Сара Рейн - Темное разделение
Из дневника Шарлотты Квинтон
2 января 1900 г., 22.00
Биение невидимого сердца, которое мне прислышалось, раздавалось, разумеется, только у меня в голове. У меня громко стучало в ушах, потому что вопреки своему собственному утверждению я боялась увидеть близнецов.
Мы двигались по ужасным безлюдным коридорам, и медсестра доктора Остина, толкавшая кресло-каталку, всю дорогу пыталась вести со мной разговор, глупое создание. Но была ли она действительно такой уж глупой? Сложно сказать, потому что у меня шумело в ушах и голова была тяжелой. А что, если я упаду в обморок как раз у входа в детскую комнату? Мама Эдварда не пропустит такое без комментариев! Бедная Шарлотта, никакой выдержки. Всегда устраивает сцену. Плохое воспитание, сразу видно.
Мне удалось не упасть в обморок, просто для того, чтобы не доставить удовольствие старой крысе.
Во время всего нашего пути я ощущала вокруг себя темноту; она была как огромная черная птица, безжалостно и бессмысленно бившая крыльями по тюремной решетке. Колесики кресла скрипели и царапали каменный пол, и звук был похож на то, как кто-то проводит ногтем по стеклянной поверхности, и колеса пели зловещую песню сами себе, как колеса поезда. Ты-не-справишься… Ты-не-справишься…
Я-справлюсь… Я-справлюсь…
Наконец мы добрались до места и вошли в комнату, выкрашенную в неприятный темно-зеленый цвет. Сестра направила кресло к широкой больничной кроватке в углу, и я хотела встать из этого постыдного кресла и пройти через комнату, чтобы надлежаще встретить близнецов, но я все еще была очень слаба после родов, и голова кружилась от хлороформа.
Свет из узкого окна освещал кровать, и глазки детей были плотно закрыты, чтобы не видеть неприветливый мир. Если бы доктор Остин не объяснил мне, что они срослись в талии, я просто подумала бы, что они прижались поближе друг к другу. Девочка, которая лежала ближе к окну, повернула свое маленькое личико к солнечному свету, словно впитывая его золотое тепло через кожу, и я хотела схватить их с сестрой и вытащить из этого сурового места, где люди считают возможным оставлять детей в таких мрачных темно-зеленых комнатах.
Неожиданно я подумала, что очень важно дать им имена, чтобы они стали настоящими людьми. Я долго смотрела на них, рассматривая, как они крепко прижимаются Друг к другу, словно пытаются разделить силы поровну.
Прижимаются. Я помню, что хотела дать им модные Цветочные имена.
— Айви, — сказала я вслух, вслушиваясь в звучание. — Айви и Вайолет[9]
И потом я снова посмотрела на маленькие личики с закрытыми глазами и поняла, что эти имена не подходят. Айви это ползучее цепкое растение, Вайолет — скромное, короткое и закрытое имя. Близнецам потребуется много сил; нельзя давать им ползучие, сморщенные имена. И я сказала:
— Нет, не Вайолет, Виола.
Виола была одной из прекраснейших героинь Шекспира — она тоже была одной из близнецов, и она справилась со всеми бедами.
— Виола. Очень красиво. — Медсестра наклонилась, чтобы написать его на бирке на одном из крохотных запястий. — И Айви — для второй, так вы сказали?
— Нет. Айви — это паразит. Соррел, — произнесла я прежде, чем поняла, что говорю вслух. Кислица росла в саду нашего дома, когда я была ребенком, она была красивой и сильной, и само это имя рождало в памяти яркую картину осеннего леса и зарослей фиолетовых колокольчиков.
— Виола и Соррел.
— Да.
Виола и Соррел.
Они оставили меня с близнецами. Оставайтесь с ними столько времени, сколько захотите, сказали они. Мы вас беспокоить не будем. Вам удобно в кресле? Если хотите, вот подушка.
И я осталась в комнате одна с детьми. Когда сестра ушла, я протянула обе руки в колыбель, по одной руке к каждой из них, и они обе обвили свои маленькие ручонки вокруг моего пальца, как всегда это делают младенцы. Только в этот раз все было по-другому, потому что эти младенцы были моими. Я оставалась с ними очень, очень долго.
А сейчас я лежу на высокой узкой кровати одна в комнате и вдруг понимаю, что сестры и доктор, которые с таким пониманием оставили меня с детьми наедине, наверняка почти надеялись, что я возьму подушку и прижму ее к беспомощным маленьким личикам. Быстро, чисто и милосердно. Но разве я могла бы убить своих детей? Разве это возможно?
Позже
Не знаю пока, как я буду смотреть в лицо Эдварду. Все эти обвинения: я говорил тебе не носиться по городу все эти месяцы, я говорил тебе жить спокойно, я даже предлагал снять дом за городом на несколько недель, но ты же все делаешь по-своему…
(А Эдвард хотел бы, чтобы я воспользовалась этой подушкой сегодня? Если я в это поверю, мне придется уйти от него. Нет, конечно, он не хотел бы этого.)
Но смотреть в лицо придется не только Эдварду. Еще есть его мать; боже мой, как я буду смотреть в лицо матери Эдварда, которая и так никогда не считала меня подходящей парой ее сыну и которая сейчас скажет мрачно, что она ни капельки не удивлена, что все обернулось так катастрофически плохо, чего еще можно было ожидать…
Но я справлюсь, и я посмотрю в лицо Эдварду, и как-нибудь я посмотрю в лицо его матери тоже.
7 января 1900 г.
Значит, так. Мне и не придется ни с чем справляться, и не нужно больше волноваться по поводу встречи с Эдвардом и его матерью.
Они умерли. Мои два человечка, Виола и Соррел, которые цеплялись друг за друга так решительно и которые так крепко держали мои руки тем вечером, — они умерли.
Мне сказали сегодня утром. Доктор Остин стоял в ногах кровати, Эдвард — рядом с ним, а еще медсестра поблизости, на случай если у меня начнется истерика. Что-то вроде того, что у них не полностью развились легкие, и еще сердце было слишком слабым, чтобы выдержать напряжение.
А Эдвард сказал: нет худа без добра. Конечно, именно так.
А потом я разразилась неуправляемым потоком глупых беспомощных слез, и Эдвард поспешно вышел вон, покрасневший и старающийся сдержать свое раздражение (злость?) на меня из-за этой сцены…
8 января
Эдвард предложил мне не ходить на похороны — Все поймут, никто этого и не ждет, и что, если я снова начну плакать, и всем станет неловко, подумала я об этом?
Да, я подумала об этом, и мне все равно. Я буду там, даже если меня придется нести на руках.
10 января
Похороны завтра, а сегодня я наконец вернулась домой. Занавески на всех окнах закрыты, и миссис Тигг то и дело переходит от слезливого сочувствия к суетливой кулинарной деятельности. «Ах, эти святые ангелочки, мадам, как вы это выдерживаете? Говорят, Господь берет маленьких детей прямо себе, и мы не должны роптать… Так вот, я заказала отличный окорок, чтобы запечь его для поминок, и что вы думаете насчет салата из омаров?»
Мэйзи-Дэйзи, взволнованная серьезностью происходящего, всегда поспешно скрывается с глаз долой, если я захожу в комнату. Миссис Тигг говорит, что она сошлась с сыном торговца рыбой и очень волнуется, так как он в некотором смысле ловелас, и Мэйзи такая впечатлительная последнее время, если вы понимаете, о чем я, мадам.
У нас будет запеченный окорок и омары для поминок (молодой человек Мэйзи доставит парочку живых омаров утром), и миссис Тигг приготовит чудесный суп, поскольку день обещает быть холодным, и вы же не хотите замерзнуть до смерти на кладбище, мадам, вы и так не вполне оправились от родов.
Все время думаю о том, что, если бы я была замужем за Флоем, мы держали бы сейчас друг друга в крепких объятиях, помогая друг другу преодолеть это горе, и он не стеснялся бы своих слез. Скорее всего, он почитал бы мне что-нибудь — стихотворение, или сонет, или философское изречение, которое поддержало бы меня, пока я не найду свой путь назад к свету.
Вопрос: было бы легче вынести потерю Виолы и Соррел рядом с Флоем, вместе с музыкой и философией, и плакать в его объятиях, и все остальное, чем с салатом из омаров и закрытыми занавесками, и Эдвардом с его мамой, и всеми этими наставлениями — пожалуйста, не устраивай сцену в церкви, Шарлотта, и я не думаю, что это платье подойдет для церемонии, тебе не кажется?
Ответ: понятия не имею, но знаю точно, что Флой не волновался бы, даже если я устрою пятьдесят сцен в церкви, думаю, что он бы сам к ним присоединился.
Я оденусь в черный крепдешин и юбку-колокол на службу. Очень стильно, очень belle epoque. Эдвард может не одобрять все, что хочет, и его мама может склониться и жужжать над могилой в своем вдовьем платье и мерзких траурных брошах до второго пришествия, мне наплевать.
Для прощального свидания со своими малышками я выберу самый красивый и стильный наряд.
Глава 7
Из дневника Шарлотты Квинтон
11 января 1900 г.
Сегодня были похороны близнецов. Это самый ужасный день моей жизни.
