Дин Кунц - Предсказание

Поскольку не все архивные материалы хранились в ной комнате, изредка он уходил в соседние, оставляя нас вдвоем. Его отсутствие не давало нам шанса на побег. Скованные одной цепью и таща за собой стул, мы не могли ни развить большую скорость, ни двигаться бесшумно.

— У меня в сумочке есть пилка для ногтей, — прошептала Лорри.

Я посмотрел на ее руку, пристегнутую к моей. Сильная, но изящная кисть. Длинные тонкие пальцы.

— Ногти у тебя отлично смотрятся.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. И цвет лака мне нравится. Такой же, как бывает у засахаренной вишни.

— Он называется «Glacage de Fromboise»[18].

— Неправильное название. Малина, с которой я работал, никогда не имела такого оттенка.

— Ты работаешь с малиной?

— Я — пекарь, собираюсь стать кондитером.

— Ты выглядишь куда более грозным, чем кондитер, — в ее голосе слышалось разочарование.

— Ну, я великоват для своего размера.

— Как так?

— И у пекарей обычно сильные руки.

— Нет, — она покачала головой, — все дело в твоих глазах. Есть в них что-то такое, вселяющее опаску.

Да, юношеская мечта вдруг стала явью: красавица говорит тебе, что твои глаза вселяют страх.

— Взгляд у тебя прямой, сами глаза синие, но есть в них что-то безумное.

Глаза безумца — опасные глаза, все так, но это не романтическая опасность. У Джеймса Бонда опасные глаза. У Чарльза Мэнсона — безумные. Чарльз Мэнсон, Осама бен Ладен, Злой Койот[19]… Женщины выстраивались в очередь, чтобы заполучить Джеймса Бонда, но у Злого Койота свидания постоянно обламывались.

— Я упомянула пилку для ногтей по той причине что она — металлическая, а конец у нее острый, так что ее можно использовать как оружие.

— Ага. — тупо ответил я. И, пожалуй, уже не мог утверждать, что ее красота — единственная причина моего внезапного поглупепия. — Но он же забрал твою сумочку.

— Может, мне удастся ее вернуть.

Ее сумочка лежала на том самом столе, где киллер пролистывал старые подшивки «Сноу каунти газетт».

Когда он покинул бы помещение в следующий раз, мы, наверное, могли бы подняться, насколько позволяли наручники, приковавшие нас к стулу, чтобы вместе с ним добраться до сумочки. Но производимый нами шум наверняка привлек бы его внимание, и он вернулся бы до того, как мы успели бы реализовать задуманное.

Конечно, мы могли бы пересекать комнату медленно и осторожно, практически бесшумно, напоминая сиамских близнецов, лавирующих на минном поле, но в этом случае не успели бы добраться до сумочки до его возвращения.

Вероятно, мысли мои она читала с той же легкостью, с какой распознала безумие в моих глазах.

— Я имела в виду совсем другое. Подумала, если попрошусь в туалет по срочному женскому делу, он позволит мне взять сумочку.

Срочное женское дело.

Может, сказался шок от того, что предсказание деда реализовалось, может, из головы не выходил убитый библиотекарь, но я все думал и думал, что же означают эти три слова.

Почувствовав мое недоумение, чем совершенно меня не удивила, Лорри пояснила:

— Если я скажу, что у меня месячные и мне срочно нужно поменять тампон, я уверена, что он поведет себя как джентльмен и позволит взять с собой сумочку.

— Он — убийца, — напомнил я ей.

— Но он не кажется мне таким уж грубым убийцей.

— Он застрелил Лайонела Дейвиса в голову.

— Это не означает, что ему чужда галантность.

— Я бы не стал на это рассчитывать.

Она скорчила раздраженную гримаску, но все равно осталась чертовски красивой.

— Я очень надеюсь, что ты не законченный пессимист. Это уже чересчур — попасть в заложники к убийце библиотекаря, да еще оказаться прикованной к законченному пессимисту.

Я не собирался с ней спорить. Мне хотелось ей понравиться. Каждому парню хочется понравиться красивой женщине. Тем не менее я не мог согласиться с такой характеристикой.

— Я не пессимист, а реалист.

Она вздохнула:

— Так говорят все пессимисты.

— Ты увидишь, — пообещал я. — Я не пессимист.

— А я — неустанная оптимистка, — сообщила она мне. — Ты знаешь, что такое «неустанная»?

— Пекарь и необразованный — это не синонимы, — заверил я ее. — Ты не единственная читательница и мыслительница в Сноу-Виллидж.

— Так что означает «неустанный»?

— Не знающий устали. Настойчивый, упорный.

— Именно, не знающий устали. Я не знающая устали оптимистка.

— Тогда тебя следовало назвать не Лорри, а Полианна[20].

В пятидесяти футах от нас киллер, ранее покинувший комнату, вернулся к столу, нагруженный пожелтевшими газетами.

Лорри не отрывала от него взгляда. В ее глазах читалась расчетливость хищницы.

— Выбрав удобный момент, — прошептала она, — я скажу, что у меня срочное женское дело и мне нужна сумочка.

— Пилке для ногтей, даже острой, с пистолетом не справиться, — запротестовал я.

— Снова ты за свое. Законченный пессимист. Таким нельзя быть даже пекарю. Если ожидать, что все торты подгорят, так и будет.

— Мои торты никогда не подгорают.

Она изогнула бровь.

— Это ты так говоришь.

— Ты думаешь, что сможешь ударить его в сердце и оно остановится, как часы, в которых лопнула пружина? — спросил я, подпустив в голос лишь малую толику сарказма, чтобы она не смогла уменьшить мои шансы добиться ее согласия пообедать со мной, если мы оба сможем пережить этот день.

— Ударить в сердце? Конечно же, нет. В крайнем случае бить нужно в шею, стремясь попасть в сонную артерию. А наилучший вариант — удар в глаз.

Выглядела она как мечта любого мужчины, а вот говорила что-то кошмарное.

Должно быть, у меня опять отвисла челюсть. А потом я пролепетал:

— Удар в глаз?

— Если вогнать пилку достаточно глубоко, то можно достать и до мозга, — она кивнула, показывая, что такой расклад полностью ее устраивает. — Он содрогнется, выронит пистолет, а если не выронит, то будет столь потрясен, что мы без труда завладеем его оружием.

— Господи, ты хочешь кратчайшим путем отправить нас на тот свет.

— Сколько же можно талдычить одно и то же!

— Послушай, — я попытался урезонить ее, — когда дойдет до дела, на такое тебе не хватит духа.

— Конечно же, хватит, речь ведь пойдет о спасении моей жизни.

Встревоженный ее спокойной уверенностью, я гнул свое:

— В последний момент ты дашь задний ход.

— Напрасно ты так думаешь.

— Ты уже втыкала кому-нибудь в глаз пилку для ногтей?

— Нет. Но ясно представляю себе, как я это сделаю.

Вот тут я уже не смог сдержать сарказма:

— Ты у нас кто, профессиональный убийца?

Она нахмурилась.

— Говори тише. Я учу людей танцевать.

— И втыкание пилки в глаз — один из балетных элементов?

— Разумеется, нет, глупый. Я учу не балету. Танцам. Фокстрот, вальс, румба, танго, ча-ча-ча, свинг и так далее.

Вот так со мной всегда: появляется возможность поближе познакомиться с красивой женщиной, и тут же выясняется, что она учит танцам, тогда как я — увалень.

— Ты дашь задний ход, — настаивал я, — и ты промахнешься, а потом он нас застрелит.

— Даже если я промахнусь, а я не промахнусь, будь уверен, но даже если я промахнусь, он нас не застрелит. Ты что, не слушал его? Ему нужны заложники.

Я с ней не согласился.

— Ему не нужны заложники, которые пытаются воткнуть пилку для ногтей в его глаз.

Она закатила глаза, словно обращаясь к небесам над потолком.

— Господи, ну почему меня приковали не только к пессимисту, но и к трусу?!

— Я не трус. Всего лишь проявляю благоразумную осторожность.

— Так говорит каждый трус.

— Так говорит и каждый человек, проявляющий благоразумную осторожность, — ответил я, надеясь, что в голосе нет извиняющихся ноток.

В дальнем конце комнаты маньяк начал лупить кулаком по газете, которую читал. Потом двумя кулаками. Лупил и лупил, как ребенок в истерике.

Лицо у него перекосило, с губ срывались нечленораздельные звуки ярости, словно сознание неандертальца, записанное в генах, пыталось вырваться из цепей времени и ДНК.

Ярость в его голосе сменилась раздражением, потом горем, снова яростью. Он напоминал дикого зверя, который выл, оплакивая невосполнимую потерю.

Он резко отодвинул стул от стола, схватил пистолет. Выпустил все восемь пуль, оставшихся в обойме, в газету, которую читал.

Эхо каждого выстрела отражалось от сводчатого потолка, металось взад-вперед между металлическими шкафами. Я чувствовал, что оно заставляет вибрировать мои зубы.

Поскольку происходило все это двумя этажами даже поверхности земли, до улицы, скорее всего, не долетало ни звука.

Во все стороны полетели дубовые щепки и клочки пожелтевшей бумаги. Две пули отрикошетили от стола и упали на пол, некоторые клочки бумаги задымились. Резкий запах порохового дыма не смог полностью растворить в себе запах дерева, который источали свежие раны стола.