Дэвид Марк - Сумерки зимы
Вики выдавила улыбку.
– Я бываю здесь только по воскресеньям. В будни все столики заняты, да и люди косятся, если приходишь одна. И по воскресеньям здесь играет живая музыка. Джаз-банд приступит через час-другой.
– И хорошо играют? Я бы с удовольствием послушал джаз.
– Тут каждую неделю разные группы. Сегодня латиноамериканцы какие-то. Говорят, они ничего.
Макэвой выпятил нижнюю губу, демонстрируя интерес. В последние дни работы констеблем ему довелось патрулировать территорию джазового фестиваля в Беверли. Тогда его поразили некоторые из этноджазовых групп, издалека приехавшие в этот городок на востоке Йоркшира, чтобы исполнить десяток-полтора сплетенных между собой мелодий перед пьяными студентами и немногочисленными ценителями.
– Билеты дорогие?
– Если прийти до шести часов, концерт бесплатно. Потом собирают по пятерке, кажется. Я еще ни разу не платила.
– Да? Неплохая экономия.
– Учительнице на замену приходится считать каждый пенни.
Это замечание возвращало их к главной теме. Макэвой открыл блокнот, выразительно полистал. Постарался изобразить на лице участие и готовность слушать, не перебивая.
– Должно быть, Дафна много для вас значила, – подбодрил он.
– Такая напрасная смерть. – В голосе ее звучало скорее усталое смирение, чем боль. – Дафна прошла через ад, сумела навести какой-то порядок в жизни…
– Да?
Она молчала. Подняла бокал, вытрясла из него последние капли. Прикрыла глаза, точно принимая решение, и нагнулась. Макэвой услышал, как вжикнула молния, и через секунду Вики протянула ему сложенные листы:
– Вот что написала Дафна. О чем я вам говорила.
– И это…
– Ее рассказ. Фрагмент истории. Клочок ее настоящей жизни. Я вам уже сказала, Дафна была талантливой девочкой. Я жалела, что не смогу учить ее и дальше, что в школе нет постоянной вакансии. Мы просто разговаривали. Я бывала в Сьерра-Леоне, ездила туда волонтером. Строила школу, немного преподавала там и сям, в местах, которые Дафна хорошо знала. Этого было достаточно, чтобы мы сблизились. Подружились.
Макэвой молчал. Пятнадцатилетняя девочка и женщина старше ее примерно лет на двадцать?
– У нее были подруги и среди сверстниц, разумеется, – сказала Вики, словно прочтя его мысли. Она двигала свой бокал по столу медленными, ровными кругами. – Дафна была обыкновенной девочкой, если такие вообще есть. Любила поп-музыку. Смотрела «Молокососов» и «Старшего брата»[13], как все они. Я никогда не бывала в ее комнате, но не сомневаюсь, что без плакатов Take That там не обошлось. Из числа остальных ее выделяли сочинения. Они, да еще вера, хотя мы никогда по-настоящему не обсуждали религию. По правде говоря, нет во мне религиозности. Если официальные анкеты интересуются моими убеждениями, в этой графе я пишу: «Светозарная сущность». Или «Джедаи», на худой конец.
Макэвой улыбнулся. Не отдавая себе отчета, сделал большой глоток и ощутил, как по пищеводу стекает приятное тепло.
– Лично я ставлю прочерк.
– Вы атеист?
– А вот это их не касается, – сказал он, понадеявшись, что тему этим и закроет.
– Пожалуй, вы правы. Дафна точно не кичилась религиозностью. Носила крестик, но была довольно собранной, школьная форма застегнута на все пуговки, так что ее не упрекнешь в том, что она выставляла веру напоказ. Мы и разговорились-то потому лишь, что меня заинтересовали кое-какие ответы, которые она давала в классе. Должно быть, уже с год тому назад. На три недели я подменила их учителя. Разбирались с «Макбетом».
Макэвой попытался припомнить отрывок, выученный для школьного выступления:
– «Нередко, чтобы нас завлечь в беду, орудья мрака говорят нам правду, заманивают всяким честным вздором, чтоб в глубочайшем деле обмануть»[14]. – И замолчал, смутившись.
– Недурно, – рассмеялась учительница, и Макэвоя потрясла масштабность перемены в ней. Простая улыбка наделила Вики полным правом в одиночестве сидеть в джаз-клубе, хотя еще секунду назад она казалась серой, никому не интересной мышкой.
– Я вызубрил этот кусок, когда мне было тринадцать, – признался Макэвой. – Пришлось декламировать перед полным залом родителей и учителей. До сих пор вздрагиваю, стоит только вспомнить. За всю свою жизнь так не боялся.
– Правда? А меня вот сцена не пугала, – снова улыбнулась Вики, и официальная беседа окончательно свернула в русло дружеской болтовни. – Ребенком меня нельзя было вытащить оттуда. Застенчивость не в моем характере.
– Завидую, – совершенно искренне сказал Макэвой.
– Мне всегда казалось, полицейским чужда застенчивость.
– Просто застенчивость можно научиться скрывать, – пожал он плечами. – У меня получается, как думаете?
– Ну, меня вы одурачили. Но я вас не выдам.
– Итак, – Макэвой решил вернуть разговор к интересующей его теме, – «Макбет»?
– Ну, короче говоря, я стала задавать классу наводящие вопросы. Что-то о зле. Мне хотелось знать, каких персонажей пьесы можно назвать по-настоящему хорошими и по-настоящему плохими. Все прочие дети отнесли Банко и Макдуфа к положительным героям. Дафна им возражала. Практически всех разместила посредине. Сказала, что человеку не свойственны крайности. Хорошие люди совершают дурные поступки, злые люди способны на добро. Люди не могут быть чем-то одним постоянно. Ей было никак не больше двенадцати или тринадцати лет, и меня заинтересовали ее рассуждения. Я попросила ее остаться после урока, просто поговорить. Контракт со школой в итоге продлили до полугода, так что мы с Дафной сошлись довольно близко. Учителя знали, что она приемная дочь и что она, должно быть, пережила какую-то трагедию, но доступа к записям в личных делах учеников у меня не было.
– Однако в своих разговорах вы касались событий в Сьерра-Леоне? Как и когда возникла эта тема? О том, что с ней случилось?
– Я просто спросила ее однажды. – Вики повернулась, отыскивая взглядом официантку. Не раздумывая, Макэвой подвинул к ней свой бокал, и Вики тут же подняла его. – Говорю же, я много чем занималась в странах, погрязших в нищете и конфликтах. Мы с Дафной как-то прогуливались на перемене, и она просто взяла да рассказала. Что всю ее семью вырезали. Что только ей удалось выжить.
Не меньше минуты они сидели молча. Макэвой обдумывал услышанное. Это не первая жертва, с которой он столкнулся, но была в смерти Дафны Коттон какая-то особенная горечь. Вынесенный ей некогда приговор вдруг отменили, но когда девочка только-только начала оправляться от пережитого ужаса, о нем вспомнили, и жизнь ее оборвали – жестоко и беспощадно.
– Прочтите, – наконец сказала Вики, кивая на бумаги перед Макэвоем. – Она написала это месяца три тому назад. Мы говорили, что нужно черпать из собственного опыта, если хочешь научиться писать лучше. Что нужно вкладывать в творчество частичку себя. Не уверена, что Дафна до конца все поняла, но ее сочинение меня просто разорвало. Читайте.
Макэвой развернул листки. Посмотрел на строки, написанные Дафной Коттон.
Говорят, в трехлетнем возрасте мы еще не способны что-то запоминать, поэтому все то, что описано ниже, наверное, следует считать обобщением того, что мне рассказывали, и того, что прочитала я сама. Не могу сказать точнее.
Думая о своей семье, я не чувствую запаха крови. Не чувствую запаха мертвых тел и не помню, какова на ощупь их кожа. Я знаю, это случилось. Знаю, что меня выдернули из груды трупов, как младенца – из-под руин рухнувшего дома. Но я ничего этого не помню. И все же знаю: так было.
Мне исполнилось тогда три годика. Я родилась в большой семье. Самому старшему из моих братьев было четырнадцать. Старшая из сестер была на год его младше, а самому маленькому братику исполнилось, наверное, десять месяцев. У меня были еще два брата и сестра. Самого младшего звали Ишмаэль. Думаю, мы были счастливой семьей. Я храню три семейные фотографии, и на каждой мы улыбаемся. Эти карточки монахини подарили мне, когда я уезжала к новым родителям. Где они их взяли, мне не известно.
Мы жили во Фритауне, где мой отец работал портным. Я родилась в эпоху насилия и войн, но родители оберегали нас от опасностей. Они были богобоязненными христианами, как и их собственные родители, мои бабушки и дедушки. Мы жили все вместе в большой городской квартире, и я помню, кажется, что с остальными благодарила Бога за наше благополучие. Из книг и из интернета я знаю, что в то самое время, как мы жили счастливо, люди гибли тысячами, но родители не позволяли этому ужасу ворваться в нашу жизнь.
В январе 1999 года война добралась и до Фритауна. Когда я пытаюсь восстановить в памяти картины нашего бегства от кровопролития и резни тех дней, ничего не выходит. Возможно, мы покинули город еще до прибытия солдат. Я знаю, что мы направились на север с семьями других прихожан нашей церкви. Как мы достигли Сото, района, где жило племя моей матери, я не могу сказать.
