Карен Дионне - Дочь болотного царя
Снаружи только начинает светать. Я наполняю термос и снимаю ключи с крюка у двери. Не знаю, стоит ли оставлять записку для Стивена. В другой раз я бы так и сделала. Стивен любит быть в курсе того, где я нахожусь и как долго буду отсутствовать. Я не против этого, пока он понимает, что мои планы могут измениться, а я не сумею сообщить ему об этом, так как мобильная связь на Верхнем полуострове то работает с перебоями, то не работает вообще. Мне всегда казалось забавным то, что мобильным телефоном нельзя воспользоваться именно там, где он скорее всего может понадобиться. Но в конце концов я решаю не оставлять записку. Я буду дома задолго до того, как вернется Стивен. Если вообще вернется.
Рэмбо выглядывает из окна и принюхивается, когда я выезжаю с парковки у дома. На часах шесть двадцать три. Сорок три градуса[12], и температура падает, а то, что вчера еще царило бабье лето, лишь подтверждает поговорку: «Если вам не нравится мичиганская погода, просто подождите пару минут». Ветер устойчивый, юго-западный, пятнадцать миль в час. Вероятность того, что днем будет дождь, – тридцать процентов, ночью – пятьдесят. Эта часть прогноза меня настораживает. Даже лучший следопыт не сможет найти следы, если их смоет дождем.
Я включаю радио, но лишь для того, чтобы убедиться, что поиски моего отца продолжаются, а затем выключаю его. Клены, растущие вдоль шоссе, по которому я еду, уже начинают желтеть. Тут и там вспыхивают кроваво-красными вспышками болотные клены. На небе тучи наливаются синевой. Дорога пустая, потому что сегодня вторник. А еще потому, что на трассе М-77 теперь стоит блокпост, из-за чего движение на север, в сторону Гранд-Марей, снизилось до минимума. Я думаю, что отец уже сошел с ложного следа, описал широкий круг, вернулся к реке и всю ночь шагал пешком, чтобы оказаться как можно дальше от заповедника. Он двигался вдоль Дриггс-ривер на север, потому что это проще, чем карабкаться по пересеченной местности, к тому же, идя по ней на юг, он оказался бы в заповеднике. И еще потому, что лучший способ незаметно пересечь шоссе – это пройти вброд по реке под трассой М-28.
Я представляю, как он осторожно пробирается в темноте, лавируя между деревьями, и переходит вброд ручейки, стараясь избегать старых лесовозных дорог, которые, конечно, облегчили бы ему путь, но сделали бы его очень заметным с воздуха. Затем, как только начнет светать, он заберется в какую-нибудь заброшенную хижину. Я так делала, и не раз, когда меня внезапно заставала непогода. Если ты оставишь записку, в которой объяснишь причину своего появления, и несколько долларов за съеденную еду и возможный причиненный ущерб, всем будет наплевать. И теперь моя задача – найти эту хижину. Даже если дождь не пойдет, как только стемнеет, мой отец снова отправится в путь. Я не смогу двинуться по его следу, не увидев его, так что, если я не разыщу его до темноты, к утру у него появится такая фора, что я никогда его не найду.
Думаю, он направляется в Канаду. Теоретически он может бродить по чащам Верхнего полуострова до конца своих дней. Будет переходить с места на место, не разжигать огонь, передвигаться исключительно по ночам, не звонить никому и не тратить деньги, охотиться, рыбачить, есть и пить все, что ему удастся раздобыть в лесных хижинах на своем пути. Так Отшельник с Северного пруда из Мэна жил почти тридцать лет[13]. Но будет куда лучше, если он все-таки покинет страну. Конечно, он не сможет пересечь границу в том месте, где за ней наблюдают с воздуха, но есть довольно длинный участок границы между Канадой и северной Миннесотой, который охраняется слабо. В земле под большим отрезком железнодорожных путей спрятаны датчики, которые позволяют властям узнать о том, что кто-то пытается пробраться в страну. Все, что нужно сделать моему отцу, – держаться от них на расстоянии, затем пересечь лес и немного пройтись пешком. После ему останется лишь двигаться на север – так далеко, как он захочет. Возможно, он осядет возле какого-нибудь индейского поселения, возьмет себе другую жену, раз уж ему это так нужно, и проживет оставшиеся дни в покое и безвестности. При желании он может сойти за представителя Первой нации[14].
Через пять миль к югу от нашего дома я сворачиваю на восток, на грунтовую дорогу, ведущую к кемпингу на Фокс-ривер. Весь полуостров испещрен старыми лесовозными дорогами вроде этой. Некоторые из них широкие, как двухполосное шоссе. Большинство – узкие и заросшие. Зная, как проехать по всем этим проселочным дорогам (а я знаю), вы сможете попасть из одного конца полуострова в другой, ни разу не оказавшись на асфальте. Я предполагаю, что отец направляется к Фокс-ривер, а значит, между Отрезком Сени и рекой ему придется пересечь три дороги. Если учесть время его побега и то, с какой скоростью он передвигался до того, как начало светать и ему пришлось залечь на дно, средняя дорога – лучший выбор. Вдоль этой дороги стоят несколько домов, и я хочу их проверить. Вне всякого сомнения, полиция тоже осмотрела бы эти дома, если бы отец не увел их в заповедник. Думаю, в конце концов в полиции сообразят, что происходит. А может, и нет. Мою мать они искали пятнадцать лет.
Вся ирония в том, что ее похитили в таком месте, где ничего подобного никогда не случалось. Городишки, лежащие в самом сердце Верхнего полуострова Мичигана, едва ли можно как-то описать. Города Сени, Макмиллан, Шинглтон и Долларвилл – не более чем пересечения нескольких шоссе, обозначенные приветственным указателем, с церковью, заправкой и парочкой баров. Правда, в Сени есть ресторан, мотель и прачечная. Сени – начальная точка Отрезка Сени, если вы едете на запад по шоссе M-28, и конечная, если едете на восток. Двадцать пять миль по прямой, как стрела, и гладкой, как блин, до одури скучной дороге между Сени и Шинглтоном, пересекающей угодья Великого болота Монистик, – вот что такое Отрезок Сени. Путешественники останавливаются в городках на обоих его концах только для того, чтобы пополнить запасы бензина, купить чипсов и кока-колы или просто сделать привал, принять ванную, перед тем как продолжить путь, потому что это – последние следы цивилизации на ближайшие полчаса. Некоторые говорят, что в Отрезке Сени целых пятьдесят миль, но на самом деле это только так кажется.
До похищения моей матери детей в округе Люк не сажали под замок. Да и после, наверное, тоже, потому что старые привычки умирают медленно. Ведь никто не верил, что с ними может случиться что-то плохое. Тем более после того, как это уже случилось с кем-то другим. Газета «Ньюберри ньюс» сообщала о каждом преступлении, даже о самом мелком. А они и были мелкими: кража сумки для CD-дисков с переднего сиденья незапертой машины, взлом почтового ящика, угон велосипеда. Никто и вообразить не мог такое громкое преступление, как похищение ребенка.
Кроме того, ирония заключалась еще и в том, что в течение всех тех лет, пока мои дедушка и бабушка в отчаянии пытались разузнать, что же произошло с их дочерью, она находилась менее чем в пятидесяти милях от них. Верхний полуостров – большая территория. Он занимает двадцать девять процентов площади штата Мичиган, здесь проживает три процента населения страны. Одну треть занимают государственные лесные угодья. Процесс поиска моей мамы можно отследить по архиву микрофишей[15] газеты.
День первый: пропала. Скорее всего, заблудилась и вскоре будет найдена.
День второй: все еще считается пропавшей. Полиция штата начала поиск. Задействованы собаки поисково-спасательной службы.
День третий: поиск расширился. Задействован вертолет береговой охраны из Сент-Игнаса при содействии Департамента природных ресурсов на земле, а также разные маленькие самолеты.
И так далее.
Не прошло и недели после исчезновения моей мамы, как ее лучшая подруга призналась, что они играли в каком-то заброшенном здании и вдруг наткнулись на некоего мужчину, который, по его словам, искал свою собаку. Это был первый раз, когда произнесли слово «похищение». Но к тому моменту, конечно же, было уже слишком поздно.
Глядя на мамины фотографии из газет, я смогла понять, чем она привлекла внимание отца: пухленькая блондинка с косичками. И все же было немало других пухленьких четырнадцатилетних блондинок, которых мог выбрать отец. Я часто думала: почему именно она? Он преследовал ее несколько дней или даже недель перед тем, как похитить? Может, он был тайно влюблен в нее? Или ее похищение стало следствием неудачного стечения обстоятельств? Я хотела бы верить в последнее. На самом деле я не могу припомнить, чтобы хоть раз видела какой-то намек на симпатию между родителями. Являлось ли доказательством любви то, что отец снабжал нас едой и одеждой? В моменты слабости мне хочется думать, что да.
До того как нас обнаружили, никто не знал, жива моя мать или уже нет. История, которую «Ньюберри ньюс» публиковала в день каждой годовщины похищения, становилась все короче. Последние четыре года заголовок и первый абзац текста под ним оставались примерно одинаковыми: «Местная девушка все еще не найдена». И никто ничего не знал о моем отце, за исключением того, что рассказала мамина подруга: невысокий худощавый мужчина со смуглой кожей и длинными черными волосами, в рабочих ботинках, джинсах и красной клетчатой рубашке. Учитывая то, что этнический состав региона в то время представлял собой смесь коренных американцев, финнов и шведов, под это описание подпадал любой мужчина старше шестнадцати в ботинках и фланелевой рубашке, и оно оказалось практически бесполезным. Так что, если не считать двух ежегодных коротких колонок в газете и разбитых сердец дедушки и бабушки, о моей матери все забыли.
