Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник
— Своей ошеломляющей неожиданностью. Чего-чего ожидать, но этого… — Вика огляделся с тоскливым недоумением. — Поедемте?
— Я полагаю, мое присутствие ему тягостно.
— Да бросьте. Как вы можете отвечать за действия маньяка? Так уж было предопределено.
— Кем?
— Ну не нами же… Судьбою. Высшим Судиею — ежели Он есть. Или существом противоположным — этот есть. Выбирайте.
Всю дорогу в машине (Вика за рулем) они промолчали. В голове билась главная мысль этих дней: почему я не сказал «сейчас», почему мы не уехали в ту же ночь? И представилось: как они бесшумно прикрывают за собой дверцы-решетки, спускаются в сад и исчезают в многомиллионном мегаполисе… Что-то мне все это напоминает. Да, история балерины. Принц не найден — и черт с ним! Я уже закаялся лезть в чужие дела — но как спастись от нестерпимой муки?
Способ — не спастись, но забыться — был найден пасующим перед тайной смерти человечеством давным-давно. Что и продемонстрировал Викентий Павлович, выгрузив из кейса на письменный стол водку в убойном количестве и бутерброды (Саня предложил кабинет, младший компаньон с удовлетворением поддержал, Владимиру было, кажется, все равно).
Когда Вика ушел, пообещав «как освобожусь — вернусь», они сели: Владимир в ее диванный уголок, Саня за стол. Все молча. Одним, одним-единственным были одержимы они сейчас, да говорить об этом невозможно! Жить невозможно.
Саня вскочил, прошел на кухню за стаканами… в безмолвии замершего дома, в котором — показалось, притаились — еще трое, три женщины. Никто из них не вышел к ним навстречу, не подал голоса. И девичий магнитофон молчал.
И выпили молча. В саду погас последний скудный луч. и сразу потемнело. Этот ужасный сад и дом. надо бы отсюда уехать — да как бросить тетку? Потяну еще неделю-другую…
— Надо отсюда уехать, — сказал Владимир.
— Вы уже купили квартиру? — спросил Саня, чтоб поддержать разговор, не вдаваясь в подтекст.
— Нет. Она мне теперь не нужна.
В сдержанной холодноватой интонации уловилась острая безысходная боль. Владимир продолжал отстраненно:
— Я привык жить «на перекладных». И «буржуазные» блага мне особенно не нужны. Связался с коммерцией из азарта, как от спячки проснулся — а вдруг?.. Что-то новое.
— Будете продолжать?
— Свою лавочку-то? Не знаю. Все равно.
Снова выпили.
— Саня, вот скажите. Я ничего не понял. Ни-че-го. За что он ее убил?
— Потому что он некрофил! отрезал Саня с ненавистью, найдя, как показалось, точное словечко (из оглушительного оцепенения пробуждали его два чувства — ненависть и жалость, — обращенные к одному лицу: убийце).
— Как некрофил? Вы что?
— Ну не буквально. Он же поглощен, сосредоточен на смерти… трупный аромат возбуждает — современный симптом.
— Он их перепутал? Умершую и живую?
— Вы ж его сами видели — за день до этого. И я, идиот! залпом выпил водку, как воду: не действует! — Идиот! Его надо было срочно изолировать, а я…
— Вы ж не знали, что он задушил ту!
— И не знаю! И не понимаю до сих пор, как любовь может быть извращена до последнего предела. Успокоить — убить. Из любви! Оказалось, и это возможно.
— Я ее любил, — сказал Владимир, как-то забывшись, с потрясающей откровенностью. — Как только увидел — сразу. Как будто знал всегда — и вдруг узнал. Как там-«при дивном свиданье…»
— «Бархатно-черная… да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор».
— И тут мне делать нечего, — заявил Владимир («тут», понял Саня, на земле). — Знаете, что такое «делать нечего»?
— Знаю!
— И ни на какое «дивное свиданье» я не рассчитываю. А вы?
— В отличие от Набокова я не уверен, что попаду к Серафимам.
— Давайте выпьем.
— Вы меня простите, Владимир.
— За что?
— Своей идиотской суетней я. возможно, ускорил развязку, — произнес Саня с величайшим усилием.
— При чем здесь вы! — закричал Владимир. Я! Я сам отделался народной мудростью: утро вечера мудренее. Коммерция, будь она проклята! Не в вас дело.
— Мне от этого не легче! — горячая волна накатила наконец, разливаясь в крови, суля передышку. — От вашего снисхождения.
— Обойдется. Вы человек посторонний.
— Я не посторонний.
— В смысле «все люди — братья», что ль? Обойдется. Вы литературовед-сыщик и все знаете.
— Говорю же, ничего я не знаю.
— Неужели?
— Например, я не знаю, кто такой Принц.
— Какой еще…
— Тот самый. К которому ушла Золушка. Ну прямо в тумане растворился!
— Золушку кремировали, сказал Владимир сухо. — Всех кремировали. Что вам еще надо?
— Что-то делать. — Саня вскочил и зашагал взад-вперед по кабинету. — Что-то делать. Знаете, — признался вдруг, — иногда я жалею, что все пули в нагане были расстреляны.
— Пристрелили б Анатоля? — уточнил Владимир с острым интересом. — Нет, не смогли бы. И я бы не смог. Даже если от этого зависела бы жизнь.
— Чья жизнь?
— Ее, моя — все равно бы не смог.
Зазвонил входной звоночек, через секунды отворилась дверь, и компаньон сказал с порога:
Все в порядке. Документацию вышлют с Урала. В аэропорт не провожал, прямо к вам.
* * *В зыбко-розовом свете декорации переменились, тьма за окнами по контрасту стала совсем непроницаемой; Саня продолжал ходить, словно движением стремясь унять боль; двое мужчин на диване курили, презрев заветы хозяина — и сверху с фотографии мрачно взирал покойный владелец беспокойного дома.
— По вопросам нашего друга-майора, — говорил Викентий Павлович, — я-таки понял, что меня кое в чем подозревают. Или я… неуместно? Вторгаюсь в вашу беседу…
— Уместно, — перебил Владимир угрюмо. — Если мы не можем уйти от этого — а мы не можем! — лучше откровенность. Саня, мы вас слушаем.
Подспудно Саня ощущал некую фантастичность этих поминок, на которых продолжается неуместное следствие. Не продолжай, не лезь опять в это дело, предостерегал внутренний голосок, будет еще хуже. Куда уж хуже?.. Надо снять этот фантастический покров, обнажить пружину действия и поставить наконец точку.
— Ирония заключается в том, — продолжал гнуть свою линию компаньон, — что я сам навел Александра Федоровича на таинственного мужчину. Своей болтовней о завязке романа. В чем и раскаиваюсь.
— В этом можете не раскаиваться. О завязке поведал Генрих. Мужчина существует и легко вписывается в официальную версию.
— О чем? О чем поведал?
— 13 октября в прошлом году у Печерской было свидание в саду с мужчиной в сером плаще. Генрих видел из окна.
— Любопытно, — согласился Владимир. — Очень. И вы думаете, «мужчина в тумане»…
— Но, позволь! На основании столь скудной информации подозревать… Да не был я знаком с балериной, ей-Богу!
— Погоди! Никто из нас не был знаком с Ниной Печерской, однако из-за нее погибла моя жена. Я хочу понять связь событий, поскольку «некрофильская» версия меня как-то не удовлетворяет.
— Некрофильская? — переспросил Вика. — Это интересней, чем банальная белая горячка. Некрофил-философ остроумно! Меня, пожалуй, удовлетворяет. И как в эту версию вписывается пресловутый «мужчина»?
— Вот, представьте, — начал Саня неохотно, но постепенно увлекаясь (проклятая роль сыщика не оставляет и у «смертного одра»!). — Два человека, погруженные в собственное одиночество, «несчастные». Ничего не удалось, жизнь не удалась. Обсуждают совместный «уход», может быть, смакуют сладострастно детали (восковой веночек)… есть, знаете, упоение «и бездны мрачной на краю». Вдруг женщина встречает мужчину не безвольного, не опустившегося. Не созерцателя, а деятеля. Вспыхивает инстинкт жизни: «как будто оттаяла, повеселела», по словам Анатоля. По какой-то причине связь их остается тайной. Самое тривиальное объяснение: он женат, жену оставить не желает, то есть чувства его к нашей Золушке не глубоки. Она вспоминает про Анатоля, приходит сюда в августе, но не решается — инстинкт жизни преодолеть не просто. А возможно… ведь вы ее видели, Викентий Павлович. Во сколько, не помните?
— Почти до двух мы проговорили с Анатолем. Тут, в кабинете.
— Был ли он как-нибудь особенно возбужден?
— Привычно возбужден и крепко на взводе: где-то глотнул. Грядет гибель, разрушение, русский Апокалипсис и так далее.
— Он вам рассказывал что-нибудь про Нину Печерскую?
— До «явления» ни слова. Майя Васильевна как-то упомянула мельком про ее странное исчезновение. У меня тут же из головы вон. И кабы не та августовская ночь… Я собирался ложиться, уже выключил лампу и машинально подергал дверь на веранду: запер ли. Сад был освещен луною и двигался кто-то за деревьями. Анатоль? Нет. В светлом прогале между ветками ясно увиделось женское лицо, очень бледное, показалось. Черный плащ. А главное: дома никого, кроме хозяйки и Анатоля.
