Джонатан Сантлоуфер - Анатомия страха
– Вы видели человека, склонившегося над трупом.
– Боже, какой ужас! Тут, на улице, рядом с нами. – Она понизила голос до шепота. – Человек, которого застрелили, был цветной. Но очень милый. Мы были знакомы. Он всегда приветливо улыбался и здоровался. И красивый, вы не поверите, прямо вылитый Сидней Пуатье. Вы знаете Сиднея Пуатье? А… – она взмахнула рукой, – вас еще на свете не было, когда он блистал в кино. Чудесный актер. Получил «Оскара». Не помню, как называется фильм. Кажется… «Полевые лилии» или что-то вроде. Первый цветной актер, который получил «Оскара». Я знаю, вам не нравится слово «цветной». Непонятно почему. Когда я росла, у меня было полно цветных друзей, и они не возражали, чтобы их так называли. Они часто приходили к нам домой, мама нас кормила. Для нее человек всегда оставался человеком. Вы понимаете, о чем я говорю, Натан?
– Да. Конечно, понимаю. – Я также понимал, что работать с этой женщиной нелегко.
Руссо улыбалась. Видимо, была довольна.
– Итак, Адель, закройте глаза и попытайтесь представить все, что вы тогда видели. Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Только не длинно, а двумя-тремя словами. Вы сможете это сделать?
– А почему нет?
– Хорошо. Первый вопрос. Вы слышали какие-нибудь звуки? Например, выстрел?
– Нет. Но ведь это Бруклин, здесь интенсивное уличное движение. Из-за него я полночи не могу заснуть. На следующий день я сказала Сэму: «Ты знаешь…»
– Адель, не забывайте, всего несколько слов.
– Да-да, разумеется. Выстрела не было. То есть я его не слышала. Это достаточно коротко, Натан?
– Замечательно. И вы увидели человека, который склонился над другим человеком, лежащим на земле. Так?
– Не совсем. Он не склонился, а просто стоял. Я сказала мужу: «Сэм, кажется, кому-то стало плохо».
– Почему вы так решили?
– Натан, извините меня, но тут двумя словами не получится. Я увидела: на земле лежит человек без движения. Что бы вы подумали?
– Вы правы, Адель. А человек, который стоял, был высокий?
– Трудно сказать. – Адель задумалась. – Он был в пальто, длинном пальто.
Мы с Терри обменялись взглядами.
– Прекрасно. – Я раскрыл рисунок, который сделал после разговора с женой Акосты, убитого накануне.
– Так вот, – продолжила Адель, – мы гуляли, и я их заметила. Один стоял, другой лежал на земле без движения. Потом мы подошли ближе и… – Она прижала руки к щекам. – О вэй`з мир! Ужас. Несчастный человек. Было видно, что он мертвый. Кошмар. Шонда. И его несчастная жена. Я увидела ее потом, когда приехала полиция. Кошмар.
Адель замолчала.
– Как вы догадались, что это его жена?
– Потому что мы находились рядом и полицейские задавали нам вопросы. Мне и ей, бедняжке. – Адель Рубинштейн наклонилась ко мне и прошептала: – У них был смешанный брак. Теперь это очень распространено. Лично я ничего против не имею, но дети… им будет нелегко.
Странно, почему до сих пор никто не упоминал о такой существенной детали, что у погибшего чернокожего белая жена?
– Давайте вернемся к тому, что вы видели.
– А что там еще было?
– Вы можете об этом не знать, Адель. – Я погладил ее руку и попросил закрыть глаза. – Когда вы приблизились, стоящий человек вас увидел?
– Он… – Старуха зажмурилась.
– Не напрягайтесь, Адель. Я тут, рядом с вами. Вам ничего не угрожает. Просто думайте о том человеке.
– Он моментально исчез. Только что был и… – Она покачала головой.
– Ничего, ничего. – Я снова коснулся ее руки. – Самое главное – не давайте ему исчезнуть из вашей памяти.
Она тяжело вздохнула.
– Вы видели его лицо?
– Да. Нет. Я видела что-то. но… сейчас не вижу.
– Подождите. Скоро увидите.
Прошло несколько минут.
– Адель, вы вспоминаете? – спросил я.
Она кивнула.
– Итак, давайте представим. Вы снова на той улице. Прогуливаетесь. Рядом с вами Сэм. Вы смотрите вперед и видите двух мужчин…
– Да…
– Вы подходите ближе. Тот, что стоял, поднимает голову и видит вас. А вы видите его. – Выражение лица Адель изменилось. Испуг исчез. – Его лицо… Вы можете его видеть, я знаю, можете.
– Да. Я его вижу! – Она тихо охнула. – Он тоже был цветной. Нет, подождите, подождите. Не цветной. Я ошибаюсь. Я его сейчас отчетливо вижу. Он был в маске!
– Какой?
– Вязаной. Не такой, какую надевают на Хэллоуин.
Ну, натянутой на лицо, с дырками для глаз.
– Лыжной маске?
– Вот именно! Он был в лыжной маске.
– Она полностью закрывала его лицо?
– Да, полностью.
Я подправил рисунок. Повернул блокнот к ней.
– Ну, давайте посмотрим.
– Ой вэй! – Адель Рубинштейн поежилась. – Мурашки. У меня пошли по коже мурашки. Знаете, Натан, вы настоящий Гудини. Как будто сделали фотографию. – Она ткнула пальцем в мой набросок: – Это он. Тот, кого я видела.
Потом мы с Терри направились к месту, где произошло убийство.
– Вы отлично сработали. – произнесла она. – У вас интересная манера опрашивать свидетелей.
– Выработал с годами.
Терри улыбнулась:
– А вот насчет бар-мицва я не поняла. Что это за праздник?
– Я и сам толком не знаю. Дело в том, что моя мать полностью ассимилирована, а отец…
– Хуан Справедливый?
Я остановился и повернулся к ней.
– Вы знаете о моем отце?
– Да. Недавно прочитала о нем в вашем личном деле. У него было такое прозвище.
– Так его прозвали копы, но я об этом узнал только после…
– Да, сочувствую вам. Тяжело потерять отца, когда ты еще подросток.
Говорить мне об этом не хотелось, и я сменил тему:
– А у вас?
– Что у меня?
– Я слышал, ваш отец тоже служил в полиции.
Ее брови сдвинулись, углы рта опустились, что, согласно Экману, означало комбинацию грусти и раздражения.
– Он на пенсии и, слава Богу, еще жив, если можно назвать живым человека, который целыми днями не отходит от телевизора. Его бы свести со слепым Сэмом, получилась бы отличная пара.
– Этим расследованием собираются заняться федералы?
Терри кивнула и чуть приподняла верхнюю губу. Это, согласно тому же Экману, обозначало раздражение и недовольство.
– Да.
– А что же тогда мы?
– Нам поручено продолжать расследование, но теперь совместно с ФБР. – Раздражение в голосе Терри Руссо подтвердило то, что уже отобразилось на ее лице. – И я по-прежнему руководитель группы. Кстати, держитесь подальше от газетчиков. Они не должны ничего пронюхать.
– Но обо всех трех убийствах сообщалось в газетах, причем на первых полосах.
– Пока между ними не усмотрели никакой связи. Вы меня поняли? Серийных убийц любят разве что в Голливуде.
– Журналисты обязательно докопаются.
– Только не с нашей помощью, хорошо?
– Хорошо.
Руссо улыбнулась:
– Кстати, федералы уже присвоили предполагаемому преступнику кодовую кличку. Они это любят делать. Догадайтесь какую. Ну? – Она посмотрела на меня. – Рисовальщик.
– Лучше не придумаешь. Журналистам понравится.
– Да, однако пусть они подольше не знают о его существовании.
Мы приблизились к месту, где застрелили Харрисона. Стоуна. Я посмотрел на замыкающий улицу товарный склад, потом на темные пятна на асфальте, вероятно, от крови убитого, и в моем сознании что-то зашевелилось.
– Мне нужно немного порисовать. Несколько минут.
– Конечно. Я пойду прогуляюсь.
Я проводил Терри взглядом, невольно восхитившись ее походкой – твердой, решительной, с легким покачиванием бедер и потому удивительно чувственной. Затем открыл блокнот, и все остальное перестало для меня существовать.
Прошло минут пятнадцать.
Я изобразил того же человека в длинном пальто и лыжной маске. Но кое-что прибавилось. Откуда это взялось, я мог лишь догадываться.
Терри вернулась, посмотрела.
– Как вы быстро работаете, Родригес!
– В беседе со свидетелями у меня получается еще быстрее. Они транслируют мне образы, возникающие у них в памяти, и я должен успеть запечатлеть их на бумаге, прежде чем они исчезнут.
– Хм… я не слышала, чтобы Адель Рубинштейн что-нибудь упоминала насчет глаз предполагаемого преступника. Может, жена Акосты?
– Нет. Честно говоря, откуда взялись глаза, я не знаю.
– Думаю, их синтезировало ваше сознание. Вы действительно экстрасенс.
Я усмехнулся:
– Для опознания предполагаемого преступника этого недостаточно.
– Наверное. – Терри взглянула на меня. – Но это только начало.
16
Он внимательно просматривает газету, ищет упоминание о своих прежних подвигах. Но там написано лишь о последнем убийстве в Верхнем Ист-Сайде. Он вырезает заметку, прикрепляет над столом. Вглядываясь в нее, тянется за карандашом. Но прочитать ничего нельзя, буквы расплываются. Затем и вовсе все начинает вертеться в его сознании. Он едва успевает зафиксировать увиденное на бумаге.
