Лев Пучков - Профессия – киллер
Кроме того, я его ненавижу — иногда. Потому что он, как мне кажется, может переступить через близкого человека, чтобы поднять ногу на очередную ступеньку своего благополучия.
А еще он не верит ни в какие проявления высоких чувств. Всегда опошлит и принизит до земного уровня, как сам он выражается — до уровня сточной канавы. За это я иногда готов его укокошить, ведь есть вещи, которых нельзя касаться, предварительно не мыв руки с душистым мылом.
В вообще, по сценарию, я должен быть предан Дону душой и телом. Потому что, как вы поняли, он мой благодетель. Он подобрал меня, вывел из состояния запоя — и только лишь потому, что когда-то был другом моего отца. Очень давно — тогда меня еще не было.
И еще один нюансик. Моя мать когда-то училась в том самом университете, где Дон преподавал историю. И… короче, была она невестой Дона, а потом ее, образно выражаюсь, отбил мой папа, хотя и был лучшим другом Дона.
Об этом Дон мне проболтался как-то спьяну, под настроение. Но, насколько я знаю, он в любом положении не теряет способности сохранять ясность сознания, даже если и сильно пьян. Вот так.
И еще. Мои родители погибли в автокатастрофе всего около года назад, до начала моей службы у Дона. Так вот: Дон на похороны не пришел — я не видел его, не помню. Очевидно, он был занят: дела какие-нибудь проворачивал или еще чего…
Да, так вот, значит, сказал он мне и вышел, а я, как говорят, тормозил, решал, стоит с ним ехать или послать его подальше, такого вот самоуверенного. «Беру с собой… Поехали…» А я не вещь! Ясно?!
И еще мне не понравилось, что он, перед тем как уйти, забрал снимок, который вытащил из альбома, и буквально прикарманил — положил в карман дубленки. Больше этого снимка я не видел никогда, но хорошо помню, что на нем была запечатлена мамина группа в день выпуска из университета.
На этом снимке мама стояла рядом с молодым стройным мужиком кавказского типа. Как она мне говорила, это был преподаватель истории. Знаете, как дети пристают: «Мама, мама, а кто этот дядя рядом с тобой? Это твой жених?» Позже, когда я вспомнил про прикарманивание снимка, догадался, что тот историк и есть Дон, Донатан Чанкветадзе.
Все-таки я решил последовать за своенравным типом и вышел из дому, ничего не взяв с собой. Нечего было, все пропил. И даже, кажется, не запер дверь — черт знает когда в последний раз видел ключи.
Я сел в автомобиль и через некоторое время оказался в двухэтажном особняке. А еще спустя короткий промежуток времени я сидел один в какой-то диковинной ванне, ранее виденной мной только в фильмах, — она была круглая такая, здоровенная, доверху наполненная пенной ароматной водой, которая каким-то чудесным образом бурлила вокруг меня.
Немного привираю: я был не совсем один. Меня мылила и терла какая-то женщина, молодая и сильная, поскольку сам я, полежав в горячей воде минут пять, что-либо сделать с собой был не в состоянии. Она тут же, вытащив голову за борт, стригла и брила меня, затем снова принялась за мытье, во время которого я умудрился пару раз заснуть — так расслабился. После того, как она меня вытерла и одела в иноземный спортивный костюм, я очутился за столом.
Передо мной были какие-то фрукты, зелень, мясо и куриный бульон. От вида и запахов пищи я вдруг до страшной боли внутри ощутил голод. Я начал что-то глотать, даже не успевая разжевывать, но тут же почувствовал острую резь в желудке, такую сильную, что не выдержал и застонал. После этого у меня все отняли, напоили куриным бульоном и затащили куда-то наверх, где запросто, без церемоний бросили на кровать.
Я уснул и проспал до обеда следующего дня, что меня позже удивило, поскольку накануне я ведь не трудился до потери сознания, а только валялся на своем продавленном диване и пытался умереть с голоду.
Проснувшись, я был до отвала накормлен, после чего опять завалился спать. А поздно вечером, наконец-то выспавшись, я поднялся удивительно бодрый и казался себе таким свежим и чистым, каким не был никогда в жизни.
После того как примитивные потребности были удовлетворены, я начал размышлять. Вернее, процесс шел и раньше, с того самого момента, как я попал в этот дом, но как-то вяло. Неопределенно, как принято выражаться у категории типов, желающих прослыть умниками, — спонтанно.
А сейчас я сидел — чистый, благоухающий немецким шампунем, накормленный хорошей пищей — и потягивал из высокого стакана через пластмассовую соломинку какое-то ароматное пойло с маленькими градусами и большим куском лимона. И соображал.
Ну, положим, этот друг семьи протянул мне руку помощи только из сострадания и в памяти о моей матери. Может быть. Однако я далек от мысли, что человек, имеющий такой вот дом — а в этом доме такое, чего я никогда и не видел раньше, — от нечего делать занимается благотворительностью, иначе говоря, бескорыстный альтруист. В противном случае он бы просто не имел такого дома, а жил, как все, в коммуналке или, на худой конец, в бетонной хате на седьмом этаже. Это мое личное мнение, и никто не переубедит меня.
А поскольку это так, значит, у этого типа на меня какие-то виды. Значит, я ему зачем-то нужен, и потому не стоит униженно возносить хвалу за благодеяние, а нужно вести себя с достоинством. Примерно как посол маленькой, но сильной страны на званом обеде у правителя страны большой.
Так я рассуждал, сидя в гостиной на первом этаже, совершенно один на один с коктейлем, и не торопясь разглядывал висящие на стенах картины.
Определившись в общих чертах с моделью поведения, я стал рассматривать детали интерьера и пытался по отдельным предметам раскрыть характер человека, приютившего меня. Если честно, мне не особенно везло в подобных изысканиях, несмотря на то, что я в свое время уделил немало внимания психологии и знал, что хороший психоаналитик, побыв несколько минут в чьей-нибудь квартире, мог, не видя хозяина, дать ему довольно подробную характеристику.
В данном случае задача была несколько неординарной, поскольку с первого взгляда прослеживались интересные подробности, отличавшие хозяина дома от тех обычных людей, с которыми мне приходилось общаться ранее.
Стены комнаты были оштукатурены под «шубу» и окрашены в светло-зеленый цвет. На них висели полтора десятка небольших картин в деревянных некрашеных рамках и у самого потолка, по периметру — сплошной висячий газон — прямоугольные деревянные корытца с густо посаженными стрельчатыми растениями, составленные один к одному, так что образовался прямоугольный пояс, окаймлявший комнату. Я такого раньше нигде не встречал, и это было для меня как-то своеобразно, ново.
На всем пространстве пола огромной комнаты лежал ковер с густым высоким ворсом и непонятными рисунками — преимущественно зеленой расцветки. Необычным казалось, что стены были, можно сказать, голые, если не считать картин, а пол покрыт ковром. Ведь у нас принято цеплять ковры на стены — даже, если я не ошибаюсь, говорят: «Коврами все стены увешаны», — когда хотят показать крутизну жилища в совковом варианте.
А тут комната не меньше сорока квадратов и — ковер во весь пол. На самым странным при ближайшем рассмотрении оказалось то, что ковер миллиметр в миллиметр прилегал к плинтусам, а между тем он нигде не был обрезан или подогнут, линии окантовки точно соответствовали общей композиции. Создавалось такое впечатление, что ковер ткали по заказу специально для этой комнаты. Или комнату делали по размеру ковра…
Вот так. Этого вполне хватило бы чтобы охарактеризовать хозяина как личность неординарную. Или необыкновенную — как вам будет угодно. Но при дальнейшем изучении комнаты обнаружились еще кое-какие детали.
В одну из стен был искусно вделан камин. По-видимому, с целью более декоративной, нежели практической, так как под подоконниками двух окон я обнаружил старого образца чугунные батареи, которые оказались горячими.
Однако камин удивил. Сначала я не разобрал, поскольку находился от него на значительном расстоянии, но потом, когда подошел поближе, даже присвистнул от неожиданности.
Весь большущий каминный зев обрамляла выгнутая синусоидой толстая доска из серебра. Я мог дать голову на отсечение, что это именно серебро, а не какой-то другой металл, поскольку мой дед был гравером и имел дело преимущественно с серебром, а я провел возле деда некоторую часть своей жизни и сильно интересовался особенностями его ремесла.
Я тут же попытался прикинуть, сколько может стоить вот такая отлитая из серебра дуга, и ничего у меня не вышло. Даже стоимость одного металла превышала самые смелые допуски, а нужно было еще приплюсовать тончайшую, можно сказать, филигранную работу гравера, который усыпал поверхность изящными арабесками.
Но самое непонятное — зачем?! Зачем эта плита, которая стоит огромных денег, торчит здесь, на камине? Она выпачкана в саже — по всей видимости, недавно камин зажигали, — потускнела от неухода, и скорее всего мало кто обращает на не внимание, не зная ее истинной ценности.
