого и говорите глупости, – вступился Мармеладов, не скрывая презрительной ухмылки. – Лично я не вижу ничего отвратительного в желании женщин выходить замуж по любви и взаимной симпатии. Их часто лишают такой возможности, утешая замшелой мудростью: «стерпится – слюбится». Но это вздор. Поверните ситуацию наизнанку. Вокруг матриархат и вас, Гусянский, заставляют жить со сварливой каргой преклонных лет. Стерпитесь? Сумеете полюбить? Хотя вы и так, сказывают, не прочь приударить за почтенными купчихами, из тех, что побогаче. Где вам понимать любовь. А я твердо верю: только искреннее чувство должно соединять людей. Остальное – произвол. И г-н Пирогова в своих теориях придерживается этого мнения.
Луша слушала восхищенно, кивала в такт его словам, но в конце сердито надула губы.
– Сомневаюсь. Этот ваш доктор, конечно, достойный человек и герой войны, но все знают, – вторую жену ему сосватали насильно. Именно для нее сочинялся этот пашквиль о пользе молитв и труда.
– Чем он вам не угодил? – выступил в своей извечно-вопросительной манере Садкевич. – Вы вечно агитируете, что женщина должна выбирать путь труда и сама себя обеспечивать, разве не так?
– Так, – согласилась Лукерья, но тут же перешла в контратаку. – Так, да не так. Я призываю барышень учиться, осваивать профессии, ремесла. А Пирогов явно передергивает. По его словам, главный женский труд – знай себе рожай и воспитывай детей, да за домашним хозяйством присматривай, дабы кухарка не воровала.
Мармеладов, предвидя новую бурю, примирительно вскинул руки.
– Не судите излишне строго г-на Пирогова. Он вполне солидарен с вами в вопросах образования. Всякая мать и домашняя хозяйка обязаны понимать: вращается Земля вокруг Солнца, и никак иначе. Уважительной тональности статьи тоже не стоит умалять. Помните этот пассаж? «В слове „женщина“ заключается не один индивид, не только настоящее и прошедшее. Женщина – это целое поколение, это будущее!»
Нигилистка потупилась в смущеньи.
– Я не дочитала до этого места, бросила на середине. Устала от мракобесия.
– Молитва, любовь и честная работа – это не самые плохие слагаемые идеала. Гораздо хуже было бы, предположим… «Ешь, люби, пляши». Торжество стрекоз над муравьями.
– Со стрекоз и начинался наш сегодняшний спор, – замахала руками Лукерья, снова вспыхивая рубином щек. – Знаете ли вы, какую сенсацию преподнесла я этой проклятой газете? Девушек режут в центре Москвы. Фрейлин императорского двора!
– Фрейлины? Да откуда вы взяли, что именно они? В «Известиях» про то не писали.
– Подумаешь, «Известия»! У меня есть собственные источники, чтобы кувшин доверху налить и отнести к читателям, ни капли не расплескав по дороге. Я хочу написать статью для первой полосы, а этот трусливый сморчок не дозволяет.
Ганин, морщинистый и оплывший, выглядывал из-за своей конторки. Он и в самом деле напоминал гриб, в другое время сыщик посмеялся бы над столь удачным сравнением. Но тяжелая мысль навалилась могильной плитой: откуда Меркульевой так много известно про убийства? Ведь следствие ведется в строжайшей тайне. Но с другой стороны, в Москве проживает шестьсот тысяч человек по последней переписи, – попробуй в эдакой толпе сохранить секрет. Цирюльник с друзьями-гуляками, выйдя из кутузки, поспешили в кабак. Куда же еще?! Шумно пили, трезвоня направо-налево, что легко отделались от обвинений в убийстве. В питейную отправился и ошалевший жених. Опять же, слуги из долгоруковского дома ходят на базар и в лавку, языки чешут. И через это уже весь город знает о зверствах в Нескучном саду.
Точнее, догадывается.
Любой сплетник передает новость по цепочке, искажая ее выдуманными подробностями. Корень всех историй общий – тела убитых фрейлин, но дальше произрастают развесистые баобабы из домыслов и фантазий. В итоге Замоскворечье трясется при мысли о жестокой банде, разрубающей прохожих гусарскими саблями на мелкие куски. А где-нибудь на Сретенке опасаются выходить вечерами на улицу, поскольку в округе шастает бешеный волк. Выдумывают и бредовые небылицы, про явление демонов из преисподней, которые еженощно рвут когтями гулящих девок, утаскивая их под землю – потому, дескать, у полиции и следов найти не выходит. Правды же не знает никто. Пока в газетах не напечатают – считай и не было ничего, пустая болтовня.
Но если напечатают…
– Ни строчки не дам! – в раздражении «сморчок» еще больше сморщился и начал потешно пыхтеть. – Третьего дня заезжал следователь и запретил любое касательство к данной теме на страницах газеты. Приказ из Сам-Петербурга!
– Публике необходимо знать.., – возмутилась Лукерья.
– Нельзя! Иначе мы лишимся казенных объявлений, за публикацию которых имеем солидные отчисления. Да и цензурное взыскание «Ведомостям» без надобности, – Ганин пожевал губы и добавил слегка извиняющимся тоном. – Я понимаю ваше желание призвать к ответу губителя женщин…
– Ха! Да ужели это женщины? Кокетки безмозглые. Их в Смольном институте учат одному – угождать мужчинам. Эти добровольные узницы шелкового плена только и мечтают быть хорошими женами или любовницами богатых вельмож… Бесполезный мусор. Я сама готова таких резать, поверьте, рука не дрогнет, – она рубанула по воздуху. – А изловить убийцу надо не во имя отмщения этих раззолоченных куриц, а чтобы ненароком завтра честную и работящую девушку не пырнул ножом. Дайте мне написать об этом, ничтожный гнус!
Терпение имеет свои пределы, безграничны, как известно, лишь жадность да подлость людская. Чаша в душе г-на Ганина давно переполнилась, не хватало последней капли – этого самого оскорбления. Он побледнел, открыл рот, чтобы закричать, но вышло хриплое сипение. Прокашлялся, выдохнул и предпринял новую попытку.
– Па-а… Кхе-м! Па-а-ади… те отсюда пр-р-рочь!
Раскаленную кочергу сунули в ушат с ключевой водой. Луша откинула голову назад, словно от удара, зашипела, сквозь стиснутые зубы и выбежала из кабинета. По пути чуть не снесла обоих публицистов, но те вовремя отпрыгнули в стороны.
– Рыдать пошла? – предположил Садкевич.
– И поделом! – впечатал Гусянский.
Заместитель редактора медленно и обстоятельно вытирал испарину с лысеющей головы широкой белой тряпицей, привезенной супругой из паломничества по святым местам. Говорят, помогает от сглаза да порчи.
– Д-до каких пор п-потакать безобразнице?! – выдавил он смущенно, оправдываясь за вспышку ярости. – В отцы ведь ей гожусь.
– Это скорее минус, а не плюс. Не любит она отца, – пробормотал Мармеладов. – И что-то мне подсказывает, окриками вашу бунтарку не успокоить.
