Дэвид Лисс - Этичный убийца
Вдруг он ткнул в меня пальцем:
– Твоя любимая пьеса Шекспира – отвечай, быстро!
Я не поверил своим ушам.
– Не знаю. Наверное, «Двенадцатая ночь».
Он приподнял одну бровь:
– Неужели? И почему?
– Не знаю. Вроде бы она считается комедией, а на самом деле история страшная и даже жестокая. А главный злодей на самом деле просто пытается водворить порядок.
Убийца задумчиво кивнул:
– Интересная трактовка. – И махнул рукой. – Хотя кому какое дело, правда? Шекспира явно переоценивают. Вот Мильтон – это поэт.
Я приложил неимоверные усилия, пытаясь затолкать свой страх куда-нибудь поглубже, но он все равно вырвался наружу и теперь метался вокруг меня искрами, как в трансформаторе Тесла. Ведь обычно именно так разглагольствуют психи, прежде чем наброситься на свою жертву и убить ее. Я видел такое в кино. Но даже если я неверно толковал его поведение – все равно, у меня на глазах только что убили двух человек. Как ни пытался я направить свои мысли на что-нибудь другое, как ни пытался утешить себя надеждой, что меня не убьют, страх снова и снова возвращал меня к страшной действительности. Погибли два человека. Они умерли. Навсегда. Что бы там ни натворили Ублюдок и Карен, такого они не заслужили. Они все же люди, а их пристрелили, как бешеных собак.
Но несмотря ни на что, несмотря на всю скорбь, которую вызывало во мне сознание непоправимости этого жестокого поступка, я начинал испытывать к убийце своего рода восхищение… хотя не совсем так. Я боялся этого парня, и в то же время мне хотелось ему понравиться. Я понимал, что это глупо и бессмысленно, и все же чувствовал, что мне необходимо завоевать его доверие. И поэтому я заговорил.
– Есть еще кое-что, – сказал я, нарочито медленно произнося каждое слово, тщетно пытаясь таким образом сдержать дрожь в голосе. – Я не про Шекспира. Один парень видел, как я вошел сюда.
Убийца приподнял бровь:
– Что за парень?
– Не знаю, просто парень. Какой-то ничтожный голодранец.
– Когда это было?
– Думаю, часа три назад.
Убийца успокоительно махнул рукой.
– Забудь о нем. Он не вспомнит ни кто ты такой, ни что ты здесь делал. Я в этом уверен. Он не доставит тебе никаких неприятностей. Ну а если он все-таки наведет на тебя копов, скажешь, что просто пытался продать им книжки, но дело не выгорело, и ты ушел. У тебя нет ничего общего с этими ребятами – ничего, что сошло бы за мотив.
– Ну, не знаю…
– Если копы тебя навестят, скажешь, что просто вошел и вышел, а продать тебе ничего не удалось. Скажешь, что не заметил ничего странного, вот разве что этого ничтожного голодранца. Вот и все. Они тут же забудут про тебя и насядут на него. Я тебе точно говорю, можешь мне поверить.
Разве я мог ему верить? Он ворвался в мою жизнь, убил у меня на глазах двух покупателей, а потом пригрозил, что свалит вину на меня. Я кивнул.
– Отлично, – сказал убийца. – Ну а теперь советую тебе валить отсюда.
Только этого я и ждал. Я с трудом поднялся на свои трясущиеся ноги, оперся о стол и помедлил, пока дрожь не унялась. Бочком, едва передвигая ноги, я двинулся к входной двери, стараясь при этом не выпускать убийцу из виду.
– Лемюэл, – окликнул он меня, – надеюсь, ты сочтешь возможным выйти через заднюю дверь. Так будет безопаснее.
Чувствуя себя пристыженным, я вышел в комнату и отпер заднюю дверь. Я шагнул во двор, и на какую-то долю секунды жара, духота и уличная вонь заставили меня забыть о страхе. У меня на глазах, в каком-нибудь жалком полуметре от меня были убиты два человека, я сидел за одним столом с убийцей – и вот выбрался из этой передряги живым. Меня не убили.
Мне оставалось только смыться, пока не приехала полиция.
Главное – добраться до соседнего участка, сущий пустяк. Я закрыл за собой дверь и ступил во влажную тьму. Призрачная луна просвечивала сквозь плотное облачное одеяло. Сверчки исполняли свою визгливую ораторию, а где-то рядом фантастическая тропическая лягушка басисто орала экваториальные песни. В ухо мне бился комар, но я даже не замечал его писка. Собравшись с силами, я двинулся вперед, смутно отметив про себя, что свет в фургоне, где жили Ублюдок и Карен, погас. Очень символично.
Ублюдок и Карен. Он такой неприятный и в то же время зловещий. И она – потрепанная, неряшливая, измученная.
Мертвы. Они оба мертвы. А их дети, где-то там, где бы они ни были… Они стали сиротами и даже не знают об этом. Их жизнь, еще такая юная, теперь изменится навсегда. И я стал свидетелем этого злодеяния. Я видел их невыразимо ужасную гибель. А потом сидел рядом с убийцей, который показался мне почти обаятельным, – я уже вполне отдавал себе в этом отчет. Я знал, что Ублюдка и Карен не спасти, и все же упорно возвращался к мысли, что пока еще могу кое-что сделать. Надо идти в полицию, и поскорее: тогда они, возможно, успеют скрутить убийцу, пока он не покинул фургон. А даже если не успеют, все равно никто не поверит, что этих людей убил я. А впрочем, кто знает.
И убийца этот, когда не убивал, казался вполне разумным человеком. Быть может, он и в самом деле уверен, что Ублюдок и Карен заслуживали смерти. Но разве есть на свете люди, которые заслуживают смерти? Я что же, живу в мире, где плохих людей убивают благородные убийцы? В моей жизни не было еще ни одного случая, который бы это подтверждал. Но опять-таки, ведь сегодняшняя-то ночь была в моей жизни!
В первых двух трейлерах, мимо которых я прошел, было темно, хотя откуда-то из мрака между ними доносился звонкий собачий лай. Я вышел на улицу, и не на ту, где жили Ублюдок и Карен. Мне немного полегчало. До «Квик-стоп» было чуть меньше полутора километров, и за всю дорогу мимо меня пронеслась лишь пара машин: водители, завороженные скоростью, меня не заметили. Я снова и снова повторял себе, что надо просто забыть об этом и постараться жить как ни в чем не бывало.
Глава 5
В «Хлебной доске» явно не хватало музыки. Этот ресторан с довольно дурацким названием располагался в нескольких залах, обитых деревянными панелями. Зальчики сообщались между собой и были тесно уставлены столиками, покрытыми белоснежными скатертями, и тяжелыми деревянными стульями. Но музыки не было, и Б.Б. расстроился. Он любил, чтобы в ресторане играла музыка – мягкая, приглушенная, которая струится так тихо, что ее почти не замечаешь, – музыка, создающая звуковой фон, как оживленная трасса где-то вдалеке, шум которой едва заметен, но все же слышен. Она сообщает еде особый привкус, придает вес неторопливой беседе, как саундтрек – фильму. Например, классическая музыка, только что-нибудь спокойное, приглушенное, а не торжественный грохот с трубами и литаврами. Но вообще-то Б.Б. больше нравилась привычная слащавая попса, которую вечно играют в ресторанах, кафе и супермаркетах. Он знал, что все просто на стенку лезут от этого дерьма, и ради бога, пусть себе ругаются сколько хотят: все равно ведь нельзя не признать, что в этих песнях, которые у всех на зубах навязли, что-то есть. Может быть, дело как раз в том, что они, изначально грубоватые, но уже столько раз слышанные, стали мягкими и рассыпчатыми, словно их вам разжевали и положили в рот – и вы глотаете их, даже не заметив, как в ваше горло что-то проскочило.
Так вот, в этом ресторане музыки не было. И аквариума тоже, а Б.Б. нравилось, когда есть аквариум. Он был не из тех парней, которые получают жестокое удовольствие от самого процесса выбора рыбины, которой придется расстаться с жизнью: ему и на работе хватало ситуаций, когда приходилось принимать жестокие решения. Просто ему нравилось смотреть на рыб. Он любил наблюдать, как они плавают, особенно ему нравились большие серебряные караси с выпученными глазами, нравилось журчание воды в фильтре.
Правда, в «Хлебной доске» были пальмы. Пластиковые деревья местами кучковались, собираясь в небольшие рощицы и придавая заведению некоторый шик. Пальмы были призваны ограничивать обзор, а Б.Б. не хотелось, чтобы его видели, и сам он не хотел никого видеть. Главное в хорошем ресторане – это возможность уединиться. Для этой цели сгодились бы и колонны, но пальмы были даже лучше, потому что их разлапые листья надежнее защищали от любопытных взглядов.
Помещение было погружено в легкий, успокаивающий полумрак, так что в общем, несмотря на недостатки, благодаря тусклому освещению и пальмам заведение можно было считать вполне пристойным. При случае Б.Б. сюда еще заглянет. Конечно, этот ресторанчик никогда не войдет в его шорт-лист, но иногда, для разнообразия, – почему бы и нет. Все равно Б.Б. старался не появляться в одном и том же месте чаще чем раз в полгода. Хуже некуда, когда официанты начинают тебя узнавать и вспоминают, что в прошлый раз ты приходил с другим мальчишкой – как, впрочем, и в позапрошлый.
Это было небольшое заведение, где подавались мясные и рыбные блюда. Стейк-хаус находился в двух шагах от аэропорта Форт-Лодердейла, довольно далеко от Майами, так что не было риска наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Основными клиентами здесь были старики-пенсионеры, так что человека вроде Б.Б., то есть парня без морщин, причем без морщин благодаря достижениям косметической хирургии, заядлого игрока в гольф, который носит часы «Ролекс» и ездит в автомобиле с открытым верхом, никто не застанет здесь врасплох. Б.Б. твердо верил в такие вот заведения, куда приходят почти исключительно старики-пенсионеры. Официанты будут обращаться с тобой как с наследным принцем уже за то, что ты не устроил скандала, когда тебе принесли воду не той температуры.
