Виктор Суворов - Змееед

— Гражданочка, вы уж меня того. Вы уж простите, если что не так…

— Встань, Васька. Смотреть противно. Люди кругом.

Оглянулся Васька. Правда, люди кругом и молчание над парком. Все на него уставились. А чего смотреть? Он же не на коленях. Просто нога подломилась. Оступился.

— Ты, Васька, знаешь, ночами я одна люблю ходить.

— Знаю. Знаю. Как не знать?

— Так вот, для разнообразия будешь меня вечерами домой провожать. Вроде почетного караула.

— Понял. Как же, сопроводим.

— И передай вашим, что я не обижаюсь. Сегодня мои ребята никого в Конотопе бить не будут. Все. Пока свободен.

Отскочил Васька, а она пошла танцевать.

Это был ее прощальный вечер. Больше она никогда в жизни не танцевала. Зареклась.

Пассажирский поезд «Одесса — Москва». Зеленые вагоны. Паровоз — серии «ИС». Для непонятливых — Иосиф Сталин. Мощный такой паровозище. Для товарных поездов — черный «ФД», Феликс Дзержинский, для пассажирских — зеленый «ИС». Черкассы, Золотоноша, Пирятин, Прилуки, Бахмач, Конотоп. Стоянка поезда 10 минут. Пассажиров просят занять свои места, провожающих просят выйти из вагонов.

Обнял дед внучку. Махнула она ему из окошка синим платочком.

Вагон у нее красивый. Не такой, как все остальные. Она привыкла в красивых. В купе одна оказалась. Без соседей. А вот это странно. В другое время — ничего особенного. Но в последние дни августа забиты все поезда. Особенно те, что на Москву идут.

Только удивилась необычности такой, как пассажиров целая гурьба в вагон ввалилась. Здоровенные все мужики, горластые, с чемоданами тяжеленными. Загородили проход. Это места десятое, одиннадцатое и двенадцатое? Так нам сюда! И сразу теснота как на Центральном рынке. Вроде стадо слонов в третье купе ворвалось. И в соседние — тоже. Не протолкнутся. Взревел паровоз, дернуло поезд, хлопнула дверь купе, затворилась.

— Гражданка Стрелецкая? Анастасия Андреевна? Рождения 13 апреля 1920 года? Вы арестованы.

Ручки ей — клац — и застегнули.

Поезд только от вокзала отошел, тут же и тормозами заскрипел.

На руки ее кофточку серенькую набросили так, что браслетиков стальных американских и не видно. И под ручки ее из вагона вежливо выводят.

— Всем пассажирам освободить коридор! Кому, бля, сказано! Освободить! Дверь захлопни, лупатый! Нос прищемлю!

Рядом с пассажирским поездом другой паровоз пыхтит — тоже серии «ИС». И один вагон с ним. Без окон. Девочку Настю из одного поезда — в другой. И чемодан ее туда же. И ватага шумная — следом. Чемоданы их только казались тяжелыми, пока в вагон втаскивали. Это для понта. А выносили их легко, как пустые коробки картонные.

Теперь пусть пассажирский поезд «Одесса — Москва» подождет. А паровоз с одним вагоном рванул к Москве. Без остановок.

Арестантский вагон новенький. Чистенький. Весь внутри краской пахнет. И совсем пустой. Если конвоя не считать. Конвоя — шесть дюжих мужиков и три тетки.

И одна подконвойная.

Половина вагона — для охраны, вторая половина разделена на шесть клеток. Но занята только одна из них. Занята единственным арестантом шестнадцати лет. Обыскивали Настю две тетки в синих беретах Государственной безопасности. Обыскивали с сознанием долга. С наслаждением. Одна тетка — ничего с виду. Вторая — чистая ведьма. У первой один кубик в петлицах. У второй — две шпалы. Начальница.

После обыска никто Настю не допрашивал. С ней вообще никто ни о чем не говорил. Молчание было ответом на пару ее вопросов.

Обвинений ей тоже никто не предъявлял. Но Настя и так свои грехи знает: двоим нанесла тяжкие телесные повреждения, одного искалечила до инвалидности.

Она знала давно: если ошиблась в споре, ошибку свою надо признавать немедленно и решительно, не упорствуя в глупости. Но если совершила что-то непотребное, то признаваться нельзя. Про признание разное говорят. Признание облегчает наказание, а непризнание вовсе от него избавляет. А те, кто сидел, считают, что признание облегчает только муки совести, но наказание отягчает. Сколько в одном месте убудет, столько в другом неминуемо прибудет. Это великий русский ученый Михайло Ломоносов открыл. Это закон сохранения. Его в школе учат. Так зачем же облегчать совесть, отягчая грядущие кары?

Умный был человек Михайло Васильевич. И фамилия у него говорящая. Во всех научных диспутах побеждал; противники знали: с этим лучше не спорить — нос поломает, а то и череп проломит.

Одно ей непонятно, как о ее подвигах Государственная безопасность узнать изловчилась? То, что она Ящера калечила, знает один только Ящер. И ему нет интереса об этом болтать. И свидетелей нет. Если Ящер такое кому и расскажет, то кто же ему поверит?

С Аспидом и его шайкой тоже все ясно. Тут Настю упрекнуть трудно. Тут самооборона в чистом виде. Нападения, правда, не было. Но оно явно замышлялось и готовилось. А она нанесла упреждающий удар. Если Аспид и его корешки расскажут, как дело было, то их же и засмеют. И чем это одна девочка могла их сокрушить? И какой суд им поверит?

Про банду, которая ее якобы защищает, Настя сама слух пустила. Если спросят, то и тут у нее ответ готов. Какая банда? Кто-то эту банду видел? И кто докажет ее связь с какой-то мифической бандой? Откуда та банда появилась и куда ускакала, если нет ее следов ни в Конотопе, ни в окрестностях?

Хваткий следователь тут же работать начинает, не давая арестанту возможности опомниться. Но нет следователя в арестантском вагоне. Почему это? Почему ее никто не допрашивает?

И куда ее везут? И зачем? Если преступление в Конотопе совершено, то тут и разбираться надо. Опять же странность: в Конотопе, как, впрочем, и везде у нас, мордобой к разряду преступлений не относится. Подумаешь, кто-то кого-то побил, кто-то кому-то ребро поломал, зубы выбил или, к примеру, раздробил места какие-то нежные. Что ж, за это сразу так за решетку и сажать? Тогда уж всех сразу. Но всех не пересажаешь!

Нет, тут что-то не так.

И почему делом ее не милиция занимается, а Государственная безопасность?

И отчего столько конвойных? И зачем карнавал с переодеванием? Отчего арестовывали ее люди в гражданском? Зачем взяли ее так, что никто не увидел? Проще было мусорам на рассвете в дом деда Макара постучать. Тут же целая операция: продали ей такой билет, чтобы в купе посторонних не оказалось. И поезд остановили уже после того, как он от вокзала отошел.

И отчего такой почет: персональный паровоз с персональным арестантским вагоном? И почему вагон новенький совсем?

Новенький он, видимо, потому, что где-то у Народного комиссара внутренних дел стоит спецрезерв тюремного транспорта. Случись внезапные массовые посадки — мощности заранее подготовлены. Иногда для особого случая можно один вагончик из спецрезерва позаимствовать.

Если это так, то картина складывается совсем странная. Ходят по стране по каким-то маршрутам, по каким-то расписаниям арестантские вагоны. И, надо полагать, не пустые. А раз так, то должны они быть внутри не совсем чистыми. Должны ароматами соответствующими благоухать.

А кто имеет право взять арестантский вагон из особого резерва Народного комиссара внутренних дел?

Тут два непонятных момента слились в один понятный.

Первый непонятный момент: охраны много, но нет следователя, который мог бы, воспользовавшись внезапностью ареста и растерянностью арестанта, выяснить многое из того, чего не выпытаешь из человека, которому дали время прийти в себя, собраться с мыслями, освоиться с обстановкой.

Второй непонятный момент: паровоз и целый вагон из спецрезерва для перевозки одного арестанта.

Понятный вывод: делом ее будет лично заниматься очень важный начальник, который ни рядовым, ни даже очень важным следователям не доверяет.

Если так, то возникает новая неясность: за что это с ней будет разбираться большой начальник? Никаких государственных преступлений она пока не совершала.

Объяснений может быть только два.

Первое: ее приняли за кого-то другого.

Второе: лес рубят — щепки летят. Где-то совершается нечто грандиозное, к чему лично она не имеет никакого отношения. Но исторический процесс захватывает и тех, кто от него хотел бы отгрести в сторону. Пилят на лесопилке огромное дубовое бревно, на бревне улитка… Никому та улитка зла не делала. Просто не на том бревне не в тот момент оказалась.

Представила себя Настя улиткой, слизняком. Это ей не понравилось. Тогда она себя резвой рыжей белочкой увидела. Такая на бревне сидеть не будет до тех пор, пока ее, бедную, не распилят надвое. Такая, не спеша, легкими прыжками убежит: прыг-прыг.

Убежать из тюремного вагона ей никак не выгорит.

Потому решила силы беречь до момента, который может представиться.

Для этого надо спать. Спать на голых досках.

Она умела засыпать. Способов есть множество. Но не на всех и не всегда они действуют. А у нее был способ безотказный. Надо увидеть чистое лесное озеро с камышами, с белым песком по дну. Нужно увидеть легкую рябь на прозрачной воде, желтый листок, плывущий корабликом. И падающий в воду камень… Бултых! И — ко дну. И круги по воде. Эту картинку надо держать перед собой, не позволяя другим мыслям и образам ее оттеснить. И еще один камень. Вот он летит… Вот воды коснулся… Вот брызги… Он ко дну идет… Идет… Идет… И круги… И кру…