Джон Гришэм - Рэкетир

Если хотите, можете продолжать бесполезные поиски.

Нам с Вами, бывшим десантникам, стоило бы поговорить.

Вы знаете, где меня найти.

Искренне Ваш,

Мой сокамерник — девятнадцатилетний чернокожий из Балтимора, посаженный на восемь лет за торговлю кокаином. Джерард такой же, как тысячи других парней, которых я навидался за прошедшие пять лет: черный юнец из центрального городского района, рожденный матерью-подростком и не имеющий отца. В десятом классе он бросил школу, чтобы работать, мыть посуду. Когда его мать села в тюрьму, он поселился у бабки, на иждивении у которой и так уже была куча его двоюродных братьев и сестер. Сначала он стал употреблять крэк, потом занялся его продажей. Уличная жизнь не испортила Джерарда: он добрая душа. Насильственных преступлений он не совершал и не должен провести всю жизнь за решеткой. Просто он один из миллиона молодых чернокожих, за содержание которых в неволе платит налогоплательщик. У нас в стране число заключенных приближается к двум с половиной миллионам — самый большой процент лишенных свободы по отношению к численности населения среди всех цивилизованных и полуцивилизованных государств.

Обычное дело — иметь неприятного тебе сокамерника. Был у меня один такой, почти не спавший и всю ночь не выключавший свой айпод. У него имелись наушники — правило требует надевать их после десяти вечера, но звук был такой громкий, что я все равно слышал музыку. Три месяца я добивался перевода в другую камеру. Джерард — другое дело: он правила уважает. Он рассказывает, что однажды ему пришлось несколько недель ночевать в брошенной машине, где он чуть не околел от холода. После такого станешь ценить тепло и покой.

Наш с Джерардом день начинается в шесть утра, по будильнику. Мы быстро натягиваем тюремную рабочую одежду, стараясь не мешать друг другу, насколько позволяет камера площадью десять на двенадцать футов. Мы застилаем койки — у него верхняя, у меня, учитывая мой возраст, нижняя. В шесть тридцать мы выходим в столовую, на завтрак.

Столовая разделена невидимыми барьерами, определяющими, где кому принимать пищу. У черных своя секция, у белых своя, у оливковых — латиносов — своя. Смешение воспринимается плохо и почти никогда не происходит. Хотя Фростбург — лагерь, он остается тюрьмой, и все мы живем здесь в большом психологическом напряжении. Одно из основных правил тюремного этикета — уважение чужого личного пространства. Нельзя нарушать очередь, нельзя ни за чем тянуться. Хочешь соль или перец — попроси передать, не забыв про «пожалуйста». В Луисвилле, где я сидел раньше, в столовой нередко дрались, и виновником драки обычно становился какой-нибудь болван с острыми локтями, вторгшийся в чужое пространство.

Здесь все по-другому: мы едим медленно, с хорошими манерами — даже удивительно для мотающих срок преступников. Выйдя из тесных камер, мы наслаждаемся простором столовой. В ходу, конечно, насмешки, грубые шутки, разговоры про женщин. Знавал я людей, сидевших в одиночке: хуже всего там — отсутствие общения. Мало кто это выносит, большинство ломается уже через несколько дней. Даже отъявленным отшельникам — а в тюрьме таких полно — нужны люди вокруг.

После завтрака Джерард идет драить полы. У меня есть еще час бездействия перед явкой в библиотеку. Я посвящаю его чтению газет в «кофейной комнате».

Сегодня в деле Фосетта опять мало прогресса. Интерес представляет разве что жалоба его старшего сына, сказавшего репортеру «Пост», что ФБР не удосуживается держать семью в курсе расследования. ФБР отмалчивается.

День ото дня им становится все труднее.

Вчера один репортер писал об интересе ФБР к бывшему мужу Наоми Клэри. Три года назад они скандально развелись: стороны обвиняли друг друга в супружеской неверности. Источники сообщили репортеру, что фэбээровцы допрашивали экс-мужа минимум дважды.

Библиотека находится в пристройке, под одной крышей с маленькой часовней и медпунктом. В длину она имеет ровно сорок футов, в ширину ровно тридцать. Располагает четырьмя отдельными закутками-«кабинетами», пятью настольными компьютерами и тремя длинными столами, за которыми заключенным можно читать, писать или что-нибудь изучать. Шкафов в библиотеке десять, все тесно заставлены книгами, в основном в твердых переплетах. Книг в общей сложности тысячи полторы. В камере Фростбурга разрешается держать до десяти книжек в бумажных обложках, хотя практически все набирают больше. Заключенный может посещать библиотеку в нерабочее время. Правила более или менее гибкие. За неделю разрешается поменять две книжки, и я трачу половину времени на учет не сданной вовремя литературы.

Четверть своего рабочего дня я посвящаю обязанностям тюремного адвоката. Сегодня у меня новый клиент. В городке в Северной Каролине у Романа был ломбард, где он специализировался в скупке краденого, главным образом огнестрельного оружия. Поставщиками ему служили две банды спятивших от кокаина идиотов, грабивших средь бела дня богатые дома. Греша полным непрофессионализмом, они попались с поличным и уже спустя считанные минуты после ареста принялись друг друга закладывать. Вскоре пришли за Романом и предъявили ему целый ворох обвинений. Он все отрицал, но назначенный судом адвокат оказался тупицей.

Я вовсе не дока в уголовном праве, но ошибки, наделанные адвокатом Романа во время суда, перечислил бы любой зеленый первокурсник юридического факультета. Романа признали виновным и приговорили к семи годам, и теперь его дело находилось на апелляции. Он пришел нагруженный своими «правовыми документами» — заключенным разрешено держать эту макулатуру в камерах, и мы изучаем их в моем кабинетике, каморке с моими личными вещами, куда обычно нет хода другим заключенным. Роман безостановочно рассказывает об ошибках своего адвоката, и я не могу с ним не согласиться. «Неэффективная адвокатская помощь» — обычная жалоба осужденных, но она редко служит основанием для отмены приговора, кроме приговоров к смертной казни.

Меня вдохновляет возможность схватить за шиворот бездарного адвокатишку, разгуливающего на свободе и изображающего из себя невесть что. Мы проводим с Романом час и договариваемся о новой встрече.

Про судью Фосетта мне рассказал один из моих первых тюремных клиентов. Он рвался из тюрьмы на волю и воображал, будто я могу творить чудеса. Он точно знал, что лежало в сейфе в подвале домика, и торопился прибрать все это к рукам, прежде чем оно исчезнет.

Глава 9

Снова я в кабинете начальника тюрьмы. Обстановка изменилась. На Уэйде темный костюм, крахмальная белая рубашка, галстук с приятным узором, остроносые ковбойские сапоги начищены до блеска. Он, как всегда, самодоволен, но заметно нервничает.

— Не знаю уж, что вы наплели, Баннистер, — говорит он, — но ваш рассказ им приглянулся. Терпеть не могу повторять одно и то же, но если вы собрались всех надуть, то сильно поплатитесь.

— Никакого надувательства, сэр. — Подозреваю, что начальник тюрьмы подслушивал под дверью и знает, что я говорил фэбээровцам.

— Два дня назад сюда нагрянули сразу четыре агента, что-то тут вынюхивали, спрашивали, с кем тебя видели, кому ты оказывал юридическую помощь, с кем играл в шашки, где работал, с кем сидел за столом в столовой, с кем принимал душ, кем были твои сокамерники и все такое прочее.

— В душ я хожу один.

— Наверное, они выясняют, кто твои дружки.

— Не знаю, сэр, но меня это не удивило бы. Я этого ждал.

Я знал, что фэбээровцы взялись за Фростбург, хотя сам их не видел. В тюрьме тайны долго не живут, особенно когда появляются с вопросами люди извне. По-моему — кое-какой опыт имеется, — это очень неуклюжий способ выяснить мою подноготную.

— В общем, они опять здесь, — говорит он. — Нагрянут в десять часов. Предупредили, что быстро не уйдут.

До десяти остается пять минут. У меня опять сводит живот, и я пытаюсь глубоко дышать, не показывая волнения. Пожимаю плечами — подумаешь, мол.

— Кто на этот раз?

— Мне не сообщили.

Через несколько секунд звонит его телефон. Трубку снимает секретарша.

Все та же комната по соседству с кабинетом начальника тюрьмы. Сам он, конечно, отсутствует. Передо мной опять Хански и Эрарди, а также агрессивный молодой человек по фамилии Данливи, заместитель федерального прокурора из Южного дистрикта Виргинии, из Роанока.

Я стал важной персоной, вызвал доверие и любопытство. Теперь меня допрашивает более представительная бригада.

Данливи в этой троице младший по возрасту, но он федеральный прокурор, а эти двое — просто копы, пускай и федеральные. Поэтому Данливи сейчас главный и исполнен важности — навидался я таких. На самом деле он получил диплом юриста всего лет пять назад. Полагаю, говорить будет в основном он.