Грегори Робертс - Шантарам
– Не вполне.
– Ты имеешь в виду австралийскую полицию?
– Да, в основном. Но не только.
– Тогда можешь не беспокоиться. Никто не тронет тебя в Бомбее. Я даю тебе слово. Ничего с тобой не случится, пока ты работаешь на меня и носишь на шее медальон с моим именем. Все будет в порядке, иншалла.
Взяв меня за руки, он пробормотал такое же благословение, какое он дал владельцу «Саураба». Я проводил его до самой машины. На грязной стене неподалеку кто-то написал слово «Сапна». Судя по довольно свежей краске, это сделали не больше недели назад. Если Кадер и заметил надпись, то ничем не выдал этого. Назир захлопнул за ним дверь и побежал на свою сторону автомобиля.
– Со следующей недели ты будешь заниматься с Абдулом Гани паспортным бизнесом, – сказал Кадер. Назир завел двигатель, ожидая команды. – Думаю, это дело заинтересует тебя.
Автомобиль тронулся с места, Кадер улыбнулся мне, но у меня в памяти остался прощальный свирепый взгляд Назира. Похоже, он все-таки ненавидел меня, и раньше или позже нам предстояло выяснить отношения. Тот факт, что я размышлял о возможной драке с ним, показывал, насколько одинок я был в своем изгнании. Назир был ниже меня, но ни на йоту не слабее, и, пожалуй, немного тяжелее. Это была бы хорошая драка.
Я мысленно занес эти будущие разборки в графу «подлежит рассмотрению», подозвал такси и отправился в сторону Форта. Это был деловой район типографий, офисов, складов, магазинов и предприятий по производству канцелярских товаров и прочих изделий легкой промышленности. Здания и узкие улицы Форта относились к старейшим в городе. В адвокатских конторах, издательствах и других органах интеллектуальной деятельности, гордившихся тем, что существуют здесь уже много десятилетий, сохранилась атмосфера старины, века крахмальных воротничков и официальной учтивости.
Одной из организаций, появившихся здесь в последнее время, было бюро путешествий, которым через доверенных диц владел Кадербхай, а управлял Маджид Рустем. Бюро обслуживало тысячи мужчин и женщин, работавших по контракту в странах Персидского залива. Легально бюро занималось покупкой авиабилетов, оформлением виз, трудоустройством индийцев за границей и поиском жилья для них. Нелегально же агенты Маджида обеспечивали провоз индийцами на родину золотых цепочек, браслетов, брошей и колец – от ста до трехсот граммов золота на человека. Золото поступало в портовые города залива из разных источников. Прежде всего, конечно, крупные оптовые закупки делали торговцы. Но значительный процент составляло краденое золото. Наркоманы, карманники и взломщики со всей Европы и Африки продавали добытые ими ювелирные изделия наркодельцам и скупщикам краденого. Определенная часть золота, похищенного во Франкфурте, Иоганнесбурге или Лондоне, при посредстве черного рынка оказывалась в странах Персидского залива. Люди Кадербхая в Дубае, Абу-Даби, Бахрейне и других эмиратах переплавляли золото в массивные браслеты, цепи и кольца. Индийцы, возвращавшиеся домой по истечении срока контракта, за небольшую плату перевозили эти изделия в Индию и передавали их людям Кадербхая в бомбейском аэропорту.
Ежегодно организация Маджида задействовала не меньше пяти тысяч индийцев, заключивших контракты. В случае необходимости привезенные изделия перерабатывались, а затем продавались – как правило, на базаре Завери. Только эти операции по контрабанде золота давали годовой доход более четырех миллионов американских долларов, свободных от налогообложения, благодаря чему подручные Кадера становились состоятельными и респектабельными людьми.
Зайдя в наше Коммерческое бюро путешествий, Маджида я там не застал, но три его заместителя трудились вовсю. Когда я ознакомился с механизмом контрабанды золота, то предложил компьютеризировать этот бизнес и создать базу данных, включающую всех работавших за границей индийцев, которые сотрудничали с нами. Кадер одобрил эту идею, и теперь служащие бюро в поте лица переносили все данные из бумажных папок в память компьютеров. Я понаблюдал за их работой, побеседовал с ними, и поскольку Маджид так и не объявился, пошел искать его в находившейся по соседству мастерской по обработке золотых изделий.
Маджид стоял за весами и при моем появлении улыбнулся мне, а затем вернулся к работе. Изделия, рассортированные по типам, взвешивались сначала по отдельности, а затем партиями. Данные записывались в общий журнал, а также в бухгалтерскую книгу продаж на базаре Завери.
Прошло всего два часа после нашего разговора с Кадербхаем о добре и зле, и горы золотых цепочек и тяжелых браслетов кустарного производства нагнали на меня тоску, от которой я никак не мог отделаться. Я был рад, что Кадербхай переводит меня в группу Абдула Гани. Желтый дьявол, будораживший воображение многих миллионов индийцев, оставлял меня равнодушным. Мне нравилось заниматься вместе с Халедом Ансари валютными операциями, и я был уверен, что понравится работать и с Абдулом Гани: паспорта, помимо всего прочего, интересовали меня как человека, скрывающегося от закона. Но при виде кучи золота мне становилось не по себе, хотя у многих при этом глаза разгораются от жадности совершенно особого рода. Деньги почти всегда рассматриваются лишь как средство достижения тех или иных целей, а золото для многих является ценностью само по себе, и их любовь к нему компрометирует это великое чувство.
Перед уходом я сказал Маджиду, что Кадербхай подыскал мне другую работу. Я не стал уточнять, что это будет за работа, поскольку и Маджид, и Абдул входили в совет мафии и наверняка узнавали о решениях, принимаемых Кадером в отношении меня, раньше меня самого. Мы обменялись на прощание рукопожатием, и Маджид неловко притянул меня к себе и обнял. Улыбнувшись, он пожелал мне удачи. Улыбка была фальшивой, хотя вовсе не скрывала каких-либо злых чувств. Просто Маджид был из тех людей, для которых улыбка – произвольный волевой акт, а не естественное выражение эмоции. Я поблагодарил его за терпение, проявленное при обучении меня, но не улыбнулся в ответ.
Я прошелся в последний раз вдоль прилавков базара Завери, чувствуя, как меня грызет раздражение, тот не направленный на что-либо конкретное неуправляемый гнев, причиной которого является ощущение впустую растрачиваемой жизни. Казалось бы, я должен был чувствовать себя вполне счастливым – по крайней мере, счастливее, чем чувствовал. Кадер обещал мне свою защиту. Я хорошо зарабатывал. Ежедневно я ворочал кучи золота в метр высотой. В скором времени я должен был узнать все, что меня интересовало, о фальшивых паспортах. Я мог купить почти все, что захочу. Я был на свободе и в хорошей физической форме. Тем не менее, я не был доволен жизнью.
«Довольство – это миф, – сказала Карла однажды. – Оно придумано для того, чтобы заставить нас покупать вещи». Я вспомнил ее лицо и ее голос, говоривший эти слова, и они, влившись в поток моих мыслей, привели меня к выводу, что Карла, возможно, была права. Затем я вспомнил нашу утреннюю беседу с Кадербхаем, когда он говорил со мной, как с родным сыном. Это был, безусловно, счастливый момент. Но каким бы искренним и сильным ни было это чувство, оно не могло разогнать мою хандру.
Наша тренировка с Абдуллой была в этот день интенсивной. Я замкнулся в себе, Абдулла не приставал ко мне с разговорами, и мы энергично работали мышцами в молчании. После душа он предложил довезти меня до дома на мотоцикле. От Брич Кэнди мы направились в глубь острова по Август-Кранти-марг. Шлемов у нас не было, наши свободные шелковые рубашки полоскались в потоке горячего встречного воздуха. Внезапно Абдулла заметил группу мужчин, стоявших около кафе. Судя по их виду, они были иранцами, как и он. Абдулла развернулся и притормозил метрах в тридцати от них.
– Оставайся здесь, – бросил он, заглушив двигатель и откинув боковую подпорку. Мы оба слезли с мотоцикла. Он не сводил глаз с этой группы. – В случае чего, заводи машину и уезжай.
Он направился по тротуару в сторону кафе, на ходу завязывая свои длинные черные волосы в косичку и снимая часы. Я вытащил ключи из замка зажигания и пошел за ним. Когда Абдулла приблизился к иранцам, один из них заметил его и, несомненно, узнал. Он предупредил своих собеседников, те резко обернулись и тут же без лишних слов накинулись на Абдуллу. Они вовсю размахивали кулаками, но в толчее чаще наносили удары друг другу. Абдулла же стоял, не двигаясь, прикрывая голову сжатыми кулаками, а корпус локтями. Когда начальный запал его противников иссяк, он вступил в схватку, расчетливо нанося удары налево и направо. Я подскочил к Абдулле и первым делом подставил ножку человеку, зашедшему ему в тыл, опрокинув его. Падая, он потянул меня за собой. Я приземлился на одно колено рядом с ним и ударил его кулаком в пах. Он стал подниматься, и тогда я ударил его еще несколько раз в челюсть. Человек откатился в сторону, прижав колени к груди. Абдулла тем временем нанес одному из нападавших классический перекрестный удар, который описывается во всех учебниках. У того из носа фонтаном брызнула кровь. Я принял каратистскую стойку, прижавшись спиной к спине Абдуллы. Трое оставшихся боеспособными противников отступили в некотором сомнении. Абдулла кинулся в их сторону, дико взревев, и они бросились наутек. Я вопросительно посмотрел на Абдуллу, он покачал головой: пускай бегут.
