Дин Кунц - Черные реки сердца
Спенсер покачал головой:
– Я далеко запрятал это воспоминание. Именно поэтому я не мог спать при включенном кондиционере. Глубоко подсознательно, не догадываясь об этом, я боялся, что он может прийти за мной ночью и я не услышу его шагов из-за шума кондиционера.
– И в ту ночь, спустя шесть лет, окно в вашей комнате было открыто, и вы услышали другой крик...
– Он взволновал меня сильнее, чем я понимал это сам. Крик поднял меня с постели, привел к флигелю и сюда, вниз. И когда я шел к этой черной двери, на этот крик...
Элли протянула руку к ручке двери, но он удержал ее.
– Нет, не сейчас, – сказал он. – Я еще не готов снова войти туда.
* * *...Стою босиком на ледяном камне, потом подхожу к черной двери, переполненный страхом от всего, что я видел здесь сегодня. Но во мне еще живет и страх, рожденный той весенней ночью, когда мне было восемь лет. Этот страх подавлялся так долог, но вдруг он вырвался из моей души. Однако я нахожусь в том состоянии, когда уже не чувствуешь страха. Словами нельзя описать мои чувства. Я стою у черной двери, я ее касаюсь. Она такая черная, блестящая, как ночное небо без луны, отраженное на плоском безглазом лице пруда. Мне страшно, и я многого не понимаю. Мне одновременно восемь лет и четырнадцать, и я открываю дверь, чтобы спасти женщину, которая оставила кровавых птиц на двери. Но я еще хочу спасти и мою мать. Прошлое и настоящее слились воедино, и я вхожу в бойню.
Я открываю дверь в глубину, вокруг меня только ночь. Потолок над головой черный, как стены, а стены – черны, как пол. Пол похож на дорогу в ад. Обнаженная женщина в полубессознательном состоянии, окровавленная, с разбитыми губами, мотает головой, как бы пытаясь что-то отрицать. Она прикована к стальной плите. Кажется, что эта плита просто парит в темноте, потому что ее подпорки тоже черные. Единственная лампочка освещает только плиту. Лампочка в черном патроне плывет в пустоте, отражаясь в стальной плите мелкими точками, как какое-то небесное тело или луч резкого света, направляемый инквизитором, вообразившим себя богом. Мой отец весь в черном. Видны только его руки и лицо. Кажется, что они существуют отдельно от его тела, ведут свою собственную жизнь. Все напоминает последний этап создания нового существа. Из ниоткуда он достает тонкий блестящий шприц. На самом деле рядом с плитой находится шкафчик. Его не различишь в полной черноте – черное на черном.
Я кричу:
– Нет, нет, нет!
И бросаюсь на него, чем сильно удивляю отца. Шприц исчезает в темноте, из которой и появился. Я отталкиваю отца от импровизированного стола, из света в страшную темноту, пока мы не врезаемся в стену в конце вселенной. Я кричу и бью его, но мне четырнадцать лет, и я очень худой. Отец находится в расцвете сил, он сильный и мускулистый.
Я пытаюсь ударить его ногой, но я босиком, и толку от удара мало. Отец легко поднимает меня, разворачивается – я словно парю в воздухе – и бьет меня спиной о твердую черноту. У меня захватывает дух. Он ударяет меня еще раз. У меня возникает жуткая боль в спине. Я чувствую дурноту, перед глазами расплывается темнота. Она поднимается откуда-то изнутри, и она чернее, чем темнота вокруг меня. Но женщина кричит еще раз, и ее голос помогает мне прогнать внутреннюю темноту, хотя я и не могу справиться с отцом.
Он прижимает меня к стене своим телом, он приподнимает меня над полом, его лицо прямо предо мной, пряди черных волос падают ему на лоб. Его глаза настолько темные, что походят на дыры, через которые я как будто вижу черноту позади отца.
– Не бойся, не бойся, не бойся, мальчик. Мой малыш, мальчишка. Я тебя не обижу. Ты – моя кровь, мое семя, мое создание, мое дитя. Я тебя никогда не обижу. Все хорошо? Ты понимаешь меня? Да? Ты меня слышишь, сынуля, мой милый мальчик, мой милый малыш Мики, ты меня слышишь? Я рад, что ты здесь. Все должно было случиться рано или поздно. Лучше, что все уже случилось. Милый мальчик, мой милый мальчик! Я знаю, почему ты здесь, я знаю, почему ты пришел.
Я ошеломлен и растерян, и не могу ориентироваться здесь, в этой темноте. Я в ужасе от всего увиденного в этих катакомбах и из-за того, что отец ударил меня спиной о стену.
В том состоянии меня убаюкивает его голос. Я боюсь отца, но в голосе звучат убаюкивающие нотки, я почти верю, что он не причинит мне вреда. Может, я неправильно понял то, что увидел. Он продолжает говорить со мной таким же гипнотизирующим голосом. Слова льются мутным потоком, он не дает мне возможности подумать. Боже мой, у меня голова идет кругом, он продолжает прижимать меня к стене. Лицо, как огромная луна, нависает надо мной.
– Я знаю, почему ты пришел. Я понимаю тебя, я тебя чувствую. Я знаю, почему ты здесь. Ты – моя кровь, мое семя, мой сын. Ты похож на меня, как мое отражение в зеркале. Ты меня слышишь, Мики, мой милый маленький мальчик, ты меня слышишь? Я знаю, каков ты, почему ты сюда пришел, почему ты здесь, что тебе нужно. Я знаю, что тебе нужно. Я знаю, я знаю. И ты тоже знаешь это. Ты это знал, когда проходил через дверь и увидел ее на столе, увидел ее груди, увидел то, что находится у нее между ног. Ты знаешь, да, о да, ты знаешь, ты этого хочешь. Ты знал, ты знал, что ты хочешь, что тебе нужно и кто ты такой. Все правильно, Мики, все нормально, мой малыш, мой мальчик. Все нормально. Ты такой же, как я. Мы родились такими, каждый из нас, мы такими должны были быть.
Потом мы очутились у стола, я не знаю, как мы там оказались. Женщина лежит передо мной. Мой отец прижимается к моей спине и толкает меня к столу. Он крепко схватил мою правую руку и прижимает ее к груди женщины и тянет вниз по ее обнаженному телу. Женщина почти ничего не чувствует.
Потом она открывает глаза. Я смотрю в них. Я умоляю ее, чтобы она поняла меня, а он силком тянет мою руку к ее телу, касается ею везде. И говорит, говорит, не умолкая. Он мне объясняет, что я могу делать с ней все, что угодно. Все, что мне хочется. Все нормально, я рожден, чтобы делать это. Она здесь только для того, чтобы я делал с ней все, что угодно.
Я немного пришел в себя и начинаю сопротивляться, резко, но несильно, у меня не хватает сил для настоящего сопротивления. Его рука ухватила меня за горло, он душит меня и прижимает к столу своим телом. Левой рукой он меня душит, душит. Я чувствую во рту кровь и снова становлюсь таким слабым. Он знает, когда отпустить меня, чтобы я не потерял сознание. Он не хочет, чтобы я терял сознание. У него другие планы. Я привалился к нему и плачу. Мои слезы попадают на обнаженную кожу прикованной женщины.
Он отпускает мою правую руку. У меня почти не остается сил, чтобы отнять ее от тела женщины. Слышен звук металла. Рядом со мной. Я поворачиваю голову одной рукой, действующей будто сама по себе, – отец перебирает серебристые инструменты, которые тоже словно плавают в темноте. Он выбирает скальпель среди защипов и пинцетов, лезвий и игл, мерцающих во тьме. Хватает мою руку и вкладывает в нее скальпель. Стискивая мою руку своей, больно прижимает суставы пальцев, он заставляет меня взять скальпель. Женщина снизу видит наши руки и сверкающую сталь, она молит нас не причинять ей боль.
– Я понимаю тебя и знаю, каков ты, – говорит отец. – Я знаю тебя, милый мальчик, мой родной мальчик. Знаю, все знаю. Ты расслабься и будь самим собой. Она тебе не кажется прекрасной? Ты не считаешь, что она самое прекрасное существо, которое ты когда-нибудь видел? Ты подожди, мы покажем ей, как стать еще прекраснее. Папочка покажет тебе, кто ты есть и что тебе нужно, что тебе понравится. Разреши мне показать тебе, как хорошо быть самим собой. Слушай, Мики, слушай меня. Те же самые мутные потоки рождает твое сознание, одна и та же темная река течет через твое и мое сердце. Прислушайся, и ты все услышишь. Ты услышишь, как глубокая темная река ревет там, она быстра и стремительна, и сильно грохочет. Позволь этой реке нести тебя вместе со мной, только со мной. Мы рядом. Высоко подними это лезвие. Ты видишь, как оно сияет? Пусть она увидит его. Ты видишь, что она увидела его? Она уже не отводит от него глаз. Лезвие высоко в воздухе сверкает в твоей и в моей руке. Почувствуй силу, которой мы обладаем, властвуя над нею, над всеми слабыми и глупыми, над всеми, кто никогда нас не поймет. Оставайся со мной, подними лезвие высоко...
Он уже не сжимает мне шею, а держит мою правую руку с лезвием. Левая рука у меня свободна. Вместо того чтобы протянуть руку назад или попытаться ударить его локтем – это не помогло бы мне, – я упираюсь рукой в стальной стол. Мне придают силы страх и ужас, и отчаяние. Напрягшись, я отталкиваюсь от стола. Потом упираюсь ногами. Я отталкиваюсь от стола двумя ногами и ударяю этого ублюдка, он теряет равновесие. Он покачнулся, все еще не отпуская руку со скальпелем, и пытается снова сжать мое горло. Но потом он падает на спину, а я падаю сверху на него. Скальпель летит в темноту. Оттого, что я рухнул на него, у отца перехватывает дыхание. Я свободен. Свободен. Я спотыкаюсь и бегу через черную дверь. Правая рука болит. Я ничем не могу помочь женщине. Я могу привести помощь, полицию. Кого угодно. Ее еще можно спасти. Я спотыкаюсь, но сохраняю равновесие, выбегаю в катакомбы, бегу, бегу мимо всех этих белых гипсовых женщин, пытаюсь кричать. Мое горло кровоточит внутри. Мне больно, и я не могу исторгнуть ни звука, только шепот. Но на ранчо меня никто не услышит. Здесь только я, он и обнаженная женщина. Но я бегу, бегу, кричу шепотом, и меня некому услышать.
