Александр Щёголев - Любовь зверя
И тут – невероятная смесь переживаний вырвалась из ломающегося рта:
– Боже, как хорошо, что ты вернулся! Без тебя я стала какой-то ненормальной! Хожу на наше место, на то, где мы с тобой снежную бабу лепили. А эти сволочи по дороге попадаются, следят, наверное. Так я из них снежки леплю, нашу зиму вспоминаю. Скатаю шар и колдую на нем, как ты учил. Слышал, что я тебе про нашего мальчика шептала?..
– Я не… – трепещущим голоском сообщил лже-Игорь. Его, разумеется, не услышали.
– …А он смешные звуки издает, еще смешнее, чем ты, когда… Я ведь этой сволочи для начала челюсть сворачиваю, чтобы не орала. Отлично. Говорю: если Игоря не догонишь, из могилы выкопаю, гада! Передай ему, говорю, как я соскучилась. А ты никак не приходишь! Подонок… к своей-то небось шляешься… – Рот уже корчился в пытке. Огненная страсть поменяла знак с непредсказуемостью пожара. – Боже, как пошло! Мне до сих пор не успокоиться, идиотство какое-то. Почему, ну почему ты так не по-человечески? Я ее найду, обещаю. Придавлю, г-га-ади… – Девушка застонала, синий форменный пиджак странно вздулся.
И настала, наконец, пауза. Слушателя уже трясло. Ему казалось, что глаза у ночной собеседницы светятся в темноте, как у кошки. Хотя в действительности глаза у нее были просто большими, к тому же болезненно распахнутыми, поэтому мертвенный свет фонарей отражался в них ярче обычного. Тугие дроби африканских там-тамов электризовали паузу, но и в этом чуде не было ничего сверхъестественного – тахикардия. Нормальная реакция пугливой сердечной мышцы. «Бежать, бежать!» – пульсировали там-тамы, исторгаясь из хилой студенческой груди.
Он стоял, завороженный монологом, однако пауза тоскливо затягивалась, и тогда он кинул наугад реплику:
– Холодно чего-то.
Попадание было точным.
– Да, пойдем домой, – нетерпеливо согласилась она. – Зажжем свечки, вырубим свет, как на полнолуние, помнишь? Расскажешь про себя, а то мы все не о том, идиоты. Жалко только Вивальди нельзя поставить, я диски в труху раздолбала… Ну что, пойдем? Ты так любишь мои мышцы, Игоречек мой, подоночек мой родной, прямо так заводишься… – Она неожиданно зажмурилась, сжала кулаки. – Я ведь на кладбище была. Даже лопату брала с собой, дура, помочь тебе хотела. А ты сам, сам!.. – и сразу расслабилась, став прежней. Только голос резко изменился: омертвел. – Игорек, чего ты ждешь? Иди ко мне, попроси прощения. Ну? Поцелуй меня, скажи, что я уродина, что я жуткая баба, что ты жить без меня не можешь..
Студент непроизвольно шагнул назад. Еще шагнул. Еще – и угодил на открытый свет. Девушка качнулась следом. Ее ртутное лицо на миг остановилось.
– Слушай, парень, – глухо выговорила она. – Ты кто?
– Я? – шепнул студент.
– А где Игорь?
Он побежал. Сорвался с места, как заяц, не чувствуя ног, не видя земли. Строго по плану. Впрочем, кроме как обратно, больше было и некуда срываться. «Иго-о-орь!» – раздался сзади звериный рев, и немедленно – жуткое буханье. Через две секунды гениальный план рухнул. Студент переоценил свое умение давать деру, согласившись в троллейбусе на заманчивое предложение грубоватой красотки. Не понял тогда, насколько все серьезно. Не понял, насколько все безумно. Когда сошедший с ума механизм готов был хапнуть сверхсильным манипулятором очередную жертву, та вдруг вильнула вбок, продралась сквозь живую изгородь и в мгновение ока вскарабкалась на дерево. Стандартное действие перепуганной обезьяны. Механизм продрался следом, сделав в кустах просеку, и завыл:
– Обманул, сволочь!
Жертва судорожно цеплялась за ветки. Отвечать была не в состоянии: разум остался внизу, здесь же царствовал вселенский ужас. А школьница не стала позорить себя гимнастическими упражнениями слабосильных приматов. Поступила проще: покрепче уперлась ногами в землю и навалилась на проклятое растение, вставшее на пути ее чувства. Что-то яростно шептала себе в нос. Возможно, признание в любви. От этого признания нелепая школьная форма на ней вспучилась и с сухим треском взорвалась. Легко и красиво. Ствол дерева был не очень толстым – в один обхват – покорно заскрипел, завибрировал, пытаясь униженно поклониться. Листья мелко затрепетали, вместе с ними, где-то там, в темной кроне, мелко затрепетала и жертва. Оттуда, разодрав тишину дремлющей улицы, исторгся безобразный визг: перепуганной обезьяне хотелось жить. Предательский скрип набирал громкость, рос ввысь… Очевидно, Милита выскочила на тротуар исключительно вовремя.
– Дашка! – закричала Милита. – Вылазь сюда!
Ураган, ломающий зеленые насаждения, стих.
– Ты? – удивилась женщина-монстр, обернувшись. – Ты откуда?
– Отстань от человека, он здесь ни при чем!
– Да, я уже поняла, – согласилась она и вдруг всхлипнула. Спрятала лицо в ладонях. Убийственно прелестный стан ее сник – словно воздух выпустили. А соратница по клубу продолжала кричать, не в силах удержать в себе что-то неистовое, сатанинское:
– Это я, запомни! Я показала ему, что такое любовь!
С неподобающей чудовищу слабостью было покончено мгновенно:
– Кому показала? – вскинулось полуpаздетое существо, вновь поймав взглядом белеющую на тротуаре фигуру.
– Кому! Будто сама не знаешь – кому! Никогда тебе его не прощу, падла!
– Значит, ты заморочила Игорю голову? – констатировала женщина-монстр и ткнула почему-то пальцем вверх, на дерево, сориентировавшись точно по визгу. Визг тем временем угасал, вконец обессилев. К измученному животному, прячущемуся в черной листве, возвращался разум.
– Я заморочила голову? – возмутилась Милита. – Да ему не надо было ничего морочить, он же тебя элементарно боялся! Он просто-напросто кончать в тебя боялся! Ты ведь давно чокнутая, Дашечка, у тебя ведь кайф, только когда крушишь что-нибудь. Игоряша мне мно-ого успел про тебя порассказывать, про твои милые странности. А в меня Игоряша – нет, кончать не боялся…
Она засмеялась, запрыгала на месте, пронзенная жгучей ненавистью.
– …Помнишь, какой у него был язычок, Дашечка? Ты, небось, обожала его язычок. А помнишь, как у него очки падали, а он их не снимал, потому что хотел все-все видеть? Зря ты его угробила, сука неблагодарная, какой же дурак согласится теперь тебя…
Красиво завершить монолог не удалось. Нечто страшное, бесформенное, человекоподобное, прикрытое лишь нижним бельем, стремительно вылезло из кустов на освещенный тротуар. Девочка не растерялась, мастерским движением метнула канат, который захлестнул чудовищу ноги. И вихрем закрутилась, наматывая кольцо за кольцом. Женщина-монстр не сразу сообразила, что к чему – захохотав, поднатужилась, но веревочки выдержали, тогда она поймала канат рукой и дернула на себя. Милита опрокинулась, как кегля. Затем вскочила и поскакала прочь, стискивая в руках опустевший рюкзачок. Полуодетое существо, продолжая хохотать, затопало следом. Общефизическая подготовка у обеих была отменная, однако у Даши все же чуть лучше. Пробежали они метров десять. А возле киоска «Пресс-маркет» дичь, превратившаяся в охотника, дотянулась рукой до удирающей соперницы. Та с воплем врезалась в застекленную будку. Оглушительно зазвенело. Кувырнувшись через прилавок, пробив собой что-то хлипкое, наспех сляпанное, Милита оказалась внутри. Ее подруга, проскочив по инерции, развернулась, размашисто подошла и, примерившись, обхватила киоск руками. Упали пластиковые щиты, осыпались остатки стекла. Женскую ласку выдержал только металлический каркас, и то потому, что юное создание берегло силу для более важного дела.
Она уже не смеялась. В глазах вновь тускло блестело горе, в глазах вновь зрели слезы.
Милита сидела на деревянном настиле и мирно ждала. Когда чокнутая обладательница волшебной силы добралась, наконец, до объекта, достойного своей ненависти, когда зашептала, зашептала магическое слово-детонатор – за мгновение до непоправимого, – школьница выстрелила. Был негромкий бытовой звук.
Охота закончилась – легко и красиво.
Через минуту подошел спрыгнувший с дерева студент. Он был странен. Двигался, как паралитик. Громко икал. Позвал бесцветным голосом:
– Милита!
– Я здесь, – откликнулась школьница, выползая из развалин бывшего киоска.
– А это кто? Лежит, вон…
– Ты, что, дурак? – привычно бросила она. – Сматываться надо, пошли.
– Это Даша, да? Ей плохо, ты ее избила?
Он был возбужден до крайности. Ничего не соображал. Не замечал, что открытые глаза не моргают. Не понимал, что телу, безмятежно раскинувшемуся в осенней грязи, хорошо, как никогда прежде. Слабак, он и есть слабак. Пусть симпатичный, пусть умненький…
Милита заботливо сказала:
– Не смотри туда, а то самому плохо станет.
Взяла его за руку и повела прочь. Через квартал, у телефонной кабины, она остановилась:
– Подожди, я позвоню.
Сделала два звонка. Первый – домой. Мать ей сообщила, что отца, разумеется, нет ни дома, ни на работе, что доченька сама тоже может не приходить и что вообще – ей плевать на них обоих, вот только непонятно, почему ее разбудили в такую поздноту. Милита вежливо пожелала спокойной ночи и дернула рычаг. Второй звонок был в клуб. «Привет, – сказала она, – это Милита. А учитель есть? Передай ему тогда, что меня сегодня не будет. Не-е, все в порядке, просто тут кое с кем разборка. Сама справлюсь, пока.»
