И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

траве, первой пробудившейся среди бесчисленных растений. Начало марта для больше части Франции – время уже практически полного расцвета природы. Конечно, до полноценной весны, той весны, когда тюльпаны уже отцвели, и пора уже сажать розы, было еще далековато, несколько недель предстояло жить в окружении, напоминавшем полотна представителей Барбизонской школы. Если вам неведомо, какое отношение к описанному пейзажу имеет Барбизонская школа, то самое что ни на есть прямое отношение. Нет, не в том, конечно, плане, что представители этой самой школы были членами цирковой труппы и писали картины для Сеньера или Буайяра. Но если вспомнить полотна, что были написаны, к примеру, Теодором Руссо, то сложится понимание верности прозвучавшего выше сравнения. К тому же сам Мишель Буайяр, выйдя из своего шатра, в котором проводил практически весь свой день, а также ночь, мысленно совершил такое же сравнение. Он в молодости заглядывался картинами барбизонцев, «писавших природу на природе». Потому и ощущал себя он намного лучше в погоду, напоминавшую ту, что показывалась великими мастерами пейзажа. Ну а поскольку он находился в черте своего родного города, то чувствовал себя еще лучше, чем обыденно. И, казалось, возрастные болячки на время отступили, словно атаковали Хозяина, предоставив Буайяру возможность еще немного пожить молодым. Новость о том, что он стал временно полноправным правителем цирка «Парадиз» не сильно его удивила. Его больше удивило то, что Хозяин решил передать эту новость через секретаря, потому как раньше, если болел, обязательно вызывал шпрехшталмейстера к себе, чтобы лично обговорить этот вопрос. Означало ли это, что Жан Ларош стал пользоваться сильным влиянием на Хозяина, либо же последний очень сильно заболел, и болезнь его заразна, – было не очень понятно. Как бы то ни было, постоянное руководство цирку требовалось обязательно. И потому Буайяр, со свойственной ему холодностью, как только вывел Лароша из своего шатра, произнес слова, которых от него и ждал секретарь Хозяина:

– Повеление Хозяина будет исполнено, передай ему, Жан. Пускай как можно скорее поправляется, нам без него очень тяжело и грустно.

– Как будет угодно, месье шпрехшталмейстер.

Буайяр сразу же вернулся обратно, чтобы закончить примерку костюма, а Ларош спешно отправился к Сеньеру, чтобы отчитаться.

Когда Сеньер почувствовал первое легкое недомогание, то не обратил на него должного внимания. Спустя пару дней состояние ухудшилось, и уже будучи в Дижоне он решил вызвать врача. Доктор Скотт внимательно его осмотрел и рекомендовал ненадолго отойти от работы, чтобы как можно быстрее восстановиться. Сегодня рано утром Хозяин вызвал Германа еще раз, и с того времени тот все еще не покидал его. Оказалось, что у Сеньера была обыкновеннейшая простуда. Только вот, если обыкновенный человек заболеет простудой, он, при условии лечения и принятия лекарств, обязательно выздоровеет и забудет об этой простуде навсегда. А Пьер Сеньер, будучи человеком уже глубоко пожилым для своей эпохи (напомню, ему шел шестьдесят третий год), ко всему прочему страдал от ревматизма, мучившего его более десяти лет. Масла в этот огонь немощи добавляла и вечная общая разбитость организма, вызванная, вероятно, тем, что Хозяин злоупотреблял алкоголем, табаком (который часто не только курил, но и нюхал), а также, что особенно поражало Германа Скотта, частенько подмешивал настойку опиума в выпивку, в кофе, чтобы иметь возможность лучше спать. Саму настойку Скотт выписал Сеньеру от бессонницы, которая жила вместе с ним уже несколько лет, как и ревматизм. Однако, вместо того, чтобы использовать только лишь перед сном всего ложечку настойки, он за день выхлебывал весь флакон, от чего Герману наутро приходилось приносить ему очередной. Доктор не давал ему больше одного флакона на день, хотя в собственных запасах имел свыше сотни маленьких пузыречков, предназначенных исключительно для лечения Хозяина. Иногда Хозяин злился по этому поводу, и этот раз не стал исключением.

– Ты, рожа ирландская, принеси уже свою микстуру, – находясь в полубредовом состоянии, медленно утробно прохрипел Сеньер.

Герман сидел на стуле подле кровати Хозяина. Кровать, к слову, больше напоминала императорское ложе; резная, с белым балдахином, очень широкая, высокая. Сам Хозяин лежал на семи подушках, накрытый одеялом, которое, если до него коснуться, словно райская накидка окутывало все нутро человека, и ему становилось так приятно…

– Мой господин, – робко, но в то же время с долей уверенности произнес Герман, – при вашем заболевании опиумная настойка совершенно не потребна, поскольку простуда очень легко лечится и более безопасными лекарствами.

– Ну так используй их! – проревел Сеньер, взглянув своими дикими, с красно-черными кругами, глазами на доктора.

В этот момент в помещение вошел Ларош. Он низко поклонился Сеньеру, который даже не обратил на него внимания, и отрапортовал, словно офицер при сдаче смены:

– Мой господин, ваше поручение было выполнено! Месье Буаяйр пожелал вам скорейшего выздоровления и обещал держать дела в цирке под полным своим контролем!

– Прекрасно, – ядовито сказал Сеньер и немного поднял левую ладонь, подозвав к себе Лароша, – ты отдохни пока, все равно делать нечего. Как отдохнешь, мигом ко мне. Пшел прочь…

Ларош поцеловал красную руку Хозяина и удалился.

«Квартал» уродов к тому времени был полностью готов к открытию. Все клетки с уродцами были расставлены в правильном порядке, вычищены, украшены. Сами обитатели клеток получили на завтрак утроенные порции, чтобы в течение всего дня не жаловались на желудочные боли. Марин, пришедшая в «квартал» сразу после того, как покинула Омара, узнала от Лабушера, что некоторым уродцам требуется моральная поддержка перед официальным открытием, потому что несколько месяцев они не видели никого, кроме Жеронима и его извечного помощника Вильфрида Бойля. Без раздумий согласившись с ними пообщаться, девушка разузнала от Вильфрида, в каких клетках содержатся уродцы, и поскорее пошла к ним. Найти нужные клетки оказалось довольно легко: каждая помечалась особым номером, чтобы можно было быстрее среди них ориентироваться. По именам или по дефектам отличать тоже смысл имелся, однако этот процесс всегда занимал вдвойне больше времени, потому как сначала необходимо было вспомнить, как всех уродцев зовут, а потом уже искать и подходя к каждой клетке, вычитывать его дефект и имя. Имея нумерацию, используемую только на территории «квартала» уродов, Жероним Лабушер намного тщательнее контролировал, в буквальном смысле, жизнь абсолютно каждого своего подопечного.

Целью Марин были пятеро уродцев, с которыми она уже давно была знакома. Первой являлась венгерка Антонина, у которой на табличке было написано: «Самая тяжелая женщина в мире; весит свыше 1000 фунтов». На самом деле вес ее не превышал и семисот фунтов, но кто из посетителей станет проверять? Она-то и имела знаменитое прозвище «Мадам Монблан». Это жутко ее оскорбляло, и