Иэн Рэнкин - Крестики-нолики
— Ну и как, налаживается в наши дни связь с прессой?
Они сидели в его наскоро прибранной гостиной. Предмет гордости и восхищения Ребуса — музыкальный центр «Накамичи» — ублажал их одной из джазовых записей, входивших в его коллекцию для ночного прослушивания. Композицией Стэна Гетца или Коулмана Хокинса.
Поскольку Джилл призналась, что изредка ест рыбу, Ребус поскреб по сусекам и сделал несколько бутербродов с тунцом и помидором. Бутылка вина была откупорена, и Ребус сварил кофейник свежемолотого кофе (угощение, обычно приберегавшееся для воскресных завтраков). Потом он сел напротив своей гостьи и стал смотреть, как она ест. Он едва заметно вздрогнул при мысли, что впервые после того, как ушла Рона, принимает у себя женщину, но потом припомнил — очень смутно — парочку других романов на одну ночь.
— Связь с прессой налаживается успешно. Уверяю вас, это не совсем напрасная трата времени. В наши дни она служит полезной цели.
— Я и не думал ее недооценивать.
Она посмотрела на него, пытаясь разглядеть, не улыбается ли он.
— Знаете, — продолжала она, — многие наши коллеги считают мою работу совершенно напрасной тратой времени и сил. Уверяю вас, при расследовании такого дела, как это, крайне важно, чтобы пресса была на нашей стороне и чтобы мы имели возможность предоставлять ей информацию, которую хотим предать гласности тогда, когда это необходимо. Это избавляет нас от многих хлопот.
— Правильно, правильно!
— Не мешало бы вам быть серьезней.
Ребус рассмеялся:
— Я всегда серьезен. Стопроцентный полицейский — вот кто я такой.
Джилл Темплер вновь пристально посмотрела на него. У нее был взгляд настоящего сыщика: он проникал прямо в совесть, доискиваясь чувства вины и вероломных мыслей, отмечая малейшие колебания настроения.
— А отвечать за связь с прессой, — поинтересовался Ребус, — это значит поддерживать довольно тесную связь с журналистами, правильно?
— Я знаю, к чему вы клоните, сержант Ребус, и как старшая по званию приказываю вам прекратить.
— Мэм! — Ребус поспешно отдал честь.
Он вернулся из кухни с очередным полным кофейником.
— Правда, вечеринка была ужасная? — спросила Джилл.
— Это была лучшая вечеринка, на которой я когда-либо присутствовал, — ответил Ребус. — В конце концов, не будь ее, я, возможно, так и не познакомился бы с вами.
На сей раз она звонко расхохоталась, хотя и не успела еще прожевать очередную порцию тунца.
— Да уж, — воскликнула она, — я гляжу, палец вам в рот не клади!
Улыбнувшись, Ребус поднял брови. Удивительно, но он до сих пор не разучился обращаться с женщинами.
Потом ей понадобилось в туалет. Ребус в это время копался в своей музыкальной коллекции, сознавая, как сильно он отстал от времени. Что за группы она то и дело упоминает?
— В коридоре, — сказал он. — Слева.
Когда она вернулась, вновь звучал джаз, совсем тихо, необременительным фоном, а Ребус снова сидел на стуле.
— Что там за комната напротив ванной, Джон?
— Вообще-то, — нехотя проговорил он, наливая кофе, — раньше это была комната дочери, а теперь там полно всякого хлама. Я ею не пользуюсь.
— Когда вы расстались с женой?
— Не так давно, как следовало бы. Я не шучу.
— А сколько лет дочери? — Ее голос зазвучал ласково, по-матерински, — сейчас она не была ни инспектором полиции, ни самостоятельной женщиной, охраняющей свою независимость.
— Скоро двенадцать, — сказал он. — Уже двенадцать!
— Трудный возраст.
— Легкого возраста не бывает.
Когда было допито вино, а кофе оставалось всего на полчашки, как-то само собой зашла речь о постели. Они обменялись застенчивыми улыбками и ритуальными обещаниями ничего друг другу не обещать, после чего, заключив и мысленно подписав это соглашение, направились в спальню.
Началось все неплохо. Оба были уже зрелыми людьми и слишком много раз играли в эту игру, чтобы тратить время на неуклюжие ласки и негромкие извинения. Ребус был поражен ее ловкостью и изобретательностью и надеялся, что и сам от нее не отстает. Выгнув спину, она прижималась к нему все теснее, открываясь ему и стремясь почувствовать его каждой клеточкой своего тела.
— Джон! — прошептала она вдруг, чуть-чуть отталкивая его от себя.
— Что случилось?
— Ничего. Позволь мне перевернуться, ладно?
Он привстал на коленях, а она повернулась спиной, придвинулась ближе к нему и, уперевшись кончиками пальцев в гладкую стену, стала ждать. Ребус в легком замешательстве окинул взглядом комнату, увидев в бледно-голубом свете свои книги и края матраса.
— О, какая игровая площадка! — сказала она, когда поспешно срывала с себя одежду. Ребус улыбнулся в наступившей тогда тишине.
Пыл его неожиданно угас.
— Ну давай, Джон! Давай!
Он склонился над ней, уткнувшись лицом ей в спину. Когда их взяли в плен, он говорил с Гордоном Ривом о книгах. Говорил безостановочно, цитируя отрывки по памяти. Это помогло им выстоять, находясь под строгим арестом, зная, что рядом, за запертой дверью, расположена пыточная камера. То был важный этап обучения и познания самого себя.
— Джон, о Джон!
Джилл приподнялась и повернула голову к нему, добиваясь поцелуя. Джилл, Гордон Рив — все чего-то от него добивались, а он не мог им этого дать. Несмотря на подготовку в учебке, несмотря на годы тренировок, годы труда и упорства.
— Джон!
Но он был уже далеко, снова в учебном лагере, снова устало тащился по грязному полю, подгоняемый криками начальника, снова в той камере — смотрел, как ползает взад и вперед по покрытому сажей полу таракан, снова в вертолете, с мешком на голове, а в ушах тихо шумело море…
— Джон!
Обеспокоенная, она немного неуклюже перевернулась на спину — и увидела слезы, навернувшиеся ему на глаза. Прижала его голову к своей груди:
— О, Джон! Ничего, это не имеет значения. Правда, это не важно.
И немного погодя спросила застенчиво:
— Тебе так не нравится, да?
Потом они лежали рядом; он молчал, чувствуя себя виноватым, проклиная обстоятельства своего конфуза и еще то обстоятельство, что у него кончились сигареты; она — в полудреме, все еще обеспокоенная — шепотом рассказывала какие-то эпизоды из своей жизни.
Через некоторое время Ребус позабыл про чувство вины: никто не виноват, что все сложилось так, а не иначе. А вот курить теперь хотелось просто зверски. Он вспомнил, что через шесть часов встречается с Сэмми. Ее мать моментально догадается о том, как он, Джон Ребус, провел эту ночь. К несчастью, она наделена колдовской способностью читать в человеческой в душе, к тому же ей не раз доводилось наблюдать припадки его слезливой истерики, подобные сегодняшнему. Отчасти это, как он считал, послужило причиной их разрыва.
— Который час, Джон?
— Четыре. Может, начало пятого.
Он осторожно высвободил руку из-под ее плеч и встал, собираясь выйти из комнаты.
— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросил он.
— Что ты имеешь в виду?
— Наверно, кофе. Вряд ли стоит сейчас засыпать, но если хочешь спать, не обращай на меня внимания.
— Нет, я выпью чашку кофе.
По ворчливым ноткам в ее голосе, Ребус понял, что не успеет дойти до кухни, как она крепко уснет.
— Хорошо, — сказал он.
Он приготовил себе чашку сладкого черного кофе и прошел с ней в гостиную. Включив отопление, он начал читать какую-то книгу. Он думал только о встрече с Сэмми и потому не мог сосредоточиться на ловко закрученном сюжете, на интриге, завязки которой уже не помнил. Сэмми скоро двенадцать. Взросление вообще нелегкий процесс, а теперь ее подстерегают новые опасности. К извращенцам, любящим подглядывать, старикам, строящим глазки, юным любителям рукоблудия прибавятся ее ровесники, обуреваемые юношеским вожделением, и мальчишки, которых она всегда считала друзьями, превратятся вдруг в проворных, сильных охотников. Как она с этим справится? Если прислушается к советам матери, то справится превосходно, кусаясь в клинче и делая нырки у канатов. Да, пожалуй, она выживет без поучений и заступничества отца.
Нынешние дети сильнее. Ребусу вспомнилась его юность. Как старший брат, он дрался за двоих, заслоняя Мики, а дома наблюдал, как всю свою любовь и заботу изливает на Мики отец. Он зарывался поглубже в диванные подушки, надеясь в один прекрасный день и вовсе исчезнуть. Тогда они пожалеют. Тогда пожалеют…
В половине восьмого он зашел в спальню, пропитавшуюся мускусным ароматом, запахом любви, запахом звериной берлоги, и разбудил Джилл поцелуем.
— Пора, — сказал он. — Вставай, я наполню тебе ванну.
Пахла она хорошо, как лежащий на пеленке у камина младенец. Ребус залюбовался очертаниями ее изогнувшегося тела, освещенного размытым, бледным солнечным светом. У нее было красивое тело, свежее тело молодой женщины. Гладкие ноги. Волосы взъерошились со сна как раз настолько, чтобы возбуждать желание.
